На этот раз не ответил Большой Ингуш. Миронов прав. От нынешней России проще освободиться, стряхнуть ее руку со своего плеча, чем от клещевого хвата партнеров с гор и из пустыни. И снова Ютова если не охватило, то посетило странное чувство: здесь, за столом, над которым склонились повоевавшие свое мужчины, лепилось большими грубыми ладонями нечто не только важное, но особенно личное.
— Нельзя возвращаться в прошлое навсегда. Вы это понимаете, полковник Миронов. Нельзя возвращаться больше одного раза. Прошлое — ненадежный скакун.
— Я не знаток лошадей, генерал. Мое дело — виски и огнестрельное оружие. И то и другое тем вернее, чем старей. Придет время и ты, генерал, тоже произнесешь слово «когда-то». Но сегодня от тебя зависит, что уместится там, в слове из семи букв. Счастливое число, кстати…
Юрий Соколяк, издали проводив взглядом Большого Ингуша, когда тот направился в депутатский зал Домодедово, испытал глубокую досаду. Он не знал, чем завершилась стрелка с Мироновым, эту встречу «обеспечивал» не он. Он ждал иного сигнала, но вместо приказа об атаке прозвучал отбой. Неужели Рустам согласился отдать Миронову взрывников? Соколяку не очень-то верилось в такую сговорчивость нукера. Неужели верность пса хозяину одолела самовольную жажду ветра и подвига? Соколяк, скрепя сердце, свернул свою операцию. Но сердце ныло: беда, беда! Может быть, это ревнивая жажда убрать соперника выпью стонет в груди? Соколяк черным зрачком впился в колодец души своей и более не нашел там этого чувства. И это совсем скверный знак.
Дождавшись отлета Большого Ингуша, Соколяк распустил московскую «разведроту» — слово «бригада» он не любил, — поехал в Битцу в сауну, где сперва выбрал себе двух красавиц, с которыми напился, пропел в караоке и двинул в гостиницу. Поутру, очнувшись с женщиной, он с удивлением обнаружил, что сердце больше не томит мысль об ошибке. Напротив, юный день обещал душ, хаш, страсть без любви в преддверии доброй войны… К неудовольствию Ютова, его помощник вернулся из Москвы на сутки позже положенного.
Ютов уговаривает Рустама сохранить мир с Мироновым
Из Домжура Ютов, несмотря на возражения Рустама, повелел сопровождению следовать в аэропорт и дожидаться его там. Сам же направил водителя «мерседеса» в ресторан «Шинок», что на Красной Пресне.
— Поедем, Рустам, отобедаем. Я отдохну от твоих доблестных джигитов, а они — от обязанности блюсти мое тело. Едем. Когда еще украинского сала поест истинный федуин, как не после разговора с москалем. Горилки выпьем. Сюда мы теперь не скоро.
— Пусть и охрана поест. Зачем людей отсылать? Я не верю русскому.
— А зачем тебе верить, Рустам? Верить — это моя забота. Я переговоры веду. Я знаю, ты сквитаться с ним за итальянку хочешь. Вот и Соколяк тоже хочет. Горячие вы головы. Но не время мести сейчас.
— Отчего не время? Самое время! — без жара, а с глухой, злой убежденностью выговорил Рустам. Не нравился ему ни «афганец» Миронов, который сам в Назрань не едет, а словно сюда на поклон зовет, ни вялые, без стрельбы и угроз, переговоры, будто и впрямь мир заключают, ни отправка генералом охраны, ни выбор места для трапезы. Рустам, считая себя находящимся на войне, не всегда придерживался законов адата и шариата, но то, что предложил Ютов, выглядело насмешкой. Или проверкой на послушание.
В «Шинке», когда халдей с бабьим беленым лицом поднес горилочки да пышных пирожков с грибками и с капусточкой, Ютов приблизил стопку к подбородку и произнес громко, как в микрофон:
— Не любишь ты мир, Рустам. Но не в войне жизнь. Клаузевиц говорил, что война — продолжение политики. Я добавлю: война — только дорога для доброго мира.
Рустам выдержал взгляд генерала. Что им какой-то умник Клаузевиц? Сегодня, на чужбине, рядом с набеленными мужчинами, ему особенно не хотелось соглашаться с таким Ютовым. Обидно было — Большой Ингуш казался тут не столь уж большим. Именно тут, где следовало выглядеть великаном!
— Говорят, на равнине кто рождается в год войны, в жизни тянется к миру. А отец мой так говорил — кто в горах на свет явился, на равнину не сходит. А кто сходит, тот род не от волчицы ведет.
Выпили. Ютов понял, что впервые за долгое, долгое время пьет вместе с Рустамом. А еще понял, что если дать Рустаму волю, Среднерусской низменности вообще бы не было… Они все с ума посходили. Уже свои, ручные, отбиваются от рук. Хотя мудрые говорят, что такой момент в жизни вожака всегда наступает и важно не проглядеть его. Ютов взглянул на свои руки. Они показались похожи на теплые пирожки. Нет, рано еще. Сейчас еще рано, но завтра будет поздно. Корягой в памяти всплыла фраза чертова гэбиста — чтобы наследники наши хранили наши души… Не поневоле они союзники с русским полковником, а, выходит, по большой судьбе! Большей, чем может вместить в себя весь Рустам, целиком и в розницу. Ютов решился.
— Орел горд. Косуле не взлететь орлом. Но орел подохнет с голода, если только в небе будет парить, если не спустится за жертвой. Мне, Рустам, нужны имена афганцев, прошедших по нашим путям год назад.
Большой Ингуш ждал ответа с холодом на сердце. Сможет ли он отказаться от одного из своих крыльев? Но нельзя отдаваться ветру. Один звонок, одно нажатие кнопки на мобильном телефоне, и Соколяк вернет орла с облаков на землю.
Рустам черно, недобро усмехнулся:
— Какие имена у афганцев… Саид да Хамид. Вот все имена. Зачем русскому знать лишнее? И зачем нам из-за русского ссориться с памятливыми друзьями, которые сильнее ветра?
«Что ж, повезло тебе, что не сказано слово „предать“. Еще одну попытку я дарю тебе, Рустам», — выговорил про себя Ютов. Халдей разлил по высоким стаканам морс. Жидкость в искусственном свете показалась похожей на худую кровь.
— Я объяснял тебе много раз. Помнишь, я объяснял тебе про планеты? В движении планет нет дружеского и вражеского. Есть верное и неверное. Что верно для одной планеты, гибельно для другой. Я ухожу со старой орбиты, иначе большие планеты расплющат меня, как скала и волна плющат попавший меж ними плот. Я умом, не сердцем, взвесил силы. Я ухожу и плачу свою цену. Идешь ты со мной? Или хочешь начать свой путь? Говори сейчас, и если со мной, то в твоем ответе я хочу слышать имена.
Говоря это, Ютов достал мобильный телефон и дважды нажал зеленую кнопку. Придави ее еще раз, и в телефоне Соколяка проснется, рванется на волю звук, возвещающий о начале операции «Рустам».
Рустам взглянул на телефон задумчиво. Отчего здесь он не испытывал робости перед Ютовым? Он не стал торопиться с ответом, разглядывая сутулый волосатый палец, постукивающий по клавише аккуратно обстриженным ногтем… «Нет, Большой Ингуш, ты умнее, ты дальновиднее меня, но не хитрее. Твое время прошло, и твой дух перейдет ко мне. И сын твой поведет под узду моего скакуна!»
— Я зверь войны. Я в небесных теориях слаб. Зачем раньше не сказали? Были бы имена. Теперь искать надо. Разве упомню я их? Писаря надо искать. Писарь в Чечню ушел, на дно лег. Мне ил поднимать надо. А в Москве мы сами второй конец обрубили…
«Выходя на огонь прямой наводкой, подумай, за кем первый залп», — вспомнился Ютову один из уроков тактики. Рустам был прав. Он мог себе позволить не помнить имен. И без него Писаря не найти. И в другом прав нукер: мидовского чиновника в Москве, того, кто «провел» взрывников через немецкое посольство без очереди и без «следов», сам Ютов убрал руками киллера. Сколько голов у змея! Множатся эти головы. Был один швейцарец Картье, потом возник таинственный Логинов, за ним новые, новые гниды — разведчики, журналисты, писатели, всякой твари по паре.
— Есть притча в еврейской религии, — обратился он то ли к Рустаму, то ли к самому себе. Глаза нукера вспыхнули на смуглом лице угольками интереса.
— Евреям страшными врагами были жители Египта. Ничего нет более вечного, чем вражда соседей. Еврейский народ был у египтян в рабстве, но потом Моисей вывел их и сорок лет водил по пустыне, чтобы иссочилась рабья кровь соляным потом. И еврейский Бог решил наказать народ египетский и наказал жабами. Чтобы жабы заполнили всю землю, оставленную евреями. Но послал еврейский Бог только одну жабу на землю египетскую. Один египтянин решил одолеть зло и стукнул ее палкой. Но тогда на его глазах из одной жабы стало две. Он стукнул снова — стало четыре. Он позвал людей, и принялись они изводить жаб, но те множились и множились, двоились от ударов и так и заполнили землю египетскую…
— Нам не надо сорок лет ходить по пустыне. Мы не были рабами, — отцедил свое Рустам. Про жаб он ничего не понял, но про вождя, подобного Моисею, коим хотел стать Руслан Ютов, намек показался прозрачным, как вода горного озерца.
— Многообразие форм жизни — способ сокрытия пустоты, — совсем уж непонятное для нукера изрек Ютов. Все-таки опять навеял на него туман полковник! — без колкости, но с сожалением разочаровавшегося сказал себе Рустам.
— Моисей! — ответил нукер. — Один — Моисей. Так одного звали. Моисей, вышедший из пустыни.
Палец Ютова вздрогнул и покинул кнопку.
Миронов после встречи с Ютовым22 сентября 2001-го. Москва
Разговор с Ютовым Миронов при всем желании не мог квалифицировать как свой успех.
— Бородинская битва, — кинул он Рафу.
— Что, Москву сдадим?
— Временно. Временно отступлю на заранее подготовленные позиции.
Андреич был уверен, что убедил Большого Ингуша, но теперь инициатива осталась за генералом, и от этого на душе покоя не прибавилось. Кто знает, с кем еще встретится Ютов, пока Миронов обретет нужный для обмена товар. Нет, не успокоила встреча его тревогу. Самое время залечь в логове.
После Домжура Миронов отправился к Ларионову. Он уже освоился у того в жилище. Мимо хозяина шагал деловито, едва обращая внимание, как на знакомую до мелких царапин мебель. Ларионов радовался и старался следить за возникшей в доме суетой, чтобы тупая боль в коленях, последняя спутница жизни, оставила его на время. А вместе с ней отползла бы не старость, нет, а та змея, чей яд превращает мужчину в старика из старца — бесполезность.