Рустам отходит от Ютова Октябрь 2001-го. Северный Кавказ — северный Афганистан
Рустам, направленный Большим Ингушом на поиски следов Моисея в Чечню, к тому чинуше, который помогал готовить документы на группу Черного Саата, передумал. Большим стратегом он себя не считал, политика, по сути, волновала его мало, не больше спорта, но это вовсе не значило, что он относил себя к людям безыдейным. Ему нужен был вождь, который облекал бы идею в слова, но Рустам — и этого не понял Большой Ингуш — был организацией не простой и слишком гордой, чтобы довольствоваться положением ведомого. Напротив, это вождь, по его разумению, в большей степени зависел от рустамовой бульдожей хватки, его коварной практической отваги. Но за собой Рустам оставлял большую свободу, чем свобода вождя, заложника идеи — это была свобода сменить вождя на другого вождя.
Ютов был хорошим вождем для Рустама. Он обладал силой, властью и терпением, он давал волю нукерам, но не распускал их подачками. Достойный мужчина. С ним можно было бы по-умному совершить то дело, которое тлело в соседней империи. Рустам как-то задался вопросом, зачем это нужно ему. Было это в дни после смерти отца. Тогда, зимой, уйдя в горы на семь дней, он понял, что не знает ответа. Понял и другое: есть ответ, который для него больше ответа. Мое имя — в грохоте водопада жизней, брошенных в озеро, на дне которого хранится тайный знак этих гор. Смысл — не раскрыть его. Смысл, напротив, — укрыть собой, сохранить его тайну от чужаков. Потому что сказал перед тяжелой смертью отец: «Тайна гор уходит со мной. Я счастлив, мои сыны». Рустам не успел к смерти, эти слова передала ему чужая женщина, бывшая ему матерью.
В горах все это не понялось, а увиделось. Ясность — высшая мудрость воюющего мужчины. Это понимает Соколяк. Но Соколяк — чужой. Он погубил Ютова. Не замыслом, а верным присутствием в его мыслях. Русскому не должна быть отдана тайна знака.
Рустам, на самом деле, давно намеревался убрать Соколяка. На родной земле для этого не было препятствий, кроме одного — Ютов убедил его в теории равновесия. Шайтанова Небесная Астролябия. Рустам и боялся ее, и не понимал, и верил в ее законы. Соколяк был ее законом, а теперь, когда вера спала с тела души, как платье с девственницы, оказалось поздно. Теперь он, Рустам, проигравший Ютова Соколяку, должен укрываться от них. Что ж, кто знает, может быть, не Руслана Ютова, а имя Рустама Шоева будет в словаре Истории обозначать время их совместного написания на той самой ленточке, скомканной в сапог лихого всадника…
Вместо того чтобы выполнить инструкцию Ютова, Рустам с малой группой своих джигитов и с несколькими чеченцами ушел в равнинную, белую Россию, оттуда на самолете отправился в Бишкек, а затем перешел в таджикский Худжант. Эти поездки не требовали ни времени, ни виз. Из Куляба они двинулись на юг, где «отлежались» какое-то время у истинных друзей ислама, пока готовились документы на самые разные случаи жизни. Наконец, в середине октября, группа Рустама, пополненная несколькими уйгурами и узбеками из ИДУ, а также таджиками и афганцами полевого командира Атто Мухаммада, пересекла афганскую границу и двинулась окольными путями, минуя отряды Северного альянса и американский спецназ, к Кундузу, где, по сведениям, полученным еще в Таджикистане, оборону держали чеченцы Бареева и знаменитый командир ИДУ, узбек Джума Ходжаев по прозвищу Наманганец.
Группа Рустама пошла маршрутом, в основном пролегающим между условными зонами влияния этнических узбеков и таджиков. Безоружным путешественникам и торговцам в этих местах появляться не рекомендовалось, зато для небольших хорошо вооруженных и подготовленных отрядов здесь самая вольница. Четкой линии фронта между талибами и северными к этому времени уже не было, часть сторонников муллы Омара заблаговременно ушла в горы. Другие разошлись по кишлакам, ожидая привычной партизанщины, обещающей немалые деньги — даже самым темным дехканам было ясно, что американцы не спецназом будут жертвовать, а долларом, покупая их союзничество или нейтралитет. А тут — раздолье для торговли. Третьи остались в крупных городах, готовясь к их защите от грабителей и не веря, что американцы сами пойдут штурмовать их укрепления.
Северные тоже затаились. Их американские новые союзники, расчистившие бомбами и ракетами поле для широкого и быстрого наступления на Кундуз, Мазари-Шариф и Кабул, долго не могли взять в толк, что происходит, отчего узбеки и таджики за обещанные им деньги не рвутся разрывать в клочья своих заклятых обидчиков и врагов, засевших в их родных гнездовьях.
Но то, что пригодно было в беде, негодным стало в победе. Среди северных ходили слухи, что Американец «поставил» на пуштунов, что дело это давно решено, тут и дивиться нечему. Американец, как семь лет назад Ахмадшаха Масуда обманул, поставив на талибов, так и теперь обманет, а ты ему угли из огня вытаскивай! Деньги-то самые настоящие пуштунам пойдут, а нам лепешка пыльная достанется. В организме северной армии наступление, как весна, пробуждало старые хвори. Заказчики-американцы предпочитали иметь дело с генералом Дустумом, хорошо «повязанным» с ручными каримовскими узбеками и «своими» турками. С Дустумом было проще, чем с чужими таджиками — доталибским президентом Раббани, раньше скрывавшимся в Иране, с маршалом Фахимом и его людьми, несущими на лицах знак, словно проставленный самой природой в память о гордом покойнике Масуде.
И все бы правильно, все бы пошло по плану рационально-цивилизованных стратегов, только Дустум побоялся уйти со своим танковым корпусом в прорыв, оставив тылы таджикам — тут, несмотря на щедрые посулы американских «патронов», потерять можно было больше, чем приобрести, поскольку кто знает, где «патроны» будут завтра. И с кем. Вот возьми он завтра Кабул, и что? Город этот никогда не станет узбекским, то есть его. И дань ему платить не будет. Хитрейший, опытнейший в афганских делах генерал предпочитал ждать, тем паче, что ожидание только росло в цене. Выжидали и таджики. Союзники с Запада в бешенстве гвоздили кишлаки и города ракетами, отдавали приказы разным своим спецназам, но те, ткнувшись в бронежилетах, шлемах да с полным боекомплектом, с галлонами воды за спиной, в горное душное непонятное, скоро смекнули — толковые все же ребята — на неподконтрольной территории двигаться куда лучше вслед за купленными союзниками, чем перед ними. В штабе начали поговаривать о предательстве. Шептались о пакистанцах, узбеках и даже чеченцах, которые пугают союзников, сбивают их с толку. При чем тут чеченцы, младшим офицерам из Техасов и Оклахом было неведомо, но в подконтрольных районах спецназовцы усилили патрули и ужесточили проверки документов, как будто могли в этих документах разобраться.
А еще иностранцев из цивилизованного мира удивляло, что местное население, судя по всему, совершенно не в курсе истинных причин, по которым на их головы падают бомбы, а по их земле ходят сытые чужие солдаты. Они не знали ни про небоскребы Нью-Йорка, ни про злой гений Зии Хана Назари, ни про неотвратимую свободу. Не знали, не гневались, а привычно, хоть и покорно, так, как смотрят те, кто умеет не победить, а пережить, глядели в небо и на чужестранцев. На чужестранцев и в небо.
Люди Рустама, стараясь двигаться по безлюдью, все же выходили иногда на кишлаки. Одни выглядели целехонькими, желто-белыми. Там бойцов встречали не ласково, глаза дехкан были так же желты, как и цвет выгоревшей от солнца, а не от огня травы.
Другие селения, встреченные на пути, были черны, как глаза выживших, хоронящих своих родных. Там Рустама принимали лучше — как сказал шедший с ним старый таджик Абдуллоджон, равнодушие горя не отнимает у души благородства.
Однажды группа едва не натолкнулась на американцев. На американцев вышли два разведчика, так что основной отряд успел залечь. Столкновения Рустаму не хотелось, поскольку задача ему мыслилась иная. Просто в войну он уже наигрался. Разведчики сообразили быстро, верный документ достали, узбекский. Местный отряд, сопровождавший американский патруль, был дустумовским. Афганцы с почтением изучили бумаги, удостоверявшие личности сотрудников узбекской разведки. Американцы подозрительно повертели в руках бумажки и изъявили желание все-таки допросить двух вооруженных типов, но узбеки отчаянно замахали руками: СНБ, СНБ, не надо, не надо. Патрульные принялись было запрашивать начальство, а там и отпустили. Чем была вызвана их внезапная уступчивость, Рустаму осталось неведомо.
Потом пошла земля, еще недавно занятая талибами, а теперь, в ожидании наступления северных, считавшаяся ничьей. Там было больше черного, чем желтого. Рустам хотел увидеть ненависть к новому нашествию, гнев народа, но ненависти не было. Афганистан в этот раз разочаровал его.
В Кундузе большой обороны не наблюдалось. Основные силы талибов оттянулись к северной столице, Мазари-Шарифу. Комендант, молодой офицер в огромной чалме, тоже долго изучал бумаги, хотя скорее из любопытства, чем из подозрительности. Подмоге он не обрадовался. Возможно, намеревался сдаться или носил в себе иные планы, в которых пришельцам не было места. Что он и дал понять, сообщив: арабы ушли в Мазари-Шариф и главная оборона там. Так что лучше рустамовским людям спешить туда, а здесь, кроме бомбежек, и нет ничего военного. О приходе отрядов Джумы Ходжаева он ничего не знал или не хотел говорить об этом.
— Он с Назари, не с нами. Что ему сюда, — убеждал он Рустама.
В Кундузе отряд разделился. Рустам решил идти в глубь страны, на юг, в поисках Джумы Наманганца. Кавказцы и идэушники собрались с ним, а афганцы и таджики, не дожидаясь его ухода, двинулись в Герат, где, как сообщили по мобильной связи, на бывших землях Исмаил Хана готовился к прорыву в тыл северных воинственный таджикский комендант Мухаммад Атто.
— Что тебе узбек Джума? При нем одна молодежь. Тупы, как бараны. С нами иди. Кто из Ферганы, все обкурены. Они быстро сгорят, а мы долго воевать будем, — убеждал Рустама Абдуллоджон. Таджик испытывал к ингушу заметное почтение, которое тому льстило, но озадачивало.