[2]
С моря дул соленый пронзительный ветер, и Коваль резким движением застегнул молнию своей старой кожанки. Он не признавал кашемировые пальто – васильковые, вишневые, изумрудные, в которых так любят щеголять бездарные «апельсины» и «шестерки»-коммерсанты. Он предпочитал простую удобную одежду, без всяких вывертов и «понтов». Его раздражали золотые «цацки», бриллиантовые перстни, платиновые запонки и галстучные булавки, но особенно нервировали пудовые цепи на запястьях.
«Смотрящий» должен жить налегке, не отвлекаться на ерунду и выглядеть солидно, ибо вращаться приходится не только среди своей лихой братвы, но и в высшем свете. Как-никак хозяин края.
Коваль выбил из пачки сигарету и защелкал зажигалкой. Ветер был таким сильным, что фитилек «Зиппо» никак не хотел вспыхивать. Ребристое колесико прокручивалось, на пальце оставался черный след. Коваль сплюнул сквозь зубы, встал спиной к ветру, сложил ладони шалашом. Огонек вздрогнул, затрепетал. Коваль жадно затянулся и выпустил дым в тяжелое сизое небо.
– «Тойоты» должны прийти в пятницу, сто тридцать штук, – донесся до него низкий голос Михо, – надо бы подстраховаться. Чечены хотят встретить в порту.
– Ты лучше скажи, чего они не хотят, суки, – рассеянно, невпопад, отозвался Коваль.
Михо искоса смерил взглядом мощную фигуру «смотрящего», открыл было рот, чтобы сказать: «Не раскисай, братан, прорвемся, нельзя так раскисать. Одни мы здесь остались, не купленные чеченской саранчой. Всех саранча пожрала – ментов, фээсбэшников, таможню. Только мы держимся и будем держаться».
Но промолчал. Все это было уже сто раз переговорено. Коваль сутулил плечи, зябко поеживался и выглядел как-то нехорошо, жалко. Хозяин...
Площадка перед сверкающим новеньким зданием бизнес-центра продувалась насквозь. В огромных зеркальных окнах отражалось мрачное весеннее небо, башни портовых кранов издали выглядели маленькими, как детали детского конструктора. Мир под ветром казался зыбким, нереальным. Земля горела под ногами бледным невидимым огнем.
– Пошли, что ли, в бар, выпьем? – тихо предложил Михо.
Коваль ничего не ответил, продолжал стоять, зажав в зубах потухший окурок. Кожанка не согревала. Он заметил, что в последнее время его постоянно бьет озноб, и вдруг подумал, что было бы значительно теплей, если бы он надел под куртку бронежилет.
«Да, конечно, – усмехнулся он, поймав себя на этой совершенно идиотской мысли, – бронежилет, стальной шлем на голову и в бункер, в бетон, чтоб ни щелочки, ни окошка. В бетон, навсегда, на всю оставшуюся жизнь...»
И тут же перед глазами возникла толстая лоснистая морда в черной щетине, златозубая гаденькая ухмылка.
– Савсэм ты глюпый. Коваль, глюпый и жадыный чилавэк. Сиводыня делиться нэ хочишь, завтра в бетон закатаем. Ныкыто нэ поможит, спрячишься – дастанэм.
Каркающая, хриплая скороговорка, ненавистный гортанный акцент. Коваля тошнило от одного только вида «чехов», то есть чеченцев, которых в последние годы развелось в Приморье столько, что если плюнуть наугад, то обязательно попадешь в какую-нибудь чеченскую морду. Однако попробуй плюнь. Получишь в ответ пулю, кто бы ты ни был – мирный обыватель, мент, моряк, торгаш, распоследняя «шестерка» или хозяин области, достойный уважаемый человек, которого честная братва поставила здесь «смотрящим».
В последние годы «смотреть» приходилось в основном на них, на «чехов». По всему краю шла настоящая война. Было за что воевать. Море, международный порт давали такую сверхприбыль, что, если назвать точные цифры, голова закружится. Здесь все: дешевые японские автомобили, таможенные терминалы, нескончаемый поток товара, тонны деликатесной рыбы. Сюда можно вкладывать деньги, здесь их можно отмывать, превращать в чистое золото и в надежные тайные счета в швейцарских банках.
Чечены дрались за все это счастье не на жизнь, а на смерть. Им удалось купить всех – местную администрацию, бизнесменов, милицию, ФСБ. Только честная братва не поддавалась, держала оборону.
Они уже несколько месяцев по-всякому подъезжали к «смотрящему» Ковалю. Сначала были намеки, люди приходили от них тихие, вежливые, предлагали выгодные варианты. Дипломаты, мать их. Научились. Потом дипломатия кончилась. Пришли в последний раз. Сказали все прямым текстом. Сообщили, что ему, Ковалю, хозяином сверхприбыльного края все равно не быть. И жить осталось считанные дни, раз не хочет делиться. Он послал их от души, крепко послал. Они ушли. А он начал отсчет оставшихся дней. И возненавидел себя за это – за слабость, за ледяной озноб.
Почему-то особенно бесило, что для последнего разговора пришел к нему не равный, не авторитет. Желая особенно больно оскорбить, «чехи» прислали к нему гнусную «шестерку», жирного Сайда, которому по рангу не положено было у честного вора даже ботинки почистить. Стоило Ковалю мигнуть своим ребятам, и толстая щетинистая морда Сайда застыла бы навек в своем золотом оскале. Но ведь не мигнул, стерпел. И не мог себе простить этого...
Ветер гудел в ушах. Михо стоял рядом, щурился, курил и говорил о важном, о рыбе, о японских «тойотах», о делах в портовой таможне. У него болели глаза, от ветра выступали слезы. Ветер нес ледяную соленую пыль, и соль моря смешивалась с солью слез. Он подумал, что надо носить темные очки. Коваль свой, он знает, что у Михо глаза больные, а кто-нибудь чужой заметит, решит, будто Михо плачет, как баба.
– Слушай, ты что, в натуре?! – шмыгнув носом, произнес он бодрым голосом и хлопнул Коваля по сутулой кожаной спине. – Да мы их, козлов черножопых, та-ак поимеем, что мало не покажется. Анекдот хочешь?
Коваль вяло кивнул.
– Сидят два фраерка в кабаке за разными столами. Один спокойно сидит, а другой все под стол смотрит. Ну, тому, второму, интересно стало, чего там у соседа под столом, в натуре? Заглядывает он и видит теннисный корт. Настоящий, только маленький. Все, как положено – поле, сетка, человечки с ракетками бегают, мячик летает. Он спрашивает: слышь, мужик, это у тебя что? А тот говорит: да я, понимаешь, джинна себе купил по дешевке на распродаже. Любые желания исполняет. Что хочешь проси. Этот ему: слушай, мужик, а можно я попрошу? – Да на здоровье! Только громче проси, он глухой...
В зеркальном стекле проплыло отражение бронированного черного джипа. Михо замолчал на секунду. Ему показалось, что именно эту тачку он уже сегодня видел. Однако его больные, воспаленные глаза могли обознаться, перепутать.
– Ну и вот, – продолжал он еще бодрей, – фраерок подумал и говорит: хочу десять миллионов баксов! Вдруг гром, трах-пах, начинают с потолка сыпаться факсовые аппараты. Фраерок ничего не понимает, а хозяин джинна ему говорит: я ж тебя предупреждал, он глухой. Кричать надо было громче. Я ведь просил для себя не теннис размером в двадцать сантиметров...
Тонкие губы Коваля растянулись в улыбке. Михо тоже заулыбался, ему нравился этот анекдот, хотя он слышал его и рассказывал сам раз десять. Зеркальный призрак черного джипа проплыл и растворился в соленом тумане. Что-то тихо хлопнуло, словно пробка вылетела из бутылки с шампанским. Михо удивился, что Коваль смеется беззвучно и при этом странно, расслабленно оседает, валится на влажную панель.
– Ты что, братан? – успел произнести Михо и через долю секунды подхватил Коваля уже мертвого, с застывшей навек полуулыбкой, полугримасой.
Мальчишка-афганец выскочил внезапно, как черт из рукомойника. Маленький, чумазый чертенок лет четырнадцати. Огромные, блестящие, как черные вишни, глаза. Драный засаленный халат с чужого, взрослого плеча. Из широких рукавов торчат худые, как ветки, грязные ручонки. И в ручонках этих гранатомет.
БТР не мог развернуться в узком проеме между саманными домами, не мог вот так, сразу, дать задний ход. Ребенок держал тяжеленный гранатомет вполне по-взрослому и скалил крупные белые зубы, улыбался, смеялся над четырьмя русскими солдатами, которых намерен был уничтожить через секунду. Кирилл успел подумать, что стрелять это дитятко умеет отлично...
Потом многие годы ему снилось, как тощая фигурка в драной хламиде падает в горячую пыль. На самом деле все это длилось не больше сорока секунд, но во сне почему-то тянулось бесконечно. В ушах сухо трещала автоматная очередь. Ребенок ронял тяжелое орудие и падал мучительно медленно. Раскаленный воздух дрожал и слоился, жестокое афганское солнце било в лицо, отражалось в застывших глазах, огромных, черных, как вишни.
Кирилл успел выстрелить раньше на долю секунды. Он всего лишь успел выстрелить. В БТРе, кроме него, было еще трое. Гранатомет разнес бы в клочья всех четверых. Война, Афган, кровь, звериные законы. Кому дано право судить?
Артур Иванович Шпон считал себя не просто интеллигентным человеком, а настоящим профессором, доктором психологии и прирожденным дипломатом. При иных обстоятельствах он мог бы стать послом в какой-нибудь культурной европейской стране, министром, тайным советником президента либо в крайнем случае мог читать за большие деньги умные лекции где-нибудь в Оксфорде. Но родители Артура Ивановича были людьми бедными, необразованными, пьющими, а если точнее, из родителей была у него только мать, уборщица портового ресторана, тихая, грязная, с вечно красным носом и жалобными мутными глазами.
Артур еще в детстве сочинил для себя совсем другую семью. Напевно, со слезой в голосе он рассказывал всем любопытствующим, что мама у него была киноактрисой неземной красоты, а отец – летчиком-испытателем неземной отваги. Оба трагически погибли во цвете лет, когда он, Артурчик, был еще в пеленках, и усыновила его бедная женщина, уборщица Клавдия.
Не столь важно, верили другие этой сказке или нет. Главное, он сам верил в некое свое иное предназначение, в благородное происхождение, в золотой старинный перстень с бриллиантом, спрятанный в кружевных пеленках загадочного подкидыша, который заливается плачем на нищенском крылечке.
Чтобы выжить в жестоком мире Владивостокского порта, среди грубых докеров, наглых проституток, безжалостных воров и хитрющих воришек всех возрастов и рангов, мало было красивых сказок. Следовало обладать либо физической силой, либо недюжинным интеллектом. Артурчик физически был хлипок, слаб, к тому же трусоват и постоять за себя не мог. А вот с интеллектом у него дела обстояли отлично. Не беда, что среднюю школу он закончил со справкой вместо аттестата. Для настоящей жизни нужна была совсем другая арифметика. Порт задавал свои задачки, диктовал свои диктанты, и экзамены Артурчику приходилось сдавать ежедневно, лет с семи.
Организованная преступность существовала в Приморье еще в начале семидесятых. Портовый город был одним из центров старой доброй российской «фарцы». Моряки привозили из загранплаваний и продавали на толкучке все, от жвачки до подержанных японских автомобилей. Сами собой сколачивались небольшие крепкие команды, которые с успехом отнимали незаконно привезенный товар и незаконно заработанные деньги. При сопротивлении могли избить до полусмерти. Жертвы грабежей, моряки и фарцовщики, в милицию не обращались. А кроме милиции в те славные времена защитить ограбленного и наказать грабителя было некому. Появилось даже специальное название для крепких дружных ребят: «третья смена».
Постепенно грабительская стихия вошла в организованное русло. С моряков и фарцовщиков стали аккуратно брать дань. Сейчас это называется рэкет. Еще в тихие советские времена именно он, родимый, был хозяином нелегального рынка, а по сути – всего Владивостока, ибо в портовом городе загранплавание и фарца являлись неотъемлемой частью жизни каждой второй семьи.
Хилому сыну уборщицы было тяжело определиться. В команды Артурчика не брали. Кому нужен такой хлюпик? Заниматься фарцой не получалось. Торговать Артурчик не любил и не умел. Мореходка ему не светила. А жить как-то надо было. И он стал завоевывать себе место под соленым приморским солнцем по-своему, потихоньку, без удали и блатного нахрапа.
Щуплый, незаметный, он крутился в порту и на рынке, влезал в самые потаенные уголки, умудрялся слушать самые секретные разговоры, часто становился случайным свидетелем всяких разборок, подставок, тайных заговоров, коварных интриг и кровавых предательств. В порту кипели шекспировские страсти, и маленький Артурчик знал, кому какая отведена роль в этой блатной драматургии.
Для него не существовало непонятных, загадочных людей и ситуаций. Он знал все про каждого, с первого взгляда мог безошибочно определить, кто сколько стоит, за кем какие имеются провинности перед блатным законом, кто за что сидел, а если не сидел, то сядет, а если не сядет, то сразу ляжет с кусочком свинца в башке.
Уникальный талант Артура заключался даже не в том, что он умел собирать и оценивать необъятную, путаную и смертельно опасную информацию об уголовной жизни Владивостокского порта, а в том, что до поры до времени он умудрялся держать все это неслыханное богатство при себе, в своей маленькой белобрысой ушастой голове, и не пользоваться, не транжирить по мелочам.
Капитал должен стать очень солидным, чтобы с него можно было получать солидный процент. Искушения возникали часто, но Артурчик был тверд. Он тихо, упрямо, как шекспировский Шейлок, как пушкинский Скупой Рыцарь, копил свой капитал и ждал.
К концу восьмидесятых бандитский мир Приморья встал с ног на голову, как и вся Россия. К этому смутному, непонятному времени во Владивостоке уже насчитывалось около десяти отлично организованных устойчивых группировок. У рэкета появились новые, восхитительные перспективы. Первые кооператоры, игорный бизнес, сутенеры. В общем, было где развернуться и было отчего потерять голову.
Спокойно оглядевшись и проанализировав ситуацию, Артурчик нашел наконец надежную собственную нишу в этом сверкающем хаосе.
Любой товар сегодня дорожает, а завтра дешевеет, ржавеет, тухнет, гниет или просто выходит из моды. Но есть один, который никогда не упадет в цене и всегда будет пользоваться неизменным спросом. Смерть.
Нет, сам Артурчик убивать никого не собирался. Но накопленная уникальная информация и ежеминутная острая наблюдательность позволяли ему заранее просчитать, кому кого понадобится устранить в ближайшее время, кто и за какую сумму сможет это сделать. Опасная и невыгодная на первый взгляд профессия посредника между заказчиком и наемным убийцей была как будто специально создана для Артура Шпона. Он работал со стопроцентной гарантией. Во всем Приморье не было у него конкурентов, а если и появлялись, то сгорали очень быстро, без всяких усилий с его стороны, ибо такими знаниями и таким чутьем, как он, не обладал никто.
Профессия посредника, или «диспетчера», действительно требует академических мозгов. Это только кажется, что организовать толковое, совершенно латентное убийство несложно. Институт наемных киллеров, не успев зародиться, оброс таким толстым слоем мифов, слухов и домыслов, что добраться до сути, до некоего свода реальных законов и правил игры, практически невозможно. Их просто нет, этих законов и правил.
Например, считается, что контрольный выстрел в голову и оружие, оставленное на месте преступления, – это непременные атрибуты заказного убийства. Но на самом деле для одного исполнителя контрольный выстрел в голову является чем-то вроде элегантного автографа. А другой просто не сумел убить с первого попадания, потому что плохо стреляет.
Что касается оружия, то настоящий профессионал использует, как правило, спецоружие. А такого мало, и основные источники его компетентным органам известны. Так стоит ли бросать спецствол на месте преступления? Не разумней ли уничтожить его где-нибудь подальше, уничтожить совсем, чтобы никогда не нашли?
Считается, что существуют некие секретные школы, закрытые базы, куда заманивают воинов-афганцев, ветеранов Чечни, отставных офицеров милиции и ФСБ, бывших спецназовцев и спортсменов. Они, конечно, существуют, но век их недолог, и еще короче век тех, кто их организует. Любую, даже самую законспирированную организацию значительно проще вычислить, чем отдельного частного человека, а потому нанимать киллера из спецшколы опасно и невыгодно. Хороший специалист может по манере стрельбы определить, где стрелок учился своему ремеслу. А отсюда недалеко и до самого стрелка, до его учителей, которые часто становятся посредниками.
Кстати, если бы кто-то из этих горе-совместителей спросил бы совета у Артура Шпона, то услышал бы одно: не лезь не в свое дело. Посредничество должно быть единственной профессией. Совмещать его нельзя ни с чем.
Так что мифы при ближайшем рассмотрении оказываются настолько недостоверными, что даже неинтересно их повторять. Но есть один, главный: грамотное заказное убийство невозможно раскрыть и уж тем более предотвратить. Для Артура Шпона эта истина являлась святой и незыблемой. Усомниться в ней значило потерять веру в самого себя.
Когда был убит «смотрящий» Приморья Коваль, Артур насторожился. Крупный выгодный заказ прошел мимо него. Он, разумеется, знал, кто и почему, и от этого было еще больней. Чеченцы, такие серьезные заказчики, еще ни разу не обратились к нему, работали сами. Это наводило на грустные размышления. А грустить Артур не любил. И он начал действовать.
Ему стало известно, что нового «смотрящего» Михо обхаживают так же, как недавно Коваля. Он был уверен, Михо ни на какие компромиссы с «чехами» не пойдет, а следовательно, в ближайшее время его ждет такая же участь, как и предшественника.
Нельзя было допустить, чтобы и этот заказ ускользнул из рук. Дело даже не в деньгах. Дело в перспективах. Если Артур выполнит работу толково, быстро и чисто, чеченцы непременно обратятся к нему вновь. Он станет им нужен. Необходим. А ради этого можно пойти на многое. Рано или поздно именно им, «чехам», будет принадлежать Приморский край. Да что край, вся Россия.
Артур знал, что у нового «смотрящего» больные глаза, и догадывался, что лечить свои бесценные очи Михо будет скорее всего в Москве, в клинике всемирно известного офтальмолога. Это было бы огромным везением для Артура. И он нашел способ убедить «чехов», что будет разумней убрать Михо именно в Москве, чтобы не поднимать здесь, в Приморье, вторую волну, ибо не утихла еще первая, вспухшая после убийства Коваля. Да и вообще, такие дела лучше делать на чужой территории.
«Чехи» подумали, посовещались и согласились.
Инстинкт самосохранения – штука опасная. Ему нельзя верить. Он врет. Он заставляет бежать, драпать, сверкая пятками, прятать голову в зыбкий песок. За инстинктом следует паника, потом шок. Болевой шок – это смерть. Кирилл понял это еще в Афганистане. Пуля может и пощадить, даже если задето сердце, все равно остается шанс. Совсем слабый, но остается. А вот болевой шок убивает сразу.
Серега Берестов погиб у Кирилла на глазах от пустяковой раны. Они продвигались короткими перебежками под обстрелом, и вдруг Серега рухнул, распластался на горячей чужой земле. Кирилл подполз к нему и сразу понял, что Серега мертвый. Но раны никакой не увидел. Потом оказалось, что пуля прошла под мышкой, едва задев мягкие ткани. Серегу убил болевой шок, прямое следствие инстинкта самосохранения.
А вот страху верить можно. Надо только научиться отличать его от паники, при которой дрожат коленки, пересыхает во рту. Настоящий, продуктивный страх заставляет сначала думать, а потом действовать. Не наоборот. Иногда обостренное чувство опасности становится единственной реальностью, на которую можно опереться.
После Афгана был Таджикистан. Там земля не взрывалась под ногами, и стрельба звучала редко. Таджикская мафия работала тихо и вполне грамотно. И Кирилл не поверил своему надежному, острому, как бритва, чувству опасности. Просто не захотел верить. Ну в самом деле, почему офицер КГБ не может жить по-человечески, то есть иметь семью, ребенка?
Он работал по знаменитому «хлопковому» делу. Его вежливо предупредили, что не стоит копать слишком уж глубоко. Некоторым уважаемым людям это не понравится. Кирилл не прислушался. Предупредили более грубо. Он продолжал работать. Уважаемые люди продолжали выражать недовольство.
Наверное, человек, у которого жена ждет ребенка, должен более внимательно прислушиваться к замечаниям высокопоставленных чиновников, уважаемых солидных людей. Должен или нет? Кто ответит на этот философский вопрос?
Замечания, то есть прямые угрозы, звучали грубой бранью в телефонной трубке каждую ночь. Под утро звонили в дверь, а потом убегали, давая ясно понять:
«Мы здесь, мы всегда с тобой, остановись, дружок, ты ведь хочешь стать счастливым отцом».
Он не остановился, продолжал работать. Счастливым отцом ему суждено было стать всего на две недели. Жена вышла погулять с ребенком, не спеша везла коляску по безлюдному тихому переулку. Черная «Волга» выскочила из-за угла и на большой скорости въехала на тротуар...
Жена чудом осталась жива. А ребенка спасти не удалось. Позже с женой они развелись, потому что слишком тяжело было смотреть друг на друга...
Михо все-таки надел темные очки и не снимал их даже в помещении. Глаза болели и слезились, не переносили ни ветра, ни прямого света. Он уже договорился с профессором-офтальмологом, собирался в Москву, в знаменитую клинику. Только там могли помочь, вылечить глаза «смотрящего» Михо. Оставалось много дел здесь, во Владике. «Чехи» наезжали уже всерьез, без дипломатических предисловий, как это было с Ковалем.
Михо старался не спешить и не суетиться. Но не получалось. Постоянная резь в глазных яблоках мешала сосредоточиться.
– Что ты тянешь? Надо решить эту проблему раз и навсегда, – говорила жена, – ты должен лететь сегодня, сейчас, и не в Москву, а в Канаду. Там безопасней и надежней.
Он знал, что она права. Но Канада слишком далеко.
– Михо, сейчас не лучшее время, чтобы оставлять Владик без присмотра, даже на несколько дней, – предупреждала братва.
– Нэ будышь делытыся, в бетон закатаим, – обещали «чехи».
– Когда же вас ждать? – спрашивал по телефону профессор.
Кто-то из своих, из самых близких, стал работать на «чехов». С этим надо было разобраться сию минуту. На складе случился пожар, сгорело товару на несколько «лимонов». И с этим следовало разобраться. Партия автомобилей оказалась полностью бракованной. Все валилось на него одного, и желающих подставить плечо не было.
Коваль оставил край не в лучшем состоянии. Проблем накопилось столько, что у Михо голова шла кругом. Он и при жизни своего предшественника подозревал, что тот успел размякнуть в последние полгода, ослабил хватку, потерял бдительность. Коваль вообще казался Михо человеком слишком мягким, чувствительным. Он был вором старой закалки. Для него убийство оставалось крайней нежелательной мерой, превыше всего он ставил воровскую честь и блатное братство. А сейчас так нельзя. Задавят, загрызут молодые жадные волки-отморозки. Позволишь себе хоть каплю снисходительности, и подопечные бизнесмены начнут стаями ускользать из-под контроля.
Но главное – опасность со стороны «чехов» оказалась еще серьезней, чем Михо думал. Они тупо, настырно лезли во все сферы коммерческой деятельности, например, успели подмять под себя такое доходное предприятие, как «Приморрыбпром», и уже отмывали там деньги, получали сверхприбыль через подставных людей. Они так глубоко запустили лапу в автобизнес, что оставалось только удивляться, почему «смотрящий» Коваль этого не заметил.
Михо понял, что его покойный друг в последние полгода пребывал в каком-то странном полушоковом состоянии. Он все пытался выработать определенную стратегию, разобраться в правилах игры. Он не мог и не хотел допустить, чтобы доверенный ему край превратился в кипящий котел. Ему нужен был порядок, а не кровавый беспредел. И в этом заключалась его главная ошибка.
Коваль не понял, что «чехи» разводили с ним свою дипломатию только для того, чтобы притупить его бдительность. Они предлагали варианты дележа, но при этом уже брали все, что хотели. И убили они Коваля не потому, что несговорчивый «смотрящий» так сильно им мешал развернуться в Приморье. Они уже развернулись во всю свою мощь. А Коваль им просто надоел. Грубил, не выказывал должного почтения.
Михо знал, что без настоящей войны с «чехами» не обойтись. Но разве может победить армия, во главе которой стоит слепой полководец? Кутузов имел один глаз, но здоровый, зоркий. Бандит Михо мог ослепнуть на оба глаза.
Откладывать нельзя было. Михо чувствовал, что слепнет. Он полетел в Москву. Об этом не знал никто, кроме жены, двух телохранителей и знаменитого офтальмолога. В клинику Михо ложился под чужим именем. Для него была приготовлена отдельная спецпалата с пуленепробиваемыми стеклами на окнах.
– Лечение будет долгим, поэтапным, – предупредили его в клинике.
Он стал нервничать. Он рассчитывал, что все сделают быстро.
– Ты хочешь видеть? – спросил профессор.
– Я «смотрящий», – усмехнулся он в ответ.
– Тогда не возражай. Ты должен думать сейчас только об одном – о своем зрении. Расслабься, иначе ничего не выйдет.
Легко сказать – расслабься. Там, в Приморье, горит под ногами земля, никому нельзя верить. Здесь, в Москве, все чужое, и тем более никому нельзя верить. Надо было послушать жену и лететь в Канаду. Достать, конечно, могут и там, однако шансов все-таки меньше.
Когда его начали лечить, он сразу почувствовал облегчение. Исчезла резь, исчез постоянный страх слепоты. Он держал под контролем главные, неотложные дела в Приморье, разговаривал по телефону даже во время сложных процедур. Наконец первый этап лечения был закончен. Он мог вернуться домой на две недели. Он вернулся – живой, спокойный, сильный.
В Москве Артурчик снял уютную двухкомнатную квартирку в Сокольниках, в новом доме. Выросший в грязи, в нищете, он с возрастом становился все более брезгливым и требовательным к бытовым мелочам. В гостиницах он жить не любил, даже в самых лучших. Его тошнило, когда он замечал в раковине чужой волосок. Ему не давали уснуть шаги и голоса в коридоре. Ему казалось, что горничные роются в его вещах, а если и не роются, то трогают своими руками, пахнущими хлоркой.
Квартиру он подбирал очень тщательно. Разумеется, дверь должна быть железной, замок обязан быть специальным, неподвластным отмычке. И конечно, стерильная чистота. Если он замечал отколотый уголок плитки в ванной, пятна на обоях, дырки в стенах от выдернутых гвоздей, если подтекали краны и скрипели половицы, он раздражался и не мог по-настоящему отдыхать. А при его напряженной нервной работе необходим здоровый, полноценный отдых. Квартира в Сокольниках была в этом смысле идеальным местом. Там только что закончили ремонт, еще пахло свежей краской, мебель была новой, добротной, все сверкало чистотой.
В первый вечер, лежа на тахте перед телевизором, потягивая темное пиво и похрустывая перчеными картофельными чипсами, он перебирал в голове все свои московские связи и пытался вычислить, с которой из них будет разумней начать.
Он знал, что Михо уже в Москве, в клинике. Но это была вся его информация. Сколько времени «смотрящий» проведет в столице, три дня, неделю, месяц, собирается ли он лечиться стационарно или будет приезжать в клинику на процедуры, Артурчик понятия не имел.
Можно было выйти на профессионала, на киллера-«профи», который взял бы на себя все. Сам выяснил бы сроки пребывания «клиента» в Москве, узнал, где, когда и с кем Михо бывает, подобрал бы наиболее удобное место и время для ликвидации. Настоящему киллеру-«профи» достаточно иметь фотографию и знать имя «клиента». Но все каналы, по которым можно было связаться с профессионалом, казались Артурчику ненадежными. Московские связи шли из Приморья. Люди, к которым он мог бы обратиться здесь, являлись людьми Коваля и после его гибели автоматически стали людьми Михо.
Артуру нужен был стрелок-одиночка, не отягощенный никакими связями, совершенно автономный киллер, но при этом специалист высокого класса. Однако найти профессионального убийцу, не имеющего связей в криминальном мире, не задействованного ни в каких группировках и структурах, практически невозможно. Человек, способный грамотно убивать, вряд ли останется без работы в наше время. Если хорошего стрелка никто не знает, значит, он просто никому не интересен. Он бросовый товар. Такой Артуру, разумеется, был даром не нужен.
По НТВ шел эротический триллер. Артур не следил за действием фильма. Вопли ужаса, перемежавшиеся со сладострастными стонами, не мешали ему думать. Его постоянно мучила одна каверзная мыслишка. Он пытался прогнать ее прочь, но не получалось.
По договору он должен был отдать исполнителю пятьдесят тысяч долларов. Это много. Средняя цена ликвидации такого рода – тридцать. И он считал, что будет справедливо к своим посредническим десяти добавить хотя бы десяточку. В самом деле, глупо упускать такую возможность.
Белокурая красавица в телевизоре вопила как резаная. Ее действительно собирались резать. Кровавый маньяк с выпученными глазами шел на нее, поигрывая гигантским, как буденновская сабля, кухонным ножом. Телевизор был включен на всю громкость. Деликатное ремесло Шпона приучило его разговаривать под гремящий звуковой фон. Он всегда опасался «жучка» или посторонних ушей. Постепенно он привык даже думать под грохот телевизора или магнитофона, ему так было спокойней. Техника ушла далеко, и мало ли, вдруг уже успели изобрести «жучок», который фиксирует не только слова, но и мысли?
К воплям красотки прибавилась жуткая, подвывающая музыка. Шпон не услышал тихого скрипа в замочной скважине. Через минуту надежная стальная дверь бесшумно распахнулась.
Вернувшись из Душанбе домой, в Москву, Кирилл продолжил службу в спецназе «Омега». Что такое спецназ, знает сегодня каждый школьник.
История штурма «Белого дома» в октябре девяносто третьего пережевана журналистами, политологами и всякими умными аналитиками до состояния жидкой каши, совершенно несъедобной и дурно пахнущей. Очевидцев тысячи, участников десятки. Все видели своими глазами, как развивались события, но почти никто ничего не понял. Не понимает и до сих пор. Впрочем, октябрь девяносто третьего – не первый и не последний всплеск российского исторического абсурда. Психополитическая смута втянула в свою воронку немереные силы. Спецназовцам был дан приказ стрелять по «Белому дому», то есть палить из пушек по воробьям, которые не хотели улетать от привычной кормушки. Бедные перепуганные птахи оглушали эфир истерическим матерным чириканьем, вздыбливали серые перышки, захлебывались паникой. Кому-то было страшно, кому-то интересно и даже смешно. И никому не было стыдно. Никому, кроме офицеров спецназа. Между прочим, мерзейшее чувство – стыд за того, кто отдает тебе приказ. Стыд за государство, в которое ты приучен свято верить с детства, с Суворовского училища.
Не дождавшись майорских погон, Кирилл написал рапорт об увольнении. Так сделали многие его сослуживцы. Они могли стерпеть боль, голод, холод, бессонные ночи, что угодно. Но стыда не стерпели.
Потом была Чечня. Глядя на изуродованные трупы, наблюдая тупую бестолковую бойню, он опять честно признался себе, что люди, отдающие приказы, не правы. С этой войной можно было разобраться в три дня. Имелось достаточно сил, чтобы решить проблему раз и навсегда. Однако кто-то совсем не хотел этого. Война всегда источник огромных доходов. Кровь восемнадцатилетних русских мальчиков из Тулы, Орла, Саратова оборачивалась пачками долларов, чистым золотом в чьих-то банковских сейфах. Политические лозунги, борьба свободолюбивого народа Ичкерии за независимость, права русскоязычного населения, безопасность границ – все это было блефом. На самом деле происходила зверская криминальная разборка на государственном уровне. Дело было не в демократии и диктатуре, не в религиозных противоречиях, а в рынке наркотиков и оружия, в дележе сфер влияния, в банальном бандитском беспределе, за который почему-то проливалась кровь русских мальчиков.
Его величество Государство может быть окрашено любой краской – красной, белой, коричневой. Не столь важно, какого цвета флаг развевается над твоей головой, под музыку какого гимна положено стоять, вытянувшись в струнку.
Для Кирилла с детства существовала одна простая формула: государство – залог стабильности. Это не обсуждалось даже с самим собой. Человек, приученный подчиняться приказу, должен верить во что-то. Пусть эта вера слепа и глуха, главное, чтобы она была. Если в октябре девяносто третьего незыблемая вера в государство дала здоровенную трещину, то после Чечни от нее не осталось даже легкой пыли.
– Как у тыба дила? – спросил лощеный усатый «чех», присаживаясь на тахту, рядом с Артуром.
Еще ни разу в жизни заказчики не приходили к нему с предварительной проверкой. Это было так дико и странно, что Артур не успел даже испугаться. И хорошо, потому что чеченские гости могли бы истолковать его испуг превратно.
– Все нормально, – ответил он, удивленно хлопая глазами, и добавил с любезной улыбкой: – Кофе хотите?
Они не отказались. Прошли на кухню. Их было всего двое. Одного, маленького, круглого, с глянцевой лысиной и масляными заплывшими глазками, Артур знал. Второго, усатого стройного красавца, видел впервые.
– Гиде он? – спросил усатый, закуривая.
– Он в Москве, – пожал плечами Артур, – лечится.
– Он уже во Владике, – осклабился толстячок, – это савысэм нэ харашо, Шпон.
Он почувствовал, как бледнеет. Он был уверен, что Михо еще здесь, в Москве. Ладони стали мокрыми, между лопаток, под теплой фланелевой ковбойкой, пробежала быстрая ледяная струйка пота. К счастью, они не видели его лица. Он стоял к ним спиной и помешивал длинной ложечкой кофе в серебряной турке. Потребовалось несколько долгих секунд, чтобы опомниться и взять себя в руки.
– Ничего, – произнес он, развернувшись к ним со спокойной улыбкой, – лечение только началось. Он будет кататься в Москву постоянно. Никуда не денется. Спешить не стоит. Я свое дело знаю.
Они не сочли нужным возражать. Не стали задавать никаких вопросов. Они поверили, но не столько словам, сколько интонации, твердому прямому взгляду. Люди агрессивные, амбициозные, они легко поддавались внушению. Для такого тонкого психолога, как Артур, это было очевидно. Ну и кроме того, они знали, что обмануть их, вольно или невольно, мог лишь самоубийца. Шпон не был похож на самоубийцу.
В кармане затренькал радиотелефон. Кирилл услышал знакомый голос, высокий, хрипловатый, и по интонации, с которой были произнесены первые несколько слов, понял, что предстоит серьезная работа.
– Сегодня, в семь тридцать, где обычно, – коротко ответил он своему собеседнику.
Обычно они встречались в бане. Но никогда не парились вместе, просто сидели в комнате отдыха номера люкс и разговаривали. В огромной Москве было слишком мало мест, где Кирилл мог чувствовать себя спокойно, не напрягаться из-за возможных «жучков», не ждать сюрпризов.
Он приехал на двадцать минут раньше просто для того, чтобы отдохнуть, посидеть в тишине, откинувшись на мягкую спинку банного дивана. Но не получилось. Собеседник его тоже прибыл раньше. Он никогда не мог точно рассчитать время.
– Ну что, Кирилл Петрович, под леща пивко полагается? – шепнул банщик, когда в дверях возникла длинная нескладная фигура.
Человека, с которым Кирилл встречался, звали Лещ. Эта кличка прилипла к нему намертво еще в колонии для малолеток.
– Можно и пивка, – усмехнулся Кирилл, – но лучше чаю. Я за рулем.
– К Митяю в техцентр фраерок приходил, – цыкнув зубом, вяло сообщил Лещ, когда они остались вдвоем, – вроде старый знакомый, еще по Владику. Кто такой, не знаю, но базарили про железо. Плетки ему нужны, винтари там, в натуре.
– Много? – тихо спросил Кирилл.
– Не знаю. – Лещ равнодушно пожал тощими плечами и замолчал. Он явно недоговаривал чего-то. То ли боялся, то ли хотел получить дополнительные деньги. Кирилл тоже молчал, прихлебывал крепкий чай, покуривал.
– Железо нужно особое, – не выдержал наконец Лещ, – всего один ствол, короче. Бесшумный. Снайперский, в натуре. Слышь, бабок-то дай, не жидись. Сам небось на этом косых пятьдесят слупишь, не меньше.
– Вот когда слуплю, тогда дам, – пообещал Кирилл, – что еще про фраерка можешь сказать?
– С виду фурсик такой, плешивый, четыре глаза. Тачка «Форд», не новая. Хату в Москве снимает, сам из Владика. С Митяем друганы. Все.
Кирилл понял, что это действительно все. Но, в общем, информации было вполне достаточно. Суть ее сводилась к тому, что в Беляево, в центре техобслуживания иномарок, принадлежащем известному авторитету Валере Бубну, уроженцу Приморья, появился некий человек, маленький, лысый, в очках. Человек этот имел конфиденциальный разговор с заместителем коммерческого директора центра, бывшим уголовником Митяем, тоже уроженцем Приморья. Лысый очкарик интересовался спецоружием. Вполне возможно, искал не столько «мотню», сколько человека, который умеет работать со спецстволами, то есть профессионального убийцу.
Шпон не стал подходить сразу. Он решил понаблюдать за парнем, прежде чем вступать в разговор. Парень выглядел именно так, как должен выглядеть бывший спецназовец, разочарованный в государственной службе и желающий жить красиво.
Он подкатил к автостоянке на кругу у Серебряного бора на вишневом новеньком джипе. Легко выпрыгнул из машины, закурил «Парламент». Аккуратная светлая бородка немного сбивала с толку. Издали его можно было принять за преуспевающего банковского чиновника. Впрочем, почему у бывшего военного не может быть бородки? В конце концов, это дело вкуса.
Крепкие накачанные плечи обтянуты дорогой мягкой кожей. На левом запястье золотой «Ролекс», на правом – толстая золотая цепь. На пальце сверкает перстень с бриллиантом. В общем, Шпон видел то, что ожидал увидеть. Но именно это и смущало. Слишком уж все гладко складывалось, слишком быстро вывели его на нужного человека. А с другой стороны – почему бы не поверить в удачу? Нет, не в ту, что бросает наугад слепая злодейка-судьба первому попавшемуся бездельнику, как кость голодной собаке, а совсем в другую удачу, выстраданную многими годами тяжелого опасного труда, завоеванную опытом и интеллектом. Просто он, Артурчик, себя недооценивает. Не в судьбе и не в удаче дело, а в нем самом. Он все рассчитал точно, выбрал отличный ход и в результате сразу вышел на нужного человека. Разумеется, придется еще десять раз проверить, но интуиция подсказывала: это он, тот самый профессионал-одиночка.
Они поздоровались за руку, не спеша побрели по широкой, залитой солнцем аллее. Разговор потек легко, словно они были давно знакомы. Шпон задал несколько наводящих вопросов, прощупал, действительно ли парень разбирается в оружии. По лицу Кирилла скользнула легкая усмешка. Он понял, что его экзаменуют, как школьника, но не обиделся. Артур мысленно поставил ему за экзамен пять баллов. В оружии парень разбирался отлично. Но одно дело – теоретические знания, и совсем другое – практика.
С практикой у Кирилла тоже было все в порядке. Он охотно рассказал о себе. Еще подростком занимался стрельбой. Имел первый юношеский разряд. В армии получил мастера спорта. Афган, работа телохранителем, потом спецназ. В общем, биография вполне подходящая. Остается только проверить, все ли в ней правда.
За ним ходили уже второй месяц. Его пасли, нагло, открыто. Ему давали понять, что весь он как на ладошке и никуда теперь не денется. Кириллу казалось, что, даже когда он спит, они продолжают наблюдать за ним. В его любимых «Семнадцати мгновениях весны» Мюллер, показав фотографию Штирлица наружнику, говорит: «Этого человека вы будете водить повсюду. Желательно даже из сортира в умывальню».
Именно так они его и водили. Только Шпону было далеко до шефа гестапо. Не те возможности. Впрочем, все относительно. Шпон был неотъемлемой частью системы, которая вполне успешно соперничала с легендарной организацией. Сеть информаторов плотно окутывала всю Россию. Кирилла «пасла» система, а не лично Шпон.
Нельзя сказать, что Кирилл сильно нервничал, он ведь сообщил о себе правду, и только правду. Они просто должны были в этом убедиться. Их можно понять. Законы системы не позволяют верить на слово.
Противно было другое. Они с ногами влезали не только в его профессиональное прошлое, но и в личную жизнь. При одной из встреч Шпон высказал ему искренние соболезнования по поводу смерти его двухнедельного сына.
– Это было давно, – жестко сказал Кирилл.
– Такое не забывается, – вздохнул Шпон, – у меня-то детей нет, но могу представить... Как же это произошло? – Он участливо заглянул Кириллу в глаза.
– Несчастный случай, – отрезал Кирилл.
– Ты поэтому не женишься?
Кирилл молча кивнул и перевел разговор на другую тему.
При следующей встрече Шпон завел беседу о Грозном. По тому напряжению, которое дрожало в его глазах, Кирилл понял, что эта тема Артурчика особенно беспокоит. Еще бы, ведь заказчиками были чеченцы.
Только к концу третьего месяца Шпон созрел для прямого разговора. Отношения за это время у них стали совсем простыми, со стороны взглянуть – просто друзья закадычные. Однако оба делали все возможное, чтобы никто не смотрел на их теплую дружбу со стороны. Встречались редко, исключительно в безлюдных, проверенных местах. Но присутствие заботливого ока своего нового друга Кирилл чувствовал постоянно.
Прямой разговор должен был состояться на пустыре, неподалеку от Московской кольцевой автодороги. Шпон пообещал, что деньги принесет сразу. О цене никак не могли договориться. Оба торговались. Шпон темнил, не хотел выдавать всю информацию о «клиенте». Кирилл справедливо заметил, что цена впрямую зависит от количества и качества этой информации и, разумеется, от ранга клиента.
– Он серьезный человек, – со вздохом произнес Шпон, – не волнуйся, получишь все сполна, по самому высокому разряду.
Кирилл, в общем-то, и не особенно волновался.
Шпон брезгливо ступал по засохшей потресканной глине. Он приехал чуть раньше, тщательно проверился по дороге, машину оставил довольно далеко от места встречи. Пока шел по обочине шоссе, под палящим июльским солнцем, рубашка стала мокрой насквозь. Вокруг не было ни души. Он еще раз похвалил себя за то, что выбрал отличное место. Грязновато, конечно, зато все просматривается чуть ли не на километр.
Кирилл явился минута в минуту.
– Значит, так, – начал Шпон после дежурного рукопожатия, – клиента твоего зовут Михо. Михонин Илья Григорьевич. Информации вполне достаточно. Номера сотовых телефонов, один из которых он переключает на дом. Можно отследить. Только учти, на этой неделе он уже улетает во Владик. Времени у тебя совсем мало. Вот фотография.
На обрезанном полароидном снимке «клиент» был запечатлен за обильным застольем, в веселой компании. Он глядел прямо на Кирилла и пьяненько улыбался, топорща черные усы.
– Усатый, значит?
– Мог сбрить. Фото трехнедельной давности. Он крепкий, коренастенький такой. Рост 185—190. Почти каждый день ходит в глазную клинику, я вот хотел подъехать туда с видеокамерой, заснять, чтобы тебе легче было работать, но не получилось. – Шпон говорил быстро, деловито, с легкой одышкой. Ему не терпелось скорее развязаться с этим делом.
– Бывший боксер? – спросил Кирилл, продолжая вглядываться в маленькое фото.
– Боксер, – кивнул Шпон, – а что?
– Та-ак, – задумчиво протянул Кирилл, – значит, реакция хорошая... Где он бывает, кроме глазной клиники? Адреса конкретные есть? Где живет в Москве?
– Ну я же даю фотографию, мобильный, чего тебе еще?
– Интересный ты человек, делаешь заказ, а про клиента ничего не знаешь, – он вскинул глаза на Шпона и насмешливо произнес: – Пятьдесят.
– Двадцать, – мигом отреагировал Артур.
– Пятьдесят, – покачал головой Кирилл.
Они долго, ожесточенно торговались. Наконец сошлись на сумме сорок тысяч долларов. Пятнадцать аванс, двадцать пять по выполнении заказа.
– Ну и где он, аванс? – весело поинтересовался Кирилл. – Давай, не тяни, времени мало.
– Деньги никуда не денутся. Ты не переживай. Я просто хотел сначала договориться, а потом будем расплачиваться. Я такой человек, понимаешь, не люблю трогать деньги раньше времени, возить их с собой.
– Нет, так не пойдет. Сколько тебе нужно времени, чтобы привезти деньги?
– Сегодня? – почему-то испугался Шпон.
– А когда же? Ты ведь хочешь, чтобы я начал работать? Тогда давай, не тяни.
– Что, прямо сюда привезти?
– Ну а куда же?
– Жарко, – Шпон достал платок и вытер мокрый лоб, – придется ждать не меньше двух часов, час туда, час обратно.
– Ничего, я подожду.
– А если пробки? Здесь на Каширке могу застрять. Дорога хреновая. И вообще, чего ты беспокоишься? Деньги будут, я обещаю.
– Ладно, хватит, я работаю, или как? Что ты тянешь кота за хвост?
– Да я не тяну, тут у меня маленькие проблемы, понимаешь... Денег на бензин даже нет, – пожаловался Шпон.
– Так тебе что, стольник на бензин дать?
– Нет, не в этом дело... Боюсь, на Каширке застряну.
– А ты не бойся. Езжай по кольцу.
– Это как?
– Сейчас до поста ГАИ, там направо. – Кириллу пришлось долго объяснять. Шпон почему-то вдруг стал удивительно бестолков.
– Значит, от ГАИ налево? – тупо переспросил он.
– Направо. Что ж ты, приехал в Москву работать, а города не знаешь. Ладно, слушай внимательно, объясняю еще раз...
Дело было не в географической тупости Шпона. Просто имелась у Артурчика одна неприятная черта, совершенно лишняя для человека его профессии. Ему было физически трудно расставаться с деньгами, руки начинало ломить, пальцы сами собой сжимались, хоть тисками отгибай. Даже в очевидных ситуациях, когда надо вытащить и отдать, он медлил, словно ждал – вдруг забудут про деньги? Ужасно глупое свойство характера, но нет идеальных людей. Даже у самых умных бывают недостатки.
А в общем, он был собой доволен. Выруливая с кольцевой дороги на Ленинградку, он подумал, что дело можно считать сделанным.
Когда он вернулся, Кирилл сидел под облезлой липой, на краю пустыря, спокойно покуривая. Увидев Артура, не встал, дождался, пока тот подойдет близко, молча взял пачку денег, аккуратно пересчитал, сунул в карман легкой куртки.
– Все нормально. Где валить? Есть особые пожелания?
– Какая разница? Где тебе удобней, там и вали. Аэропорт, больница. Главное, быстрее. Он не должен улететь во Владик.
– Потом позвонить? Или сам узнаешь?
– Сам узнаю. Как только работа будет сделана, получишь остальные бабки, – пообещал Шпон.
– Работа уже идет, – весело подмигнул Кирилл, – заказывай музыку. Пиши письма за упокой.
– Эй, ты особенно-то не веселись, – нахмурился Шпон, – работай спокойно.
Они пожали друг другу руки, Шпон направился к машине, и вдруг в глазах у него потемнело. То ли от жары, то ли от усталости, показалось ему, что со всех сторон бегут люди. Много людей. Через секунду руки ему больно заломили за спину, щелкнули наручники. Такое могло произойти с кем угодно, только не с ним, не с Артуром Шпоном. Грамотно организованные заказные убийства нельзя раскрыть, а тем более предотвратить. Это убеждение было надежным крепким стержнем, на котором держалось все в его жизни.
Ему сразу, на месте, стали задавать вопросы, ему предъявили пачку новеньких стодолларовых купюр и фотографию «клиента». Этого не могло быть. Мир рушился, Шпону было так плохо, что казалось, он умрет сейчас. Но не умер. Только в штаны наделал от ужаса.
Майор Семенов Кирилл Петрович, сотрудник специального отдела РУОП, закрыл глаза и подставил лицо мягкому вечернему солнцу. Он смеялся, хотя, в общем, ничего смешного не произошло. Просто нужна была небольшая разрядка, он мог расслабиться, скинуть на несколько минут то дикое, смертельное напряжение, в котором жил последние три месяца. Операция закончена. Посредник взят с поличным. Кирилл сыграл роль киллера вполне успешно. Можно посмеяться просто так, без всякой причины, и скромно поаплодировать себе самому, повторив вслед за любимым своим героем майором Исаевым перифраз из Пушкина: «Ай да Штирлиц, ай да сукин сын...»
Стоило ли рисковать жизнью ради бандита? Ведь Михо бандит, вне всяких сомнений. Многим кажется, что будет лучше, если они перебьют друг друга. Не надо им мешать. Но человек, которого собираются убить, – прежде всего человек, а потом уж уголовник. Завтра на его месте может оказаться кто угодно. Судить должен суд. Бандиты не имеют такого права.
Сразу после ареста Шпона Михо был предупрежден о том, что его «заказали». Он запаниковал, бросился уточнять информацию. Кроме сотрудников РУОП, ему никто ее не подтвердил, надежные источники утешали Михо, что таких сведений не поступало и опасаться ему нечего. Он улетел в Канаду, оттуда вернулся во Владивосток. Руоповцы предлагали Михо переждать, отсидеться в Москве. Здесь они могли гарантировать ему жизнь, имели такую возможность. Там, во Владивостоке, на чужой территории, московский РУОП ему ничего не мог гарантировать.
Михо не поверил, остался в Приморье и вскоре был убит.
(Опубл. в сборнике «Криминальные войны РУОП», 1999)