«Шахматы открываются не глубиной замысла, а ясностью видения», — вывел и свою формулу Джудда и с тех пор перестал просчитывать ходы с прежней тщательностью. Главное — соблюсти непрерывность себя.
Звезды — это Аллах. Звезды и буквы. Их геометрия и их тепло — суть белое и черное Больших Шахмат. Человек — слово, написанное несколькими буквами. Но только одна из них — это ты сам. Нить человеков сохраняет собой память начального слова, произнесенного в тишине Аллахом. Сохраняет и скрывает в себе. Слово это — не о добре или справедливости. Не о любви. Это слово — формула. Разгадка истинной геометрии. Формула открыта сохранившему и знающему свою букву.
Спокойный Ашхабад, похожий на спелую вишенку, опущенную в чашу с простой водой, открыл Джудде закон возвращения партий. Закон объяснял ему то, что он обнаружил раньше: история повторялась столько раз, сколько на земле появлялся Джудда. История открывалась одной партией, потому что он появлялся в истории. Он был ключиком, она — замком.
— Ваши кони… Сегодня я справлюсь с ними, — потер сухие ладони пакистанец и сделал сильный ход слоном, связавшим коня и туру черных.
Джамшин, свято чтивший шахматные добродетели, в играх со стариком постоянно нарушал одну из главных заповедей. Он не мог сохранять молчание и, сам дивясь себе, то и дело выплескивал напряжение состязания в форме витиеватой речи.
— Да отрежет неверный мой ветреный язык, но поймать Вашего коня, мудрейший Джудда, — радость для меня бо́льшая, чем для нашего союзника Буша — Зию Хана Назари. Мне по ночам мерещатся ваши кони в засаде.
Джудда огладил седую бороду. Ему понравилось, как соперник отозвался о его конях. Он выдвинул вперед вторую туру, ставя ее под слона. Джамшин надолго погрузился в раздумья. Он не мог до конца просчитать последствий принятия жертвы и, отказавшись от выигрыша материала, пошел на обмен легкой фигуры на конницу.
— Желающий победить в войне должен приготовиться проиграть сражение, — сказал Джудда и отпил зеленого чаю. Тура черных вспорола завоеванную было белыми горизонталь.
— Мудрейший Джудда, я столько проиграл вам сражений, что готов победить в войне. Вы самый неудобный соперник, которого я встречал. Но ведь я нашел к вам ключ? Я раньше был излишне жаден. И правилен. Но вы открыли мне новый путь. И благодарность моя столь велика, что она превзойдет радость от моей победы.
Одноглазый снова не скрыл улыбки. Хвастовство пакистанца раньше служило ему хорошим знаком. Значит, скоро ему будет подарена комбинация, неминуемо ведущая к одолению над белыми… Хотя, вспомнил он, сегодня — особенный день. Сегодня большая партия требует жертвы в малой партии.
После того как американские и британские военные самолеты принялись уничтожать уже покинутые афганские лагеря Назари, а их агенты, рассыпая перед собой звонкое золото, пошли по следу Великого Воина Джихада, Одноглазый Джудда внутри себя разорвал связь с Зией Ханом Назари. Большая Война разворачивалась не на день и не на год, и для победы в ней ему, Джудде, предстояло вести партию только от себя. Он знал от Джамшина, что Назари не только цел и невредим, но знает о каждом шаге ищущей его псарни. Но знал он и иное: и Назари стал фигурой в игре, и не от него теперь зависит ход партии, как раз дошедшей до середины.
Одноглазый Джудда принял решение: конец ожиданию, пришло время убирать всех, кто мог вывести на след его коня. На Черного Саата и его группу. Этот конь — решающая фигура в его партии, и пусть для победы придется расстаться с самим Назари.
Одноглазый Джудда укрепил выдвинутую туру второй турой. Его атака выглядела солидной, но он знал, что вскоре позиция черных будет обречена. Так надо… Опытный Ахмад Джамшин уловил благоприятное дуновение эфира. Он внимательно посмотрел поверх головы старика, словно хотел справиться у звезд, не замыслил ли искушенный афганец особое коварство. Звезды мерцали в окне спокойными, сонно моргающими светлячками.
«Тысячи глаз, смотрящих в никуда», — подумалось пакистанцу. Шахматные ночи со стариком часто навевали на него поэтическое настроение. Может быть, в том и причина его неудач. Джамшин углубился в расчет и, наконец, решился двинуть на королевском фланге в атаку пехотинца.
— Эта прохладная ночь станет ночью моего позора, устат Джамшин, — покачал головой Джудда и изобразил глубокое расстройство, — я знаю, что раньше вы просто жалели мои седины.
— Общение с вами, мудрейший — уже награда мне. Я давно хотел спросить, но смущение сковывало мой неловкий язык — отчего вы, мудрейший, не стали великим правителем? Вашему опыту, отваге и изощренному уму могли бы позавидовать многие моджахеды, желавшие власти! И даже Ахмадшах Масуд…
Пакистанец сознательно замкнул свой вопрос упоминанием об Ахмадшахе. До разведчика пока доходили только слухи, что к убийству Льва Панджшера приложили руку и люди Зии Хана Назари, и высокие чины их межведомственной разведки в Исламабаде. После терактов в Нью-Йорке в спецслужбах пошла такая тряска, что непосредственный начальник Джамшина, генерал Хак, открыто ему сказал: «Сейчас наш котел мешают большой американской ложкой. Главное — не попасть в брызги». Дабы не попасть в брызги, Джамшину не мешало знать, что происходит наверху. И кто, как не Джудда, за заплывшим оком которого спрятано столько тайн, мог бы открыть ему на это глаза? Тем более что проявить внимание к афганцу попросил и дядя Джамшина, генерал Азиз Хан.
Джудда не стал спешить с ответом. Ночь обещала быть долгой. Шаха Масуда он не видел очень давно, но помнил хорошо, лучше многих-многих. Это подтверждало его давнее наблюдение, что у Человека Настоящего одно лицо. А годы то нагоняют, то разгоняют облачка, искажающие явленные раз черты. Масуд был Человек, Джудда видел его лицо. Он никогда не считал его врагом, во многом по той причине и остался после победы над Советами с арабами Назари, не вступив в афганскую междоусобицу на стороне Хакматьяра или Задран Хана. Вот и ответ.
— Никто не принесет афганцу большей беды, чем афганец. Воин Панджшера был умный человек, он избегал большой власти в нашей стране.
— Но это не помогло вашей стране. И его убили, сняли с доски. Как тура снимает одинокую пешку.
— Пешка способна превратиться в королеву. Это королева никогда не превратится в короля. Но, заметьте, короли редко живут дольше всех своих пешек.
Джудда «съел» выдвинутого белого пехотинца. Теперь атака Джамшина должна была постепенно сокрушить его короля.
— Вы правы, мудрейший Джудда. В Европе говорят: «Самый лучший способ возвыситься над толпой — это взойти на эшафот». Но мне кажется, не пешкам по силам убрать его. Это сделали ловкие, коварные фигуры. Кони.
Джудда видел нехитрую вилку, которую ставил ему противник. Он и сам хотел бы знать, стоял ли Зия Хан Назари за спиной у убийц Льва Панджшера. Но Назари если и участвовал, то тщательно скрывал это от афганца Джудды. Последний всегда предостерегал Великого Воина Джихада от участия во внутриафганских распрях, а Великий Воин не спорил с ним.
— Мы сами не служим ли фигурами в игре джиннов? И коню не дано знать замыслы всадника. Вы, уважаемый устат, именно вы, сейчас ближе к сердцу всадника, исполняющего волю джиннов.
Ахмад Джамшин не курил травы, но то ли от звездного мерцания ночи, то ли от того, что его фигуры уже затягивали на худой шее черного короля неумолимую удавку из мокрой кожи, его разморило, как от «дури».
Ему захотелось рассказать, распластать на карте даже то, чего он не знал наверное. Или это старик ворожит его, хитростью надеясь лишить победы? Джамшин собрал волю в кулак, испугавшись упустить успех.
— Мои джинны пока не покинули своих кувшинов, мудрейший Джудда. А всадник — всадник на службе самого шайтана. Я только об одном прошу сейчас Аллаха. Пусть джинны проснутся. Пусть выйдут на волю до наступления утра. Или пусть останется ночь. Ведь это ночь дарит мне беседы с мудрейшим из мудрейших.
Джудда понял намек. Пакистанское посольство в Ашхабаде служило ему надежным пристанищем лишь до тех пор, пока сопротивление старых кадров в пакистанском истеблишменте и в разведке не сломлено генералом Первезом Мушаррафом, продавшимся Америке с потрохами.
Ахмад Джамшин служил ближайшим прикрытием Одноглазого Джудды, и для того, чтобы этот щит надежно защищал от стрел, коих в изобилии ожидали люди Назари, мало было одних денег, которые платил помощникам Великий Воин Джихада, мало было сочувствия идее. Золото — песок пустыни, сочувствие — ветер моря. Нет, нужен страх. Страх не перед Аллахом, не перед миром мертвых, а перед близким, как собственная память. Джудда чувствовал, что Ахмад Джамшин испытывает такой страх перед значительным и таинственным, что связывает Одноглазого старика с небесным замыслом, который приносит ему успех на шахматной доске. Оттого тяжело было поддаться в партии маленьких шахмат Ахмаду Джамшину ради важного хода в большой игре. Важная ночь, важная. Джудда этой ночью сам отдавал черного короля для того, чтобы соперник в радостной благодарности не отказался и принял иную жертву.
Белые прорвались на вскрытую вертикаль, их тяжелые фигуры простреливали уже королевский фланг и готовились вступить во владения черного властителя. Пакистанец уверовал в неотвратимость собственного триумфа.
— Джинны вышли из кувшинов, уважаемый устат. И им нужна ваша помощь. Обращаюсь с вам, к победителю этой ночи, с просьбой о помощи, — произнес Джудда. Единственный его глаз мерцал изумрудом.
Ахмад Джамшин с удивлением оторвал взгляд от доски. Афганец никогда не обращался к нему с просьбами. Все, что Джамшин делал для него, тот принимал как должное. Пакистанцу даже нравилось умение, с которым старик принимал помощь. Будто нужно это не ему, а самому Джамшину. Может быть, так оно и есть? Иногда пакистанец думал, что Одноглазому Джудде чужды нужды этого мира, что его не манит цель и безразлична судьба его эмира. Оттого и удача — его спутница. Удача следует за безразличным. Пакистанец полагал, что Джудда — на самом деле суфий, и в его тайной поэтической вере коренится секрет спокойной разрушительной силы. Но чары рассеялись, Ахмад Джамшин, наконец, взял верх над черным королем. Старик оказался уязвим. Ахмад Джамшин ликовал, в его мире был восстановлен порядок. И ради утверждения этого порядка он готов был выполнить просьбу проигравшего старика.