ть к Богу мерить не статистическим числом, а единичным подобием образу.
Идеи «свободного общества» и «свободного рынка» приспособили наш генофонд под удобное среднее. Но мы с вами, Андрей Андреевич, останемся в стороне. Точнее, по разные стороны. И слава тому самому богу, гипотезу существования которого мы с вами не сочли нужным принимать…
А теперь к началу, к первой теореме Логинова: цивилизованный мир должен пройти мой путь, его идеал прогорит в Афганистане и соединится в принятии с противоположностью. Кровь учителей оплатит их заблуждение свободой. Как сказал Иммануил Кант, из кривого дерева, из которого сделан человек, вряд ли можно выстрогать нечто стоящее.
Владимир.
P. S. Афганец по имени Горец передал мне тайну, которая проливает свет и на пути Смертника, и на то дело, которое свело с вами меня. Но я оставлю ее при себе. Я потерял интерес к вопросу, что будет с миром и кто на этот раз взорвал мир. Пусть писатель, избранный нами в оракулы, уподобит реальность своему вымыслу. Он справится. Только охраните его, и он сам найдет ответ. Вам скажу — мы удивительно близко подошли к этой правде. Так близко, что мне думается, а не создали мы ее сами? Удивительно близко для людей, еще сохранивших возможность писать друг другу письма. Вот странность «русской триады», кою мы, по мнению известной нам всем проницательной женщины, составляем — Я прошу вас охранить Писателя!
Хотя ответа от вас, мой уважаемый противник и невольный одолитель моей лжи, не ожидаю, а потому обратного адреса не оставляю.
Андрей Андреевич Миронов письмо из Марселя успел дочитать до середины. Интеграл Володи Логинова он и с полтекста вычислил, так ему показалось. По его мнению, письмо полезной информации содержало крайне мало: лишь то, что полковник Курой мощно разыграл карту с журналистом и расщедрился на то, чтобы спрятать того где-то в Европе, во Франции, а также оплатил пристрастие к научно-популярным книжкам. Значит, неплохи у Куроя дела. Именно эта информация натолкнула Миронова на мысль назначить ценой для Одноглазого разгадку гибели Масуда!
И все же письмо понравилось полковнику. Оно снабдило его новыми смачными словами. «Экологично», «вычет», «интеграл». Особенно понравился вычет. Да, а рассуждение о теории Дарвина? Оно также вышло ловким и на редкость ясным в отличие от прочей лабуды.
С этими мыслями Андрей Андреевич покинул почту. Вторую половину он решил одолеть позже. На пороге его ждал Одноглазый Джудда.
Курой у Рафа и Кошкина
Весна 2005 года
Полковник Курой перезимовал в Файзабаде, а с открытием горных переходов и оживлением боевых действий он получил известие из Москвы и отправился туда, чтобы вернуть свое. Маршал Фахим все еще не выполнил своей части их устного договора, зато теперь само небо могло наградить его за верность себе ответом на его вопрос. Из Москвы небо призвало его голосом Рафа. Тот сообщил печальную весть о гибели Миронова, но добавил, что тот оставил афганцу часть своего наследства. Курой решил, что в этом наследстве обязательно будет содержаться ключ к тайне, питающей смыслом его жизнь.
На квартире у Василия Кошкина полковник Курой выяснил все обстоятельства смерти Миронова и получил из рук хозяина часть наследства, оставленного Андреем Андреевичем. Василий, скривившийся, постаревший, трезвый, передал афганцу картонную коробку из-под патронов к пистолету ТТ. Глаз Кошкина блеснул на свету слезой. Но сквозь нее Курой распознал взгляд врага, старый взгляд старого Кошкина, борца с моджахедами. И сам почувствовал себя моложе! Вот за символами старых времен он здесь! И все правильно. Он открыл коробку. В ней лежал перстень.
— Нашли при нем. Менты забрали бы, да хорошо, наших испугались, — объяснил Кошкин.
— И наши бы взяли, только я узнал поделку. Вот такой бумеранг, — задумчиво, словно сам с собой говоря, произнес Раф.
— Еще было письмо. От Логинова. Логиноффа. Ну, это мы знаем, что от Логинова. Наши долго шифровали, версии выдвигали. Еле отбили у них вещдок. Вот такие у нас дела. Значит, Логинов жив, Балашов тоже жив, и ты жив, а Андреича-то нет! — возвысил голос Кошкин. Ассоциация ветеранов на днях предложила ему возглавить совет ордена.
— Опять ты свое. Риск делили поровну, и каждый своим платил. И платит. Думаешь, Андреичу мечталось уйти, как Ларионову?
Кошкин шепнул под нос: «Завидуешь?» — и отвернулся.
— Что ты теперь, полковник? — Раф обратился к Курою.
— Еду обратно, там в генералы поднимаюсь. Пришло время собирать свое войско. Вы мне союзники?
— Инвалиды мы.
Один кошкинский глаз снова прорезался слезой, а второй сказал: «иди своей дорогой, генерал».
— Как пора настанет, так и пойду. Больше мне ваш товарищ ничего не оставил?
Кошкин покачал головой. Нет, не оставил. И перстня хватит. Раф же хмыкнул и огладил затылок ладонью.
— Что? Оставил? — переспросил Курой.
— Не то чтобы тебе, а скорее нам всем. Но раз ты союзник, то мы с тобой поделимся.
— Ты тогда поделишься, — буркнул Кошкин.
— Это он после ранения все еще не отошел. Вынужденная трезвость портит характер. Или перспектива стать председателем, пусть и ма-аленьким, а главным…
— Шариф, не дерзи. Поссоримся.
— Есть одна запись, там понятного мало, но, может быть ты нам и поможешь, полковник, — предложил Курою Раф, не обратив внимания на раздраженные слова товарища.
Вася отвернулся, но против предложения Шарифа возражать не стал.
И тогда афганец услышал то, что записал в последние минуты своей жизни Миронов, при разговоре с Джуддой в стекляшке так, на всякий случай, нащупавший в кармане новогодний рафовский подарок и нажавший большую кнопку с выпуклыми буквами SOS, на самом деле приспособленную в этом устройстве для диктофона. Слышно было плохо, местами вообще слов не разобрать, но Курой услышал то, что должен был услышать, то, зачем небо призвало его сюда, в Москву. Масуд — Назари. Масуд — Назари. Масуд — Назари. А еще — Ахмад Джамшин, секретарь пакистанского посольства в Ашхабаде.
— А кто был смертник, так и не установили. Знают только, что не типичный случай — старый человек азиатской этнической принадлежности. Генетического анализа не проводили, — уточнил Раф.
— Дорого ради полковника в отставке такой анализ проводить, — вернулся в общий разговор и Кошкин.
— Я узна́ю, кто. Я узнаю и вам сообщу.
— Как узнаешь? — поинтересовался Вася, но уже не столько с желчью, с издевкой, сколько с любопытством.
— Если посольство в Ашхабаде, то узнаю смертника.
— Точно, это тот старик, который у туркмен тобой интересовался. А, Вася? — предположил Раф.
— Выходит, Андреич мою порцию смерти на себя принял…
— Не чуди. Тебе правда трезвость не на пользу. Он не кошка и не собака, чтобы смерть, уготованную для хозяина, на себя брать. Он человек свободный, смерть свою сам выбрал.
Курой, услышав это, сообразил, что если ему удастся узнать в смертнике кого-то из приближенных Назари, то в деле смерти Ахмадшаха Масуда он может поставить убедительную точку.
Гость в Москве не задержался. Не пошел в цирк, на схватки батыров. Его проводили в аэропорт, по пути заехав на Троекуровское, к Миронову. И там и там пили водку. Отставной полковник и будущий председатель совета ветеранов Кошкин, надев мундир и заглотнув первую, выправился и посвежел. Он произнес тост, который привлек внимание отъезжавших и провожавших.
— Нет Масуда — будет Масуд. Нет Миронова — будет Миронов. За Миронова мы еще не одну террористическую суку порвем! — пригрозил он и хлопнул себя ладонью в грудь.
— Осторожней, инвалид, — тихо предостерег его Шариф. Ему пришло в голову, что Кошкин на месте Миронова — это верно с точки зрения реалий истории, но именно это и губит человечество, планомерно приводит к вырождению лучшего в среднее. Апологет, ученик, усредняет учителя. Последователь идеи привержен ей более, чем ее создатель, и приверженностью закрепляет среднее в догме. Только теперь ему стало по-настоящему понятно, кожей понятно, отчего Миронов стремился влить в их орден чужую балашовскую кровь! Рафу вспомнились и странные разговоры, которые время от времени старался завести с ним Балашов — они так раздражали Андреича. Писатель настаивал на том, что передача информации в полноте, от сердца к сердцу, без утери сути, может даваться только подобием, только целиком. Он говорил о фракталах и о некоем Мандельброте, подошедшем вплотную к истинной сути таланта и значения Слова. Того таланта, который видит подобие единице, подобие ядру, хранящему ключ равенства множества лучшей его единице — лучшей, не средней — и запечатывающего виденье в Слове. Которое есть Бог. Потому, дополнил про себя Шариф, что любая идея, переданная личностью массам, наследникам, есть усреднение и усреднение, и ей придается суть, отличная от изначальной сути, и иначе невозможно усреднения достичь и охватить ей, идеей, массы. Если только способ передачи — не подобием, не единым словом-ключом, тем равнением на лучшее и единичное, которое до сих пор отвергается историческим человечеством, но к которому стремится отдельно взятый человек. Личность. В данном случае — афганец Курой, решивший, что он вызрел из среднего в единицу и готов взойти на место то ли Масуда, то ли какого-то иного штучного Человека. Аллах ему в помощь. Вот в чем дело! Раф подумал и о том, что Миронов был штучный экземпляр идеи служения Родине. Свободный в выборе, как служить. И вот его нет, его единица раздроблена на две антагонистические частички, на протон и электрон, на Кошкина и Шарифулина. Первый перенял служение, но не по-мироновски вполне, а по-собачьи, что ли, от вселенского иначе одиночества. Второй — штучность пути, но только уже не для Родины. Ни для чего! И так на так не соединить и не заменить Андреича. Ни одному, ни другому. Конец ордену! Не даром добрый бородач Чарльз Дарвин вывел науку о закреплении признаков при естественном отборе. Закрепляется то, что устраивает среднюю линию. И только. Логинов прав. Теперь понятно стало его письмо. Потому-то — пришло Рафу в голову оправдание своему выбору в пользу войны — если человеки на земле и сойдутся на идее мира, то это будет такая идея среднего, что ему по сердцу лучше война!