Но как только его бойцы постелились низким бегом к объекту, произошло нечто, чего майор так и не смог понять. Ему что-то намертво сдавило шею и ноги, и резкая сила, опрокинув навзничь, поволокла по камням от своих. И сразу над головой с треском разорвалось ночное небо. А потом память пропала, сохранив отпечаток последнего взгляда на дом, освещенный вспышками.
Надо отдать должное спецназовцам. Охранники, а потом и прибывшая на место местная полиция не нашли ни одного убитого, ни одного раненого из числа нападавших. А ведь били по ним почти в упор!
Своих люди Родни на поле боя не бросили. Убитых оказалось двое. Оба — выстрелами из АК–76 в затылок. Снайперские штучки. Охрана дома тут ни при чем, она успела доставить диверсантам одни мелкие неприятности, прежде чем ее заглушили, усмирили световыми гранатами, так что отпалила она по теням, не по людям. Трое легко раненных. Плечо, нога. Мякоть. Но вот куда исчез командир, они не могли понять, и обратно к схрону двинулись в удрученном настроении. К счастью, вызванное прикрытие подоспело четко, отбомбило пустоту, что на языке официальных сообщений означало следующее: «по группе талибов» был нанесен удар с воздуха вертолетным звеном антитеррористической коалиции. Потом проведена зачистка, и «боевиков, оказавших отчаянное сопротивление, уничтожили всех до одного». При этом погибли три морских пехотинца, чьи тела доставили в Кандагар и с почестями отправили на родину. Прессу оповестили, что американский спецназ уничтожил карательный отряд талибов, которые, переодевшись в форму национальной армии, разгромили мирный кишлак и напали на дом родственника президента. А втайне на поиски Родни были брошены значительные силы и средства.
Допрос Родни Лето 2005-го. Таджикистан
Майора Родни искали в Кандагаре, в Забуле, в пакистанском приграничье, а найти его можно было в Таджикистане.
Группа, отправленная полковником Куроем за майором — все люди немолодые, — следовала за Родни с того момента, как тот покинул базу в Кандагаре. Ни Курой сам, ни Фахим, ни даже Карзай не знали цели, с которой в их стране снова появился офицер-диверсант из Лэнгли. Собственно полковника это не сильно интересовало, ему нужен был сам Родни, словно самим провидением отправленный в нужное место в нужное время…
Не было бы Родни, полковник нашел бы другого, но с этим козырем на руках у него оказывался полный покер.
Хашим Родни был одним из тех офицеров, которые руководили поимкой тех самых «террористов» по спискам Лэнгли, которых потом отправляли в узилища на Кубу и в Узбекистан, и тех, кого держали в секретных тюрьмах в Афганистане. Он же проводил и первичные допросы.
Простая комбинация, коей полковник надеялся удовлетворить и свой интерес, и маршала, и президента, с пленением столь многознающей птицы обрела в глазах исполнителя законченную простоту.
Когда майора доставили в Таджикистан и спрятали там, Курой самолично отправился допросить его. Американца держали в подвале дома, беднее которого окрест не найти. Не подвал, а каменная яма. Чтобы опустить туда грузное тело полковника, воспользовались цепями.
У Хашима Родни глаза были завязаны зеленым шарфом. Руки скручены за спиной. Но, несмотря на это, Курой из предосторожности натянул на лицо чулок. Усмехнулся: вся жизнь в шпионских страстях, а страстей и не вспомнить. Вот и в штурмовой маске впервые лишь под занавес боевой жизни довелось показаться.
Майор Родни еще выглядел свежим. Всего два дня, как он покинул Кандагар. От него еще пахло одеколоном. Какой талиб пойдет на дело, надушившись! Пусть даже от насекомых. Странные ребята. Все продумывают, рассчитывают, рискуют жизнями, а от простого отказаться им и в голову не приходит.
Глаза полковника постепенно привыкли к сумраку. Слабый свет проникал свысока, из жерла колодца.
— Здравствуйте! — приветствовал пленника полковник по-английски.
Американец остался безмолвен и неподвижен.
Курой не торопился. Хоть под землей время и бежит быстрее, а на высоте медленнее. Все верно. Родни и должен молчать. Все верно.
— Близится Ваше освобождение. Соблюдем формальности, — продолжил Курой. Ему сообщили, что майора не били, но лицо было все в ссадинах.
— Расскажите, кто вы, с какой целью действовали, и мы начнем переговоры о Вашем освобождении.
Родни молчал. Курой поощрительно причмокнул и занялся установкой видеокамеры. Работа началась.
— Уважаю молчание. Был у меня офицер, который копил слова неделями. Самый дельный мужчина среди молодых. Молодой, как вы. Вы ведь еще молодой! Так, майор Родни?
Пленник встрепенулся и попытался вскочить, но путы на ногах удержали его.
— Я хорошо знаю вас, майор Родни. Молчание хорошо, когда в жизни есть цель. И мудрость, как к цели идти. Тогда слова не нужны. Отвлекают мухи слов. И потому я не прошу пока у вас подтверждения, что вы и есть офицер ЦРУ, выполнявший задание Н. Я предлагаю вам ответить, какова ваша цель. Не задания Н, а ваша? В чем ваша мудрость? Если вы столь же мудры, как мой молодой помощник, то молчите, Хашим Родни!
Майору хорошо были известны такие фокусы. В спокойной, мягкой манере разговорить подопечного, а потом за дело. Можно философствовать, можно делиться мыслями об искусстве, можно беседовать об автомобилях. Итог один. Родни знал это, но по-настоящему в плену он оказался впервые, и, даже зная, как будет, ему захотелось продлить момент мягкости, минуты философствования. В досье майора, рядом с указанием на успешное окончание Йельского университета, значилось хобби — увлечение древней восточной мудростью. Ориентальной… Полковник Курой, конечно, не мог знать об этом.
— Снимите повязку с глаз, — ответил, наконец, пленный. Он произнес эти слова на фарси.
— Все мы принуждены снять повязки с глаз. На этом или на том свете. В том и значение жизни. Но надо пройти путь. Освобождение. Я в самом начале нашего знакомства посмел предположить, что мы на этом пути. Что вы думаете об освобождении? О свободе? О неотвратимой свободе? — афганец продолжил речь по-английски.
— Где я?
— Не обещаю, что у друзей.
— Хорошо, — Родни перешел на родной язык, — я скажу, что думаю о свободе. Думаю, что свобода — это жизнь по собственному выбору.
— Значит, ваш выбор был сделан в пользу того, чтобы отнять у брата нашего президента его выбор?
Родни не ожидал, что философия столь досадно скоро сопряжется с практикой.
— Брат вашего президента наркобарон. Свобода выбора невозможна при власти наркобарона.
— Полно! Вы же офицер разведки со стажем. Вы стольких наркобаронов привели к власти! И не станем проявлять забывчивость: многие мудрецы находили свободу в свободе духа от тела, а средство — в красном вине и в каннабисе…
Вдруг пленнику показалось, что с ним проводится не раскачка, что допрошатель относится к произносимым словам всерьез! Но Родни не смог решить, стоит ли радоваться догадке, или такое открытие сулит ему большие неприятности…
— Да, случается, мы возводим на трон наркобарона. Это плохо. Очень скверно. Но он подконтролен нам. Придет час, и мы уберем его. Цель оправдывает средства, если она освещена идеалом. Образцом благополучного существования.
— Значит, вы часть той силы… Вам известен образец. Я говорю сейчас не о майоре Родни, а обо всех вас.
— Развяжите глаза. Затруднительно рассуждать вслепую точно.
— Боитесь пораниться острием мысли? Образец — это Бог. А в связи с богом вы не свободны. Ваше командование тогда ближе к Богу, чем вы, Хашим Родни. Но это противоречит демократической идее Бога, равноудаленного от всех вас. И равнодоступного.
— Моя свобода в выборе. Человечество создано множиться, создавать многообразие, и создано именно ради свободы. Кто-то должен выполнять ту, кто-то иную миссию. Я выбрал свою. Кто-то вычищает авгиевы конюшни, кто-то вывозит мусор из городов.
Курой помолчал. Хотелось раскуриться, но он удержался от соблазна. Родни отпраздновал маленький успех.
— Скажите, Родни, зачем вам свободный выбор? Вот допустим, что нет земного зла, оно одолено. На что вам тогда свободный выбор?
Американец задумался, и задумался надолго. Отчего ему именно сейчас стало непереносимо худо? Не страх, не страх. Как объяснить человеку с густым голосом, как манит простор оранжевой степи, желтое небо, оранжевые горы в дали уходящей дороги, и воздух над капотом, глумящийся обманом, миражом. И вперед, только вперед… Ранняя пенсия. Молодая жена. Свое дело, приносящее радость свободы. Дети, самостоятельные в выборе. Перед ними весь мир. И ясность. Во всем.
Майор Родни постарался найти слова, которые прояснят незнакомцу, как важна ясность. Объясняющие, какая она, Америка. Но ему, как и миллионам до него, пришлось испытать, как взлетаешь, коснувшись думой мечты, и как становишься уязвим, когда заговоришь о ней. Как уничтожительна может стать ясность. Худо!
Зато Курой похвалил себя:
— Ясность — понятное слово. Но отчего чем вы сильнее, тем сильнее противятся вашей ясности? А ведь за короткую историю сознания вы успели подать такие надежды! Почему вас ненавидят именно тогда, когда вы созрели стать ковчегом надежды, миссионерами, несущими миру, нам, свой образец?
— Кто же любит руку дарящую! Хотя есть народы, которые благодарны нам за свободу. Нет, за освобождение. Вы человек, по речи судя, ученый, и знаете о чехах, о поляках. А войну нам кто объявил? Фанатики. Смертники. (Родни удержался от того, чтобы произнести слово «террористы».) А ведь смертничество вне закона даже по канонам ислама. Они пришли оспорить наш образец, пришли из самого ада. И сами вы только убеждаете меня в нашей правоте.
— Миссионеры не нуждаются в убеждении со стороны. Они сами утверждение являют. Ясность — вот в этом слове ключ. Ясность, о которой мечтаете вы — это всего лишь избавление от страха. Страха смерти.
— Я не боюсь смерти.
— Вы боитесь умереть без ясности. Есть Бог, он создал землю и человека из красной глины и наказал человеку блюсти царство практической ясности и свободы возможностей. И решил человек из красной глины, что устранению подлежит всякое, что создает неясности. Образец практической ясности — это ваш огромный остров. У вас есть миссия, есть интересы. Есть образец. Интересы должны быть обеспечены, иначе какая же ясность практическая? За защиту этих интересов готов рисковать жизнью отважный майор Родни. С большим допущением его работу можно назвать выполнением миссии. Но символ этой миссии майор Родни являет собой сам: он сидит передо мной с повязкой на глазах, со скованными руками. Оттого что ни я, офицер афганской армии, ни закон Божий не хотят окончиться в практической ясности! — вдруг возвысил голос Курой.