Игорь вздохнул с облегчением. Значит, вместо эвакуации, посидят с Машей и Андреичем втроем за водкой и дыней. А потом вдвоем.
— Здравствуйте! — поклонился капитан Атаев и прошел в коридор. Он вручил Игорю дыню и замешкался.
— Спасибо, спасибо. Как там Павел?
Атаев почесал в затылке:
— Да. Большой человек. О вас как говорил… Но так не перескажешь. Это за чаем… Но вы занятой, что там с нами, проезжими…
Игорь понял, что обидел людей с Востока. Взял подарок в коридоре, не предложил с дороги чаю, а они из Ташкента перли… Специально приехали…
— Ай спасибо, ай спасибо! Ай, не зря говорят, москвичи — добрые на калачи.
Гость прошел за Балашовым и снял туфли. За ним протиснулся в узкий коридор второй. В ладони, как регбийный мяч, он тоже держал дыню. Игорь не знал, что узбеки бывают такие большие. За спиной Кулиева лейтенанта Бабаева он просто не заметил и обнаружил его присутствие только на кухне. Одного стула не хватило.
— Ай, ничего, мало вам хлопот. Мы с Назаром вдвоем усядемся. Или хозяйку ждем?
— Да я сам. Я сам. Сейчас. Чаю или водочки? А? С дороги? А хозяйка позже. Мы без нее. Вы рассказывайте, как наш человек в тельняшке? Он же в Афганистан — так мы волновались, — Игорь не мог сдержать иронии.
— А что волноваться? Незачем волноваться. В Ташкенте он задержался. Один знакомый, другой знакомый. У узбеков знаете как… Вы, уважаемый, дыньку дайте, я ее сам, по уму…
Узбеки в охотку жахнули водочки, за хозяина. В кухне обильно запахло сладостью и потом. Игорю стало хорошо. Вот ведь какие люди живут вдалеке. Теплые, спелые.
Нож у горла дохнул душистой дыней. Игорь не заметил, как оказался на стуле. Капитан Атаев стоял у него за спиной.
— Добрый хозяин, что смирная собака. Гостей слушает, сам молчит, — вкрадчиво, на ухо, шепнул капитан и рассмеялся. Игорь еще подумал, что узбеки от водки пошли шутковать, и отстранил чужую руку от шеи. Гурбан Кулиев приподнялся и через стол ткнул Балашова кулаком в зубы. Этого хватило для того, чтобы писатель податливо запрокинул голову. На зубах он ощутил языком крошку и кровь. Игорю стало очень страшно, но и гордо. В тайном жизненном теннисе он сравнялся с Логиновым по счету. Только бы Маша задержалась на службе. Только бы не прискакала раньше. Пусть хоть с немцем, пусть. Только подольше, молю тебя, Господи, молю что есть силы…
Прежде чем приступить к допросу, гости выпили еще водки и осмотрели холодильник.
— Это что? — спросил Атаев.
— Это алкоголь из яиц, — постарался доступнее объяснить суть яичного ликера Балашов, но в его словах комитетчики усмотрели обиду. Гурбан подошел к Игорю поближе и с силой макнул его лицом в подставленную вторую дыню. Спелый плод с хрустом раскололся, и Балашову показалось, что он вот-вот захлебнется в сладкой жиже. Он взмахнул руками, но капитан сзади ловко перехватил запястье и вздернул кисть за спину до пронзительной боли, которая гвоздем прибила, распластала Игоря на столе, лицом в тарелке. Кровь из носа наплыла в сок, дышать стало невмоготу.
— Это тебе первый привет от Пашки, — Атаев предвкушал уже удовольствие от допроса, но его отвлекала, мешала сосредоточиться желтая бутыль с иностранными буквами.
— Эй, узбек, иди попробуй, — приказал он лейтенанту, — а ты что, как лещ на Каспии, жабры топорщишь? Ты отвечай, пока я добрый, кто твоему другу героин торгует? Кто его с террористами свел? Что знаешь о тергруппах? Кто твой хозяин, падла-а!
Атаев профессионально впал в истерику, которая была сродни блатной. Майор приподнял голову за волосы, убедился, что объект еще жив, и снова обмакнул его в миску. В дверь позвонили. У Игоря сквозь бешеный стук в ушах ухнуло: только, только, только не Маша. «Я отработаю, Господи! Все что угодно требуй с меня, Господи!» — прохрипел он.
Туркмены всполошились. Гурбан огромной ладонью прижал игореву щеку к столу и шепнул истово:
— Кто там, гнида?!
Капитан прижал нож к кадыку так плотно, что Игорь не мог даже сглотнуть. Наконец, Атаев сообразил, что так подопечный не сможет ответить.
— Может, свалит? — спросил Бабаев о человеке за дверью. Лейтенант уже попробовал яичный ликер и «поплыл». Напиток его поразил неземной изысканностью. Жаль было рвать когти с уютной хаты. Повторный настойчивый звонок был ему ответом.
Балашов испытал уникальное в сорокалетней жизни ощущение. Это был покой и счастье униженного, раба, зэка. Существа на грани, живущего в эйфории неясной чужому глазу свободы, которая остается и рабу. Зернышко свободы, не числом, а самим наличием уравнивающее царя и раба. Свобода найти верный ответ, тяжелый как жизнь и легкий как ложь.
— Дед. Мой дед-ветеран, — прохрипел он. — Ветеранский заказ. Внуку.
— Что ж ты, гнида… Старик молодому тащит, — майора возмутило такое непочтение к старшим. Он взял кусок дынной корки, вставил в рот Балашову — «скажи хоть слово мне, гнида!» — и шепнул Бабаеву: «Встречай. Скажи, приятели у внука. Пусть уйдет старый».
Назар Бабаев подошел к двери, глянул в глазок и сделал знак майору — не обманул хозяин, но не уходит упрямый ветеран. Кулиев знал, что они такие, те еще победители. У самого дед отвоевал. Майор махнул рукой, мол, запускай, здесь разберемся. Лейтенант, примерившись к замку, открыл дверь.
Миронов, взяв без очереди билеты, поспешил к Балашову. У метро он купил для Маши дорогое вино с французской этикеткой и перцовую водку с интригующим названием «Осталко». Сумка с необходимыми вещами была при нем, остальное зависело от Балашова. На душе у Андреича скребли кошки. Давно он не был так одинок, как в этот осенний период. Мало того что Балашов обидел его непониманием. Неверием. Такая уж порода писательская. Раньше, бывало, и партия обижала… Но Настя… После того как на Миронова навалилось безошибочное чувство опасности, он задумался, кому звонить первому: Игорю или Насте. Это был и выбор, и повод. Выбор ближнего. Повод — о себе. И Андреич, сам себя презирая за слабость, за тягу к женскому, за зависимость от женского, выбрал Настю. Он позвонил ей на домашний, но квартирка встретила его длинными гудками, как уходящий корабль. Он набрал номер мобильного.
Звонок пришелся Насте как нельзя не ко времени. Она находилась на квартире у бойфренда. Френда она привезла из летней поездки в Керчь. Парень был неотесан, но бодр телом, современен и, по-своему, как ей показалось, способен служить ей. Вот за такую угаданную готовность она ему многое готова была пока простить, а изъяны — так на то Настя и есть, умненькая-разумненькая. Воспитает, обтешет, подправит… Ее папаша в Москву тоже не графом приехал, а ничего…
Насте до этого злосчастного лета наличия потенциального жениха не требовалось. Парней вокруг крутилось в достатке, а так, чтобы одного выбирать — да зачем ей обуза! И вдруг как болезнь какая: подружки, дальние, близкие, все вернулись из отпусков не то что помолвленные, а уже беременные! «Дуры, самки, кошки!» — ругала подруг Настя, но отставать было никак нельзя. «Вот так отстанешь от века бабьего, не нагнать», — делилась с ней когда-то мать. Настя запомнила страх. Потому на нового своего френда стала смотреть с учетом перспективы.
— Оставь, Анастаси. Кайф ломать, — возмутился атлет, когда Настя, ослабив объятия и легонько оттолкнув его от себя, потянулась к сумочке, в которой дрожал телефон.
— Ну чего ты! — «бычок» полез упрямо бодаться, целовать ее грудь. Насте стало больно, она ударила парня сильнее и дотянулась до телефона.
— Это, может, мой оперативник. На службу свищет, — успокоила она френда и нажала на кнопочку.
— Да успеет твой папачис простучаться. Ему что, Анастаси. Масло, небось, отошло уже. А мой обидится… — громко возмутился атлет. Девушка не успела прикрыть трубку.
— Настасья! Пулей домой. Сборы. Ночным в Питер едешь, — в бешенстве выкрикнул Миронов в ответ. «Что ж такое, что ж такое! — взбурлило у него на сердце, — даже эта пигалица, которую в ладонях грел, на поверку чужая, чужая!»
— Какой Питер, Андрей Андреич? Мне ко врачу завтра, месяц ждала. И занятия, и сессию завалю. И вам забота и растраты лишние!
— А ты деньги мои не считай! Что у тебя за знахарь? Зубной, что ли?
— Же-енский. Знаете такого? — Настя тоже взвела голос до высокой ноты. Ее возмущало умение Миронова за миг бесцеремонно влезать лысой головой в самое ее интимное.
— С кобелями надо меньше вязаться. Говорил тебе: выучись сперва, потом найдешь нормального, а то так с балбесами затаскаешься. Вернешься из Питера, сходишь к акушеру.
— Анастаси, пошли папачиса на мороз! Сколько можно мозги колбасить! Я уже без страсти стыну.
Настя опять не успела защитить ухо Миронова от этих обидных слов.
— Ладно, Настасья. Не хочешь в Михайловское, в Шушенское отправлю. Я сегодня отъезжаю, а ты, как жлоба бросишь, вспомни: дома у меня не появляйся, по телефону не звони. И писем не пиши. А прошлой зарплаты тебе на резинки и на лекаря как раз хватит.
Миронов бросил трубку. С чего он так взъерепенился? Насте-то что угрожает? Но он не мог успокоиться. Сел в метро, поехал зачем-то на Таганку. По дороге парень-студент решил уступить ему место в вагоне.
— Я еще тебя перестою, — рявкнул в ответ Миронов и зыркнул на парня так, что тот выскочил из вагона на следующей станции и уже с платформы крикнул, что Берлин не только полвека назад взяли, но уже с червонец как отдали. После этого Андреич взял себя в руки, вышел на «Бауманской», дошел до Елоховской церкви, дал рубль нищему и позвонил Балашову.
Настя после разговора оделась. Ей стало больно за Миронова. Мохнатая, как у шмеля, грудь ее френда вдруг показалась ей до тошноты противной.
— Анастаси, кроха, забей на папачиса. Папачисов много, я один. Не штукарь же он тебе отваливает, так чего батрачиться, чего теперь love на лаве одевать.
Он обхватил ее талию и притянул к себе.
— Пошел ты! — грубо оборвала его ласку девушка. — Ты сам хоть тысячу деревянных домой принеси, а не от своего папочки из Жлобинска!