ана зазвучали грозные призывы, генералы северных бросились в разные стороны искать новых союзников. Карим ощутил себя неподвижной точкой черной войны, соединившей в себе слишком многое: начало новой смерти, долг, боль осени, остроту памяти. Но как в себе найти точку опоры, чтобы, оттолкнувшись, идти дальше?
— Одной ступней мир опирается на человека. На одного человека. Найдешь его, найдешь себе опору. Но помни — это опора, но не смысл, — учил его однажды, в молодости, дядя Пир аль-Хуссейни, вождь племени вазиритов. На узких голубых губах играла усмешка. Так насмехался старик над своим избранником-воспитанником, когда знал наверное, каким вопросом снедаем почтительный ученик.
— А вторая, учитель?
— А вторая — на его врага. Это знали мудрецы прошлого. Убивая врага, они отравляли и его злейшего недруга.
— А если это были они сами, учитель?
Голубые губы сошлись в линию, глаза на миг закрылись.
— Это выбор, Карим. Его не объясняют словами. Ты молод, тебе предстоит изведать выбор тогда, когда груз чужой жизни становится тяжелее собственной смерти…
Карим двадцать лет носил в чреве сущность, субстанцию, оставшуюся от непонятых им слов Пира. А теперь он понял. Мозгом, телом и существом. И улыбка Пира аль-Хуссейни оказалась равна улыбке бывшего учителя французского. Карим еще не готов был к выбору, но уже догадывался, что выбора делать и не придется, он осуществится незаметно, сам собой. Развяжется, как узелок на поясе халата, охватывающем исхудавшее тело странника.
Полковник Карим не поехал с маршалом Фахимом в Душанбе, не ответил на приглашение генерала Атты присоединиться к посольству, направленному в Дели. Отказался сопровождать хозяина Герата, Исмаил Хана, в Тегеран. Он мысленно очертил жестким черным грифелем глубокий контур, воткнув иглу циркуля в свое сердце. Учителю уже дан ответ, который еще только ищет русский полковник Миронов, в силу обстоятельств не потерявший опоры на человека и его врага. Если свобода безгранична, как время после смерти, то смысл открывается гранью, предназначенной только тебе одному. Смысл — именной, факсимильный, как сказал бы русский. Смысл, никак не увязанный с целью. Печатка на перстне.
Когда из Душанбе пришла весть, что врачам не удалось спасти Ахмадшаха Масуда, полковник Курой сел на землю, сгреб ее, старую, как прах, в ладонь и крикнул в ее ухо так, чтобы услышали его зов истлевшие телом предки. Крикнул, и птицы встрепенулись и закружили в черной воронке ночи. А потом он спросил себя, за что он воюет. За этот пепел?
— Ничто так не упрощает путь, как враг за перевалом. Ничто не искушает простым смыслом так, как знамя войны в руках, — однажды сказал ему Масуд, двадцать лет сам державший это знамя и дававший Кариму формулу смысла. И все-таки… Не земля. Не свобода. Не вера. Не ненависть. Не они сделали и Карима человеком войны. А что? Он не знал. Еще не знал. Он выполнил первую часть задачи, он нашел Человека, о которого мир упирается одной ступней… Теперь предстоит решить вторую часть задачи: восстановить равновесие, убить врага. Но сперва — его найти. Вот это и можно принять в качестве цели новой жизни — войны.
Слава Богу, господину обоих миров,
Царю Судного дня!
Направь нас на путь прямой,
Путь тех, когда ты облагодетельствовал,
Не тех, на кого ты разгневан, и — не заблудших…[26]
Ночной звонок русского полковника и был, наверное, голосом Царя Судного дня, услышавшего его молитву. Первый раз за многие дни большой черный человек улыбнулся в усы при мысли, что жизнь земная — таинство лишь оттого, что человеку по скудости взгляда его открыта лишь малая толика уравнений, сковывающих мир событий цепями формул — оттого человек и удивляется и восхищается случаю, сводящему несводимое в один ответ. На самом деле уравнений столько, сколько неизвестных, и нет причины замирать в трепете, угадывая ходы в игре небес. Есть закономерность в том, что русский полковник, владеющий перстнем с символами Неба и Воды, станет последним перевалом на его, Керима, пути без учителя — пути, когда-то и начавшемся встречей с тем самым Мироновым. Перстень Пира аль-Хуссейни, когда-то переданный русскому, вернется… Когда-то.
После разговора с Мироновым Курой принялся за дело. Это дело он разделил на три стадии. Сперва следовало просто подумать. Ничего не делая, ни к чему себя не побуждая, просто подумать. Если существует связь между появлением Кеглера и Логинова в стане Ахмадшаха, между убийством Льва Панджшера и выступлением пресловутого Кеглера по российскому телевидению, то эта связь имеет причину. Уравнений столько, сколько неизвестных. Надо лишь спокойно искать ответ. Версию. Предположение. Догадку. Затем следует понять, на кого можно положиться в новой личной войне — исходя из предположения, что все большие друзья Льва могли теперь на деле стать главными врагами его помощника. Очертить круг. В выборе людей не требуется торопливости. Он и не будет торопиться, потому что единственное оружие слабого в борьбе с великим — это время! И лишь тогда, когда грифель по ровному кругу распорет глубокой раной кожу спящей земли, он приступит к действию войны.
Миронов после известия об исчезновении Кеглера20 сентября 2001-го года. Москва
Маша удивила Балашова, вдруг заговорив с беспокойством о Паше Кеглере. Оказывается, его подруга после появления у него на кухне настойчивого человека в тельняшке успела проникнуться, по ее собственному выражению, «дружеским волнением». Слова Маши показались Игорю чудью, и чудью не безобидной. Настоящая женщина из любой свой чуди может вырастить сверхзадачу. Тем более женщина столичная.
Выяснилось, что Маша беседует с Кеглером по телефону в отсутствии Балашова, и, что особенно насторожило, беседует не только с ним, но и с его матерью. Она уже знает о нем подробности: и о школьной влюбленности, и о школьном же пристрастии к Бродскому, из-за собственного отчества — ах какая новость для породы Кеглеров, — и о том, что на работе давно бы сделал карьеру, если бы не лирическая его рассеянность и отсутствие практической жилки. Главное же, что Маша принесла в балашовский дом непонятно чем вызванное волнение за Пашу Кеглера. Более того, она уже упрекала в черствости Игоря, требовала, чтобы он понял и разделил ее заботу.
— Я же тебе в какой раз уже объясняю! Он мне перед отъездом позвонил. По большому секрету…
— А я тебя уже в сотый раз спрашиваю: если по секрету, то с какой стати он тебе его доверяет?
— Не груби, ты на себя не похож.
— Я не грублю. Я огрубляю. Это разное.
— В том и дело, что разное. Лучше груби, но не огрубляй. Огрубляя, ты на себя не похож. Как ты не поймешь — это случайность. Мы с тобой тоже случайно ведь.
От слова «тоже» Игорь зверел.
— Мало того что этот чудак, как баба, по телевизору наболтал с три короба, хотя договаривались. Так он еще, как и я, с тобой «тоже»! Хорошо еще, тебя с собой не увез. Как подружку. Без знакомства с мамой не решился…
Тут приходила очередь звереть Маше. Она «выдавала» Игорю колкости про его собственную маму и про многое другое. Такого всегда хватает, когда люди живут рядом больше года. Впрочем, некоторым, оказывается, довольно и месяца.
— Этот, как ты выразился, «чудак», пока некоторые о Кабуле по ветеранским басням книжку с трудом нацарапали, в том самом Кабуле сам снимал, — мерзким, ровным тоном пилила Маша.
Игорю вспомнился их спор о любви. Изгнание запаха Кеглера мифическим Смертником. Вот тебе Смертник. Вот тебе изгнание…
— Вижу, что ты себе игрушку нашла. Может, ты по Логинову скучаешь, злишься, что твоей немецкой подруге герой достался, а тебе — писатель захудалый. Злишься, мстишь мне. Только все равно Паша Кеглер — это пародия на Володю. Сама себя смешной выставляешь, — окрысился он окончательно в ходе очередной утренней перебранки.
Двойной удар произвел впечатление на Машу. Ей стало жаль Балашова и еще больше жаль Кеглера. Она осознала, что за «игрушкой», поначалу действительно призванной дразнить Балашова, прячется человек, мелькнувший через ее жизнь в никуда. С ним на самом деле могло случиться только трагическое. Но больше всех — жаль себя. И она решилась объяснить Игорю о себе.
— Ты у меня очень умный, Балашов. Но послушай меня еще раз. Один раз. И постарайся услышать. Пойми, я одинокая. Тебе трудно понять, ты уже надулся. Думаешь, а как же ты? Не то. Я женщина, Балашов. Женщина одинока иначе и почти всегда. Женщине трудно уцепиться за смысл. А чувству — чувству кто поверит, когда за тридцать… Я плыву, плыву на крохотной лодчонке. И вот остров. Логинов-остров, там гномы живут. Они не добрые, не злые, они знакомые. Женщине какая разница… Это мужчина к добру тянется, как дитя к соску. А женщина — сама добро. Только одинокое очень. Еще сто лет плыть — и Кеглер-остров. Говорят, у моряка радость, когда землю видит. Пусть необитаемую, но землю.
— А я? Я тоже остров?
— Ты мой парус, Балашов. Без тебя я не плыву сейчас. Останься мудрым, в тебе мудрость есть. А если не мудрость, то тонкость. Помоги мне, и я буду плыть, плыть мимо островов. Но от вида бесконечного моря без надежды земли я сойду с ума. Понимаешь?
Игорь услышал Машу. Просто услышал. Тонкость — путь к простоте. Он услышал, успокоился и решил помочь ей. Помочь, сохранив бдительность. Чтобы долгий штиль не вызвал мечты об острове.
«Итак, — постарался выстроить цепочку Игорь, представив на своем месте Миронова, — Паша Кеглер зачем-то отправился в Афганистан. Нет. Сначала. Их с Кеглером совместная жизнь начинается с Логинова и Масуда. Это факт. От него, по методе Миронова, и потянем. Дальше: Кеглер у них дома. Это тоже факт. Телеинтервью его — тоже факт. Все. Дальше, судя по рассказу Маши, Паша Кеглер улетает в Ташкент. Отнесем это к разряду полуфактов. С целью? С целью попасть в Ходжу и что-то снять там с неким журналистом. Именно это сообщил под великим секретом во время тайного телефонного прощания с Машей широкогрудый индюк в тельняшке. Будем считать это полуфактом… Но дальше? Дальше в дело вступает Кеглер-мама. Кеглер-мама страдает сердцем. Кеглер-сын часто звонит. Допустим. Допустим, что Маша не выдумала это с целью уколоть Балашова-сына… Интересно, а из Ходжи, с Логиновым, Кеглер-сын тоже звонил ей? Черта с два, знает он экономных немцев, они не за звонок, они за глоток воды спросят. Хотя, с другой стороны, российский крепостной — он нищий да ушлый. Ладно. Кеглер едет в Ташкент, хотя у матери предчувствие. Это не факт, но понять тоже можно. Обещает позвонить. Пусть так. Кто не обещает? Не звонит. Кеглер из Ташкента не звонит матери. Этот полуфакт — все, из чего Маша выращивает трехглавое чудище заботы, тревоги и миссии спасения. Миссия спасения — верный диагноз болезни. Для Маши, не для мамы, естественно». Балашов подумал, что Машу и впрямь проще вылечить, разделив с ней игрушечную заботу. И он выполнил просьбу Маши, связался с Мироновым, хотя сделал это скрепя сердце. Маша просила, чтобы Андрей Андреич по афганским связям выяснил, где сейчас обитает российский журналист.