Маша и Миронов о Логинове и об отъезде Начало декабря 2001-го. Москва
Маша даже не опоздала. Впрочем, «афганец» вопреки обыкновению, тоже. «Точность — вежливость королей», — похвалил он то ли ее, то ли себя и сразу приступил к делу. Дело уложилось в четыре пива, после чего Маша прямо из паба и при Миронове позвонила сперва Уте, а затем Логинову.
— Мужики сволочи, — сообщила она через две тысячи верст. Логинов не стал возражать.
— Тебя Ута бросила. А меня писатель. Что делать будем?
— У меня комендантский час. Патрули на дорогах. А твой дурень придет. В Москве даже комендантский час не соблюдается.
— Логинов, если я холостая до брошенная останусь, женись на мне. Я тебя буду в меру баловать. Водкой.
— Я водку не пью. Вернется твой чудак. Я завидую ему. Да нет, не из-за тебя, не думай. Мы с тобой одной крови. А он — другой. Он вечно жить собрался, к первичным понятиям хочет.
— Это ты меня уговариваешь? Зря. Лучше себя уговаривай. Ута говорит, ты совсем съехал…
Миронов проклял уже и Машу, и пропавшего Балашова, и его друга Логинова. И телефонные тарифы, и Машину привычку двигаться из Москвы в Питер через Париж. Но смолчал, стиснув зубы, ради главного. Она выполнила поручение «афганца» и попросила Володю все-таки выпустить мироновскую тему первой очередью.
— Прошу как сестра брата. Не Мироновым надо, мне надо, — сказала она, нагло глядя зелеными глазами прямо в глаза Миронова. «Сука девка, — сглотнул слюну полковник, — если Балашов отколется, я тебя по-отечески под крылом пригрею».
— Зачем тебе чужие игры? — в лоб спросил германец.
— Женщин не спрашивают зачем.
— Не кокетничай.
— Хорошо. Ты про Ютова знаешь?
— Знаю.
— Теперь трезвей. Я не хочу, чтобы мой жених и твой последний герой стал следующим. Я знаю, ты непослушник, как и я. Но я прошу тебя. У меня интуиция. Я бы немцев своих попросила, Турищевой к ручке бы приложилась, только теперь не по их зубам. Только ты.
— Только я благотворительностью не занимаюсь. Мне хватит Картье. И за что не отвечаю, то на душу не вешаю. Я подумаю, — проскрипел Логинов.
Миронов не сдержался и обругал Логинова бранным словом. Он ненавидел таких чистюль, таких интеллигентов, думающих, что они — аристократы, и отказывающихся служить просто винтиками в часах, пока не поймут всего механизма.
— Дерьмо ваш Логинов, — повторил он Маше.
— Если и дерьмо, то не меньшее, чем от мраморного дога, собаки патрициев.
— Дерьмо есть дерьмо. А дог — вымирающая порода. Из дома ему не звони. Если объявится твой беглец, молчи. Мне пусть отзвонит, я ему мозги вправлю.
Да, Андреича охватил скоротечный приступ ярости. План спецоперации, им разработанной «во всех деталях», мог рухнуть из-за чистоплюя, возмнившего себя журналистом высокого пошиба. А ведь всего-то Логинову надлежит в эфире рассказать о том, что в Туркмении схватили его коллегу, русского журналиста, а в Москве убили — или едва не убили, борца с террористами и знатока Афганистана — и все из-за следа Назари, который ведет в Туркмению, к некоему пособнику мирового террора по имени Ораз С.!
Но человеческая природа Андрея Андреича была того свойства, что гнев, выплеснувшись наружу, скатывался с ее поверхности, не оставляя накипи. Ярость переродилась в энергию дела. Не успела щека его остыть от прощального поцелуя Маши, как он уже звонил Чары.
Логинов пил всю ночь, и утром, когда ему снова позвонил туркмен Чары и принялся распиливать его похмельную голову на два полушария мольбами о скором гонораре, о проделанных впустую хлопотах, за которые любой другой редактор уже полцарства отдал бы, о сосущих кровь женах, о детишках, о каких-то верблюдах, о несчастном туркменском народе, о гибнущем в зиндане приятеле логиновском, о мерзавце Дустуме, которого пора вывести на чистую воду, чистоплюй сплюнул далеким густым плевком точно в помойное ведро и согласился. Черт с вами. Еще один выстрел, а там воля божья.
Приблизительно в это время генерал Дустум получил послание, отправленное Мироновым. Предложение, полученное через его турецкий офис от солидного человека из Ташкента, носило вполне приемлемый взаимовыгодный характер. Деньги от какого-то пакистанского «кошелька» за тело кавказского журналиста он уже получил, так почему бы не получить еще немного за рассказ об этом теле и о самом «кошельке»? Да и смерть генерала Ютова побуждала поскорее избавиться от чужой тайны, перекинуть ее, как горячую печеную картофелину, в чужие руки. Дустум был человек занятой, решения он принимал быстро. А мелочами не пренебрегал. Оттого и жил в сравнительных величинах уже долго. По крайней мере, дольше Бабрака, Наджиба, Масуда. На электронный адрес, указанный заказчиком, было выслано короткое послание с согласием и номером счета в одном из турецких банков.
Рустам в Ашхабаде 3–5 декабря 2001-го. Ашхабад
Одноглазый Джудда не нашел более надежного места для Рустама, чем изолятор временного содержания КНБ в Ашхабаде. Под присмотром полковника Сарыева тот был в самых лучших руках. Старик-афганец даже не опасался того, что ингуш начнет делиться с сокамерниками и со служителями зиндана тайной. Сокамерников у него не было, он, так сказать, жил в льготных условиях, ради него уплотнили и без того сверх предела заполненные следственные клетухи. А служители — чего только не слышат здесь служители, каких только сказок Шахразады. Чего желают следователи, то и сказывают узники ашхабадского ИВС–17. Поскольку централизованного питания в ИВС предусмотрено не было, еду за небольшую мзду в пользу охранников-офицеров Рустаму носил его пожилой родственник. Приказа морить этого спецпленника голодом не поступало, трогать его не следовало, так что полупленник по странно мягкому в этих стенах делу о нарушении паспортного режима обосновался под боком у Джудды, и «родственник» — посланник старика уже по прошествии пары дней рассказал Одноглазому о петлистом пути кавказца до Кундуза. Этот рассказ полностью убедил Джудду, что он не ошибся, платя Дустуму, и что не зря был изъят из оборота жизни генерал Ютов.
От Рустама Джудда узнал о существовании некоего московского «полковника», некоего «журналиста», «писателя» — пустые поля на доске занимали живые фигуры, и старик начал улавливать контуры позиции противника. Наконец-то. Оставалось понять, кто таков все же Павел Кеглер, о котором не знал ни Ингуш, ни, судя по всему, московский полковник. Это смущало Джудду. И он попросил Сарыева о простом: Пашу Кеглера следовало привезти из Мары в Ашхабад на очную ставку…
Паша Кеглер слыл в марыйском СИЗО доходягой. Родственников у него не было, а потому голод день за днем подтачивал его организм. Зато его не били. «Тронь — развалится», — говорили охранники и даже по-своему опекали его, проявляли заботу, чтобы местные уголовники не сильно наседали на подследственного, нужного начальству все-таки больше живым, чем мертвым.
Паша не сразу понял, что с ним происходит, когда ему объявили о переводе в Ашхабад.
— На повышение идешь, доходяга. Веди себя скромно, тогда выживешь. На перегоне не сморись! — по-доброму проводил его капитан службы охраны. Он не знал, что Кеглера повезут в отдельной машине по указанию самого Сарыева.
Паша расстроился. Он пообвыкся здесь, и каждый день, казалось, приближал его к некоему окончанию. Либо заключения, либо жизни, либо вообще всего — эти дефиниции вычленять стало уже практически непосильной задачей. Какая разница? Переезд означал новое начало, востребование новых сил, а сил оставалось только на еду. Которой не было. Значит, на мечту о еде. О хлебе. О картофеле. С селедочкой. Селедочкой… Еда занимала все его мысли.
С отправлением Паши Кеглера в Ашхабад вышла заминка. Начальник конвоя, сам родом из Марыйского вилайета, решил использовать оказию для посещения родственников, и Паша ждал в приемнике, смиренно сложив руки ладонями крестиком на коленях.
— Что, доходяга, не бежишь? — спросил его второй конвоир, чертами лица больше похожий на монгола, чем на туркмена.
— Не бегу! — машинально ответил Паша. — Нет сил человеческих. Потом спохватился и добавил:
— Я не недовольный, товарищ начальник!
— Вижу, — отмахнулся конвоир. Он ругал в душе старшего напарника, умотавшего к родным. Сам, небось, пьет чай или еще что, а ты сиди здесь, парься после такой дороги.
— Слушай, земляк… А, земляк! Погляди за этим духом. Три минуты погляди. Перекурю хоть на воздушке, — взмолился «монгол», обращаясь к дежурному.
— Ну да. А если сбежит? Мне отвечать за него?
— Куда сбежит? Ты его покорми, попои, потом, может, и сбежит. Ты погляди, земляк. Две минуты погляди.
— Я тебе не земляк. Я отсюда, а ты, может, от самого шайтана. Ладно, кури. Твоя голова, твои неприятности. Подпиши, что забрал, а там пусть сидит.
«Монгол» снова махнул рукой и расписался в журнале. По-хорошему, подпись должен был ставить начальник, но кого волновал доходяга?
Дежурный взял для порядка документы «монгола», записал фамилию, спросил даже управление, отдел и имя начальника и уже после этого отпустил курильщика на волю.
— Три минуты! — строго провел он границу.
«Да сдохни ты. Все вы тут такие в Мары. Обкурились и важничать», — про себя обругал дотошного дежурного «монгол» и вышел.
В этот же день дальняя родственница Чары и родная тетка дежурного, перейдя туркмено-узбекскую границу в известном месте, по телефону рассказала четвертому сыну Ходжи Насреддина о переводе Паши Кеглера в Ашхабад, под самое крыло полковника Сарыева. «Долго твой русский не протянет», — сообщил он.
— Он такой же мой, как и твой. Не сват, не брат, — успокоил ее Чары.
Раджепов в поисках Рустама 5–7 декабря 2001-го. Ашхабад
Очная ставка ингуша и Кеглера ничего не дала Одноглазому Джудде. Она была организована в изоляторе КНБ полковником Сарыевым и длилась всего несколько минут. Рустам узнал русского, вспомнив по фотографии в газете. Кеглер лишь тупо глядел в новое лицо, как пьяница на луну. Затем Джудда допросил каждого поодиночке. Кеглера после этого он отбросил, как бесполезную шелуху, пригодную лишь к тому, чтобы до окончания жизни гнить в марыйском ИТУ. Зато Рустам оказался собеседником необычайно полезным. Допрос Джудда вел один, полковник отослал подчиненных, лично проследил, чтобы была отведена прослушка, и сам был отпущен «на перекур». Поэтому разговор катился тяжело, Джудда плохо говорил по-русски, а Рустам лишь ощупью передвигался впотьмах турецкого. Но все же трудности не помешали афганцу узнать у ютовского нукера о Миронове. Джудда спросил, и Рустам по словам допрошателя сразу понял, что его хождения по Афганистану не были напрасны. Он рассказал, что знал, и о Миронове, и о Логинове, и об ошибочном следе по имени Балашов. Это же надо — люди Сарыева на настоящем писателе зубы обломали, усмехнулся Джудда… Вот тебе и агент БНД!