В войсках царило возбуждение. Ходили слухи, что хоть афганские женщины уродливы, зато на новых базах в Узбекистане и Киргизии можно обрести истинные радости жизни. Офицеры старательно изучали новые названия на атласе мира. Спецназовцы получали на руки ясные, на американский лад, инструкции о том, как допрашивать пленных террористов и как отличать их от мирных жителей бедных азиатских краев. Солдаты осознавали свою двойную великую цель: в который уже раз им надлежало спасти идеалы свободы и демократии в заблудшем мире, и обезопасить Land of freedom. Дух поднимало и то, что слабые готовы были воевать за спиной сильного. Хотя прока мало от норвежцев и немцев, а все равно неограниченная солидарность — ее за деньги не купишь. Только за большие деньги.
И по деньгам смета сходилась. Затраты на войну, на подкуп местных вождей, на зализывание ран и умасливание некоторых арабских, азиатских и европейских союзников окупались теми долговременными доходами, которые давал контроль над регионом, где были нефть, газ и где под рукой были главные — без зла, а так, по логике жизни — военные противники. И уже посредники, словно камешки, брошенные с ладони веером, рассыпались по миру. Они уговаривали, предлагали, угрожали. Разыскивали тех, кто сможет прийти на смену отработанному материалу — талибам.
Народ Америки желал мести, но не желал войны, а потому близилась не война, а поход на отщепенцев, на изгоев, на террористов. Президент супердержавы даже сгоряча назвал этот поход «крестовым», но его поправили. Оказывается, он пребывал в неведении о том, что крестоносцы воевали с исламом, а сейчас совсем другая история… Америке было все равно, сколько «экю» в голове у президента, главное, что он патриот и, вне сомнений, истинный республиканец-демократ. Потому что демократия — это синоним целесообразности.
То, что в меньшей степени бродило в нутре, в брюхе обычных дивизий, придавало особый характер предоперационной подготовке спецподразделений армии и ЦРУ. На этом косвенном поле сравнения показать русским, как это делается — это было не целью, но оставалось важным и приятным побочным эффектом. Хотя… в Land of freedom не привыкли пренебрегать мелочами.
Начало операции в Афганистане. Юзовицки о предательстве Октябрь 2001-го. Афганистан. Нью-Йорк
Начальник Смоленс после того, как его бюро покинул Грег Юзовицки, ощутил пустоту и досаду, словно глотнул чресчур холодного молока и в горло проникла хворь, с которой уже не справиться аспирином.
Очередная маленькая цель была достигнута, заявление об уходе этого господина, этого жука системы, отработавшего древесину прошлого до трухи, лежало у начальника на столе. И сей последний рейгановский каманч отправится в резервацию стариков. Перед началом прыжка в новое время разведке нужны свежая кровь и эластичные мышцы.
Но странное спокойствие Юзовицки, его единственная фраза, сказанная на прощание, отравляли Смоленсу радость успеха.
— Рональд Рейган не мог думать о смерти. Он был настоящий американец, Рональд Рейган. Он не знал, что Америке скоро придется думать… Еврей оказался прав…
Юзовицки не договорил, что это за еврей, который прав. Он приложил руку ко лбу, как бы отдавая честь, и ушел. Смоленс дал указание снять с Юзовицки внутреннюю слежку. Сейчас это уже не имело смысла. Но он сам не мог избавиться от желания проследить оборвавшийся след мысли. И ему стало неспокойно, хотя он не узнал, что Грег Юзовицки вел двойную жизнь. Временами спина Грега горбилась, а мысль и речь обретали особую форму обобщенности, словно события прошлого, настоящего и будущего становились маленькими буквами в книге, наравне с планетами на небе.
Этот «горбатый» Юзовицки в основном старался вызвать на разговор Зию Хана Назари. С другими ему было не то что скучно, а бесполезно. Встречи удавались не всегда. Великий Воин Джихада являлся перед ним в длинном зеленом халате и серой простой чалме. Юзовицки в чем-то завидовал ему, его «простому» взгляду, лишенному огонька иронии. Назари отличался от исламских богословов, многих, многих из которых хранила память.
— Вы не победите нас. Мы нанесем вам удар. Серию ударов. Мы отправим вас в нокаут. Сперва выбьем из-под вас мягкую Азию. Мы вобьем клин меж вами и теми, кого изнежили, но бросили русские.
— Откуда уходит дух, но остаются душа и слово, там есть потребность в неге. Нега требует денег. У нас больше денег.
— Наши деньги проще. И злее. Они напечатаны на боеголовках ракет. Затем… Затем мы оторвем у вас Ирак.
Назари едва обозначил одними губами улыбку согласия. Эти американцы никогда не теряют почву под ногами. Даже отправляясь на небеса.
— А с нефтью Каспия и Ирака в кармане мы займемся вашими королями и шейхами, Зия Хан Назари. Мы зажмем их в кольцо, и они сами отдадут вас нам, как отдают приданое жениху за невесту. Овладев ценами на нефть, мы убедим ваших мулл, и ваши бойцы встанут в наши ряды, когда мы найдем им врага. А мы найдем им нашего общего врага, — Грег говорил с воодушевлением.
— Наших мулл нельзя купить. Их можно нанять. Но вы только думаете, что нанимаете нас, а на самом деле это мы используем вас и сопровождаем вас к вашей смерти. Не мы погубим вас, вы сами. Вы расширяетесь в стремлении поглотить нас и увеличиваете пустоту внутри. Вы не равны себе и рухнете не наружу, а внутрь себя.
— У нас демократия, — усмехнулся и Юзовицки, — мы в любой момент можем отступить. До следующего натиска. Так всегда бывало, когда на правое дело не хватало денег. Мы откатываемся, копим силы и наплываем снова. Мы терпеливы. Мы всегда достигаем целей. Не всех разом, но всегда.
— Знаю. Я изучил вас. Вас ведут ученые-евреи. Они и погубят вас физиологической тягой к расширению. Ширится пустота, в чреве множится червь вражды и недовольства, от неравенства себе делается неверный, лишний вдох, ведущий не к победе, а к смерти. Путь на вершину длиной в семь тысяч шагов лишь начинается с одного шага, но для пути в пропасть глубиной в тысячу шагов довольно однажды оступиться.
Юзовицки смотрел на Назари и думал, кто из них вышел бы победителем в рукопашной схватке. Великий Воин Джихада был выше ростом и моложе, но Грег владел ударом по худой голени рантом десантного ботинка…
Тут коварный Назари уходил от боя, сразу исчезал вместе с черными тенями-телохранителями. Он не допускал единоборства, и этому тоже завидовал Грег. Впрочем, вместе с исчезновением Назари ночной «горбатый» Юзовицки также заканчивался, вызывая у тела, хранящего эту субстанцию, заметную боль в правом полушарии — так что у Юзовицки даже возникла мысль об опухоли, мешающей ему оставаться собой, тем Грегом, в котором он за последние годы кое-как обжился при посредстве виски. Но врачи рассеяли его подозрения, чем отнюдь не успокоили. Дело в том, что этому господину, «тому Грегу», с неприятной навязчивостью приходили странные мысли. Их было три. Первая была красной. Красная линия связывала его со смертью. Смерти хотелось как избавления от усталости, как металлу мотора хочется раскрошиться после долгих лет дорожной тряски. Но это желание было только частью более тонкой и новой эмоции для Грега Юзовицки, человека, всегда считавшего себя счастливо грубоватым от природы: тминным долгим вкусом обволакивала душу далекая тяга к самоубийству. Каминная труба вытягивала вверх горячие токи от горькой, как дым, души, пожираемой медленным огнем. Второе желание светилось глубоким аристократическим синим, созданным словно для того, чтобы составлять противоцвет солнцу. Глубиной восполнять яркость высоты. Странно, но это аристократическое, даже, отчасти, арийское, воплощалось в желании поверить в еврейского Бога. Если бы вера удалась ему, она освободила бы его, вычистила бы его тщательнее, чем смерть. Еврейский Бог, как понял Юзовицкий во время бесед с Чаком Оксманом, вычищал острым, въедливым, не пропускающим червоточин ножом белок человечьего гриба от потайного, скрытого. Русские бы сказали, интимного. Юзовицки назвал это просто личным. Избавиться от личного — это можно было, в свою очередь, назвать целью. Личное уже тяготило. В нем, если удавалось сосредоточить его до размеров почки, сидел острый восьмигранный камень ошибки и удалить, вырвать его оттуда, сохранив ткань, не представлялось возможным иначе. Хотя… Было еще желтое. Желтое-желтое, как поле подсолнухов. Открытое солнцу растение как женщина на подходе к зрелости — символ сочного предательства, не являющегося уже изменой в своей нахальной открытости. Юзовицки смаковал игру в предательство, как последний стакан виски. Глядел сквозь него на свет. Стакан виски, сохраняющий жизнь. Он, опытный, он, чья работа в течение десятилетия состояла в поиске предателей для нужд «фирмы» и, наверное, государства, знал, как осуществлять гордое предательство. Тут уже не было ничего личного, тут была одна политика. В игре оставалось найти ответы на два вопроса: что и кому. И Юзовицки, как четки, перебирал известные ему факты и возможности. Это занятие породило в нем уважение к… Смоленсу. Оказалось, что начальник за короткое время сумел так ловко отделить старого волка от дел, что тот, ходя вблизи информации, знал не то что мало, но мало для того, чтобы выстроить целое. «И все же ты еще сынок против меня», — предостерегал «тот Грег» Смоленса…
Предположим: некто решил переделать мир. Некто Х для этого создает план: противодействие переходит в действие. Империя Зла сменяется архипелагом Зла. Все остальное — нефть, власть, оружие, безопасность — фигурки на доске, расставленные «неким Х». Тогда понятно, отчего новые начальники Грега Юзовицки держали на цепи пакистанских информаторов. Масуд, ВТЦ[27], Афганистан — выбор дебюта е4-е5, f4, ec, Cc4… Ирак, Сирия, Центральная Азия — миттельшпиль. Иран, Россия, Китай — удушающий эндшпиль? Не это ли давняя мечта Грега? Или?
Или… Или черные заманили белое воинство доступностью открытых вертикалей? Или настоящий игрок, истинный «мистер Х» восседает за доской с той стороны? А их игрок — looser, только думает, что ведет эту партию? В умных играх можно просчитаться. Winner может стать looserом. Если… Если они играют друг против друга. Но Юзовицки посетила даже не догадка, а прозрение, что в этой партии шестнадцатипалых водит белые и черные воинства один комбинатор. Может быть, это и есть их Бог? Именно ему, их Богу, с наибольшей охотой подставил бы ножку Грег Юзовицки перед тем, как опуститься в холодную прорубь старости. Предательство. Передательство, в высшем смысле опровергающее измену. Ему есть что передать. Алжирский информатор сообщил ведь Грегу о подготовке группы для уничтожения Шаха Масуда! Эти данные ушли — что наверное знал Грег — из стен «фирмы» наверх, но после того странным образом на агента сразу иссякли деньги. А Масуда грохнули те самые ребята, на которых указал агент. Подобных фактов Юзовицки собрал целую колоду. Он дополнил их связями и по науке выстроил граф. Граф сошелся в одной вершине. Разведчик остался доволен своей работой. Шпион КГБ не сделал бы ее лучше. Маленькая атомная бомба, ничуть не хуже той, что передали Иосифу Сталину супруги Розенберги. Сравнение с идейным передателем Розенбергом манило симметрией и одновременно страшило. После исполнения передательства придет время самоуничтожения. А Юзовицки пока не чувствовал готовности. И потому останавливал себя, ища другой ответ: если да, то кому? Русским? Китайцам? Ирану? Русские куплены, Китай осторожен, Иран слаб. Германии? Франции? Это не даст передательству искупительной полноты поступка. ООН? Смешно. «Нью-Йорк таймс»? Пошло… И «тот Грег» ждал срока созревания, поскольку чувствовал, что вскоре искупление в виде мщения «системе» будет даровано ему…