— Лучше забивать камнями жен и морить сифилисом и туберкулезом тысячи детей?
— Варварский талибан — это ваша ясность? — майор совершил дерзкую разведку боем. Что за учитель у его допрошателя? Иранец? Нет. Таджик?
— Вас не удивляет, Хашим Родни, что среди талибов не было смертников? Вы называете их варварами, но они не трогали верующих, христиан и исправителей культа иудейского и не создавали армий смертников. В моей стране, разъеденной войной, даже они, темные варвары муллы Омара, не поощряли культ смерти. Но пришли сюда вы, жрецы культа жизни, культа практической ясности и пользы, и обещали жизнь, и призвали смерть… Теперь здесь развивается живопись смерти. Ваша ясность — ясность слона в посудной лавке Бога. Самое гибельное для империи, что могло случиться — уже случилось.
Родни слушал и не слушал слова. Он уже не придавал большого значения «раскачке». Он ставил и ставил себе в уме плюсы. Если вначале он ничего не знал о допрошателе, а тот о нем — поразительно много, то теперь тот ни на шаг не возвысился в конкретном знании, зато Родни мог полагать, что человек, чей голос он слышит, — афганец, учившийся за границей, вероятно, на Западе, а значит, не талиб, а, скорее всего, таджик из богатых. Следовательно, его можно с немалой вероятностью отнести к кругу вельмож панджшерского сообщества, или к окружению Исмаил Хана. Или к умеренному крылу Мухаммада Атты, близкому к Раббани. Но у Атты и Раббани нет интересов в Кандагаре. Значит, либо Исмаил Хан, костью в горле вставший между Кабулом и иранской границей, либо панджшерец. От маршала Фахима саженец. Разберемся с вами, львы панджшерские, львы гератские. Разберемся и с вами, генералы да маршалы. Дайте только срок.
Тренированный мозг офицера легко справился с расчетами в трех плоскостях, не теряя нити разговора и даже находя изысканные средства для его поддержания.
— А вас не удивляет в заботе о таинстве, что на нашей стороне даже самый строгий и самый заветный Бог? Бог иудейский!
Курой вздрогнул. Он вспомнил про взрывников Зии Хана Назари, которые, как они выяснили с полковником Мирновым, ушли в Европу, прикрытые строгим заветным Богом.
— Вы еврей, Хашим Родни?
Майор выставил себе жирный плюс в самой важной плоскости.
Значит, досье на него у допрошателя нет, а, следовательно, за провал операции нет оснований грешить на крота в Лэнгли. На сам вопрос ему отвечать не хотелось.
Курой ждал ответа в раздумье. Он не знал, отчего Родни уверяет, что еврейский Бог с ним.
Полковника отвлек шум наверху, стали слышны крики, но он продолжил странный допрос.
Осень, сползающая лавой вулкана
От жерла жизни к ее равнине,
Успеет застыть ли в пористой славе,
Не превратив голубые поля в пустыни?
Родни сделал вывод, что человек с голосом шмеля весьма стар. Он попытался представить себе его, и, увлеченный этим, поспешно, легкомысленно произнес:
— Раньше или позже, но цивилизация переломит ваши распри, вашу нищету, темноту. Раньше или позже трактор немецкой фирмы «Мерседес» покончит с тобой и с твоим племенем. Народу твоему не нужна станет твоя и своя тайна. Защити ее от американцев, как от советских защитил, так придут китайцы, индусы, и еще и еще. Цивилизация и прогресс с человеческим, но китайским лицом и трактором «Мерседес»… Пуштунские недоросли потянутся в мельницы городов. А там как защищаться станешь? В смертники к Зие Хану Назари пойдешь?
Родни едва договорил последнее слово, как полковник ударил его ладонями по ушам. Ударил слегка, но пленник охнул и откинулся назад.
— Что вы делаете, — выкрикнул майор. — Сволочь! Сволочь! Философ, варвар, дерьмо! — Он едва не задохнулся от бессильного гнева.
— Мы варвары. Спрос с нас мал. Пророк сказал, что с бедняка и спрос не велик. Жертвы с него Аллах не берет, а за малое добро как праведнику воздает. А вы, с самого солнца к нам, на землю сухую ступив, бьете нас по ушам. Ради благой цели вы пришли в Кандагар? Нет, мы не верим вам. Мы того мнения, что вы движимы корыстью и ложью, но, что хуже, дьяволом слепоты. И погибнет в искушении тот, который последует за вами!
Афганец навис над Родни и сильнее ударил того.
— Мы варвары, но вы — слепцы. Как ты, майор. И вы будете уничтожены, но не так, как коммунисты. Вы понесете иную кару за то, что привели сюда Смертника.
Курой не кричал. Он произносил слова ровным раскатистым голосом.
— Если будете бить по ушам, я не услышу, — постарался совладать с новой ситуацией пленник. Он понял, что «раскачка» закончилась. Он знал, что когда-то она закончится и наступит «это». Скверно другое. Скверно то, что в нем не улегся гнев. Не руками, а словами этот варвар задел его. И в то же время Родни, приученный во всех своих действиях оценивать себя и свое положение как бы со стороны, похвалил афганца — ловко, вовремя тот сработал на контрасте. Курой и впрямь ведал, что делает.
— Знаете, майор, чем хороши агенты, разведчики, офицеры спецподразделений? Их легче вербовать. Они скорее выдают секреты, чем обычные солдаты и партизаны. Как полагаете, почему?
Американец покачал головой из стороны в сторону. Он понимал, что вот-вот вновь последует хлопок по ушам, и это мешало найти ответ. Курой не обманул его ожиданий.
— Эта когорта не преувеличивает значения тайн! — объяснил полковник и нанес третий удар.
— Нет ничего проще ломать разведчика. Он знает последствия отказа. Но, главное, он по натуре готов к игре! К игре за жизнь. Он — не смертник. Разведчик еще сам предложит ход, как выдать тайну и при этом стать героем. Я предлагаю вам не философскую, а настоящую партию.
— Условия? — поймал протянутую веточку надежды Родни.
— Вы мне расскажете о цели операции, назовете имя и звание того, от кого получили приказ. Больше того, мне нужны даты, места и цели операций, в которых вы участвовали на территории моей страны. Имена допрошенных вами лиц. Способы ведения допросов. Вы хорошо понимаете, что я имею в виду? И еще — где находится Зия Хан Назари, что вам об этом известно, ищут ли его ваши разведчики, или, наоборот, прячут от нас?
Родни понимал. Он понимал, что, кажется, попал в историю. Перед ним, безусловно, не талиб и не таджик из клики Раббани или Исмаил Хана. Надо брать выше. Допрошатель — из окружения президента. И они там, наверху, замыслили какую-то пакость. Родни не знал высшей цели своего задания, но слышал в своих «коридорах», будто между США и афганским президентом вовсе не все гладко, и что тот стал вести себя, как непослушный капризный дитятя. Родни так понимал свою миссию, что в Кандагаре его начальство желает поучить Карзая уму-разуму на примере родственника. Уже второй раз, и теперь — всерьез. Выходит, эти душманы приготовили свой урок? Сволочи!
Майору снова гнев сдавил горло. Надо любой ценой выбраться отсюда, и не глухим, никчемным инвалидом, а годным в деле воином, и показать философам кабульским, чего стоит их варварское коварство против мощи цивилизации.
Полковник Курой, не получив ответ, продолжил. Его увлекало искусство искушения пленника. Все-таки американца допрашивать и склонять к нужному поведению ему еще не доводилось:
— У вас впереди обеспеченная жизнь. Прославитесь мемуарами. Мемуары отставного генерала Хашима Родни! Поверьте мне, любителю чтения, эпизод жизни, где вы под пытками сообщили о том, что и так известно всему миру, придаст вашему повествованию достоверности, вызовет доверие и уважение. То, что видится сегодня одним, завтра окажется другим. Потому не по гордости нашей воздастся нам, а по скромности.
Но может случиться иначе. Вы исчезнете навсегда, но гибель ваших людей падет виной на вас. Какая несправедливость — а я знаю, что это несправедливость, или, поправлюсь, ложь — но в истории войны вы выйдете одним из многочисленных злодеев и предателей. Мне просто сделать из вас виновника. Мне достаточно просто пустить слух… Выбирайте. Я не дам вам времени на размышления. И знайте, Родни, если вы решите прикормить меня ложью, наш допрос сразу закончится. А я все равно узнаю свое. Только уже без вас. Вы никогда не напишете мемуары. Донесения и мемуары напишут другие, и вы в них выйдете куда презренней, чем вы есть и чем хотите быть.
Родни всерьез принял последний довод афганца. В том положении, в котором пребывал майор, кабульским хитроплетам большого труда очернить его перед начальством и товарищами, после провала операции не представляло.
— Вопрос! — поспешил он. — В чем мои гарантии?
— Ваше государство так самоуверенно, так убеждено в правоте, и так ценит силу, что позволяет себе проявлять гуманность к своим солдатам. Вас не отравят, не зарежут, не взорвут в автомобиле. Если угодно будет Аллаху, вы на долгие годы останетесь для меня живым свидетелем. Ведь ваш крестовый поход только начался, вы еще мечтаете сквитаться со мной. И суд над вами впереди, за вершинами моей войны. Решайтесь, Родни! И сказал Аллах: выбери жизнь!
— Но я не знаю всего, о чем ты спрашиваешь! — вступил на ковер торговли Родни.
— Тогда начнем с конца, с самого простого и несущественного. Итак, про Назари… Давай, майор, ты так еще выйдешь героем, благодаря которому мир избавился от вселенского террориста. Давай!
И Хашим Родни рассказал ве́домую ему часть правды. Допрошатель прав, он предложил хороший выход — поскольку Назари — не его, Родни, военная тайна, это просто слух, это общее место, известное тем немногим офицерам разведки, которых Лэнгли отправляет мотаться по горам этой богом забытой страны. Конечно, их, этих офицеров, информируют о том, кого из нужных людей им не следует случайно задевать острым лезвием специальных операций. И как информировать этих нужных людей, когда и где им не следует оказываться… Нужных Родни прозвал «неприкасаемыми». Назари был вторым в списке «неприкасаемых». Первым был Усама.
Выдав афганцу то, что ему было известно, Родни испытал облегчение. А еще он вспомнил о бывшем начальнике, Греге Юзовицки, которого никто не бил, ослепленного, по ушам, но который изменил. Изменил не своим убеждениям, но свои убеждения. Отчего? От чего? Может быть, Грег оставил записи, где объяснил это?