Думал о том, что яд вины, который капнул ему в чашу Балашов, можно нейтрализовать одним лишь усилием логики. Ведь если журналист достанется Аллакову, то не по злой воле Миронова. Причина действий, которые привели к скорбному итогу, лежит в ошибке писателя Балашова. Не надо забывать, что это она породила фантом в лице Павла Кеглера. Все складывается так, что он вынужден отдать Чары… Но мысль, что убийцу Кошкина отдадут по торгам те, кто послал его на это дело, кисла на запах, как старость. Вася Кошкин понял бы его. Или поймет еще. Глупо. Непрофессионально. Но он никому не расскажет об этой своей слабости…
— Я не могу обещать того, чего нет в руках, — решился полковник. Он увидел, как в глазах Аллакова пыхнули угольки.
— Я не знаю, где летает нужная вам синица. Я в бизнесе честен, потому что это единственная добродетель, от которой у меня не портится настроение. Предлагаю: я сообщаю, где искать журналиста, вы сообщаете мне имя вашего персонажа. Это игра. Наперегонки. Но это наша с вами профессиональная утеха.
Аллаков рассмеялся. Он понял Миронова. Он допускал, что тот не знает, где находится проклятый журналист. Допускал, что сам Миронов мог помочь тому исчезнуть. А теперь играй с ним в прятки. Какие причины двигали полковником, уже не имело решающего значения. Аллаков осознал, что все-таки совершил ошибку, доведя дело до переговоров с отставным, частным лицом. Но — и в том был фокус — признавать этого перед своим государем он никак не может. Пожалуй, в авантюре есть и смак, и возможность набрать очки для карьеры.
— Дайте мне адреса его родственников, дайте мне способы связи с ним, дайте мне его телефон — у него же мобильный телефон? — его электронный адрес. Если вы знаете его размер обуви и цвет волос любовницы, тоже сообщите мне. Вы сами все понимаете, вы ставите меня в сложные условия. Иначе мы не сможем играть ко взаимной выгоде. Мне просто не дадут, — продолговатое лицо Аллакова приняло театральное трагическое выражение.
— Хорошо. Вы узнаете то, что известно мне. Этого должно хватить. При вашей оперативности, в которой вы только что меня убедили. Вы… От вас я имею моральное право требовать только то, что дам сам. Справедливо? Равные условия для поиска.
— Ковбойство это, — серьезно произнес Аллаков. Посмотрел бы он на полковника, будь над ними тут не Владимир Владимирович, а Иосиф Виссарионович! Но надо принимать решение. Сумеет ли он объяснить начальству? А все равно большего от этого гада не добиться. Лучше синица в руке.
— Вы умелец выкручивать руки, устат Андрей Андреич. Мне только учиться и учиться у вас. Я готов записывать каждое Ваше золотое слово. Как фамилия нашего объекта?
— Сперва вы, полковник, сперва вы.
— Вы так тяжело расстаетесь с ним? Надеюсь, это не ваш родственник? Но вы правы, я вас сюда пригласил, мне и говорить первому. Мы народ восточный, русский с нами что хочешь делай.
Генерал назвал фамилию «чеченца».
— А звание потом, после вас. Вот так решаем судьбы людей. Жертвы войны. Вам же не впервой? Раньше, наверное, полки по приказу клали! Что теперь-то? Ведь ничего личного.
— А вы воевали?
Аллаков в притворном ужасе всплеснул руками:
— Что вы, мы — нейтральная страна. Территория вне войны.
— Младонейтралитет? Вы по годам могли застать Афганистан.
— Вы наверняка изучили мою биографию так же тщательно, как я вашу.
— Тогда бы вы знали: я не клал по гробам ни полков, ни взводов. Война не терпит душегубства. Душегубство — это дитя развращенности и бездумья.
Аллаков состроил недовольную гримасу:
— А я, по-вашему, душегубство люблю? Зачем обижаете? Для писателя стараетесь? Чтобы в книге причесанным выйти? Зачем тогда со мной в одну игру играете?
Миронов громко произнес имя-фамилию журналиста Чары.
— Теперь мы квиты. Вы получите медаль, я поставлю свечку. А писатель… Писатель будет свободнее нас с вами. Я груз душегубства на себя взял.
— Нам не дают медалей, Андрей Андреевич. У нас только снимают с постов. А особо отличившихся еще и сажают… Но я вам этого, конечно, не говорил…
Заумные слова о грузе Аллаков пропустил мимо ушей. «Сезон охоты на волков, сезон охоты», — напевал он про себя песенку, возвращаясь со встречи. Когда-то, в 1975 году, он стоял в оцеплении, когда Высоцкий давал концерт в Ашхабаде… Песня ему понравилась, и с тех пор он напевал ее, когда требовалось успокоить эмоции.
Когда Аллаков ушел, пожелав Миронову всех возможных благ в долгой и здоровой жизни, полковник подозвал Гену Мозгина и, не объясняя, куда, с его мобильного позвонил туркмену Чары. Но у Чары телефон был мертв. «Где тебя, гулявый черт, носит», — обругал его по-бабьи Миронов. Партия блиц началась, и Андреич не хотел, чтобы ищейки Аллакова схватили болтуна до того, как его ребята «пробьют» предположительного убийцу Кошкина. На войне часто приходится менять жизнь на жизни, а в разведке — тем более. Но он не соврал Аллакову: ему самому таких обменов делать не приводилось, бог миловал.
— Что, Андрей Андреич, сложные дела? — напомнил о себе Гена Мозгин. Гене пора пришла возвращаться на работу, от которой его, к счастью, никто не освобождал.
— Пива выпей, Геннадий. Спецвыезд без пива — время на ветер…
Мозгин отказался.
— Плохо станет, когда ты уйдешь совсем. Как класс, или, вернее, как прослойка, — вдруг серьезно сказал Миронов. — Вот ты и есть последний защитник системы…
— А Рафаил Шарипович? А вы?
— Мы с Рафом уже свободные люди. Освобожденные и свободные. А ты еще при отечестве. Прикреплен. Ты феномен. Как ты умеешь сохраниться в «этом»? Ответь, и поедем. Черное дело уже сделано.
Гена улыбнулся:
— Мне просто пенсии страшно. Что там делать? И в сторожа не пойду. Защитим так что родину. Из трех букв слова «солнце» не выложишь.
Миронов порадовался, что строгий офицер не чужд юмора. Значит, еще продержимся. Он еще раз набрал хитрый номер со множеством восьмерок и нулей.
— Каббалистика, — громко произнес он, и в трубке сразу же отозвался лукавый потомок Ходжи из Насреддина.
— Вашими молитвами, вашими молитвами. В старости все, кроме немцев, становятся немного евреями, а еврей да туркмен — самые кабаллисты.
— Ты стал каббалистом? — Миронов удивил Гену Мозгина, слушавшего странный разговор.
— Ишак ходит задом наперед, только когда хозяин рядом, — расхохотался туркмен, — ишак порода упрямая, а свободным отчего его не зовут?
— Потому что Аллах создал ишака не просто так, а под Ходжу из Насреддина. А Ходже пришла пора снова прятаться от эмира. Ты хорошо меня понял, мой очень далекий свободолюбивый друг?
И тут туркмен сказал:
— Вы меня призвали, вы меня продали, вы меня спасаете теперь. Вы законченный человек. За это уважают вас. Вам и спрятаться некуда — куда спрячешь уважение? А туркмен, что? Был он и нет его. Туркмена кто уважает…
— Ну, прощай тогда. Надеюсь, не услышу о тебе от твоих доброжелателей.
— Я джинн в кувшине. Нужен буду, только имя назовите. На коммерческой основе, — Чары, четвертый сын, расхохотался жизнерадостно, легко, как ребенок, и исчез из жизни Миронова. Судьба его ввиду профессионализма Сапара Мурадовича Аллакова представилась полковнику ох какой беспокойной.
Курой говорит о долге с Фахимом Вторая половина декабря 2001-го. Кабул
Гулкая тишина, взвешенная, как пыль, поднятая взрывом бомбы, стояла над Кабулом недолго. Всего несколько дней. Пока жители ждали прихода северных, пока торговцы прятали свои товары, а матери — дочерей. Споры жизни, собранные в морщинках времени, прячущиеся в обгорелой от солнца коже, при первом дуновении черного ветра-«афганца» полетели по пустырям и улицам, подхваченные острыми песчинками.
Полковник Курой боялся окунуться в тишину. Но все же был уверен, что старый глинобитный знакомый не подведет его и справится с его страхом. И город не подвел Куроя.
У полковника была ясная цель, когда он, приняв приглашение маршала Северного альянса Фахима, отправился в его свите на переговоры с генералом Дустумом и некоторыми пуштунскими командирами. Предстояло делить территорию пустоты.
С маршалом Фахимом Курой намеревался заключить сделку. Он был уверен, что таджик вскоре отправится в Москву, а то и в Пекин, или в Иран, к самому черту в ступу. И там ему нужен будет новый товар для торговли, и этот товар — свою верную службу — даст ему Курой. А в ответ Курой попросит не власти, не земли, не денег, а только одно — ниточку, ведущую к убийцам Масуда. К их заказчикам. И их хозяевам. Ниточка должна быть у всезнающих людей, у исмаилитов. Этим известно многое из того, что связано с самыми тайными и всеобъемлющими заговорами и замыслами. Знать — их гешефт, их капитал. Часть их капитала. Исмаилиты — драконы, ждущие своего часа. Они копят несметное злато и обращают его в знание тайного. В чем их корысть, какого своего часа они дожидаются — то Курою было неведомо. Военачальнику Масуду и его разведке в ратных делах не было нужды постигать всеобъемлющие козни, Масуду и его моджахедам дело было до оперативных планов стоящих супротив Панджшера непосредственных врагов. Но Курой знал, что к исмаилитам знал сохранную тропу прежний соратник Льва Панджшера, таджик Мухаммад Фахим. Через Фахима Курой и постарается выдавить из мудрых змей яд знания: кто послал ассасинов, убивших Счастливчика Масуда. Вот такую сделку он заключит с маршалом.
Осень, сползающая лавой вулкана
От жерла жизни к ее равнине,
Успеет застыть ли в пористой славе,
Не превратив голубые поля в пустыни?
Многотысячные, хорошо вооруженные отряды талибов покинули Кабул, выползли из его черепа шуршащими змеями, безо всяких видимых причин к ночи 13 ноября. Ставка маршала Фахима, руководившего движением северных на столицу, узнала об этом не от агентов, а благодаря телефонному звонку доброго дехканина, имя которого, вероятно, не станет уже достоянием истории. Разведчики Фахима лишь подтвердили фантастическое известие. Сорбозы муллы Омара словно искушали Фахима взять Кабул, несмотря на просьбы, угрозы и посулы американских посредников, ни в коем случае не желавших допустить Северных первыми в город власти. Бородатые воины-мудрецы соглашались, зная, насколько условна сия власть. Они вели торг, ухмылялись, предвкушая радость игры с малоопытными толстосумами. Тут-то столица и обнажила лоно, и отказаться от такого соблазна стало невмоготу.