В кружок я записался, и довольный поспешил в школу. Если честно, давно уже хотел освоить фотографию. Может быть, успею побольше фото мамы сделать, прежде чем… Как всегда, вспомнив о том, что случится, я помрачнел. Мне сложно, практически невозможно представить, что все это произойдет на самом деле. Пока мама бодра и весела, кажется, что эта страшная болезнь, в результате которой мы ее потеряем, никогда не проявится. И я бы все отдал, чтобы так оно и было!
Но с другой стороны я понимаю, что это неизбежно. И не представляю жизни без нее, даже невзирая на то, что я видел эту будущую жизнь. Так странно одновременно понимать, что все случится, но и не ощущать реальность происходящего до конца. Вероятно, это какая-то психозащита? Однако если честно от такой двойственности собственных чувств, я уже иногда думаю, что схожу с ума. Не хотелось бы, чтобы так оно и было! Хотя говорят же, что умалишенные — самые счастливые люди, не знающие скорбей этого мира.
Погруженный в столь мрачные раздумья, я отсидел все уроки, а потом с сестрой отправился домой. Родители, занятые сборами, не сразу обратили внимание на то, что от Евгения нет никаких вестей. Мы уже и пообедали, и собрали свои вещи, а парня все не было. Впрочем, мне удивляться нечему. Томас молодец, хорошо постарался.
Но вот папа через пару часов стал проявлять беспокойство. Он попытался позвонить дядюшке, но тот, конечно же, не ответил ему. Хотя почему «конечно же»? Честно говоря, я немного опасался, что Женя починит арновуд. В конце концов, если я отключил прием сети, значит, его и включить можно. Но парень оправдал мои ожидания и, как всякий нормальный человек, инструкцию к арновуду еще не прочитал. Я вот сам сделал это только тогда, когда мне было отчаянно скучно на перемене в школе.
Папу молчание нашего гостя озадачило еще больше. Он уже начинал всерьез о нем волноваться, и к нему присоединилась Александра. Мы же с мамой убеждали наших паникеров в том, что ничего с Евгением страшного не случилось. Одному Антею не было до наших треволнений никакого дела. Яблочное пюре в качестве полдника интересовало его гораздо больше.
К огромной радости я отметил, что маму судьба нашего гостя особо не интересует. Более того: она сама, прежде чем это сделал я, предположила, что Евгеша наверняка уже убыл на выполнение следующей миссии. Получается, парень не успел ее заинтересовать, раз она так спокойно отнеслась к его предполагаемому «отъезду». Вот и славно.
— Жаль. — огорчился папа, который тоже решил, что дядюшка отправился путешествовать дальше. — Я даже не успел с ним попрощаться.
Я пожал плечами, намереваясь сказать, что при такой профессии Женя наверное всегда уходит по-английски, как вдруг…
— Всем привет! — обозначился в дверном проеме тот самый Женя, и весело помахал саперной лопаткой.
Выглядит он кошмарно! Весь измазанный в земле, как будто он нарочно обтирался о стены ямы, да еще и в волосах цвета соломы торчит сено. Ну и лопатка в руке, тоже измазанная землей, дополняла картину. Мои домашние, конечно, обалдели. Но если отец и сестра смотрели на нашего гостя с радостью, то мама — просто с удивлением. А Евгеша оглядел всех нас и на мгновение задержал взгляд на мне. Или показалось?
Родители стали наперебой расспрашивать его о том, что же случилось. Женя поведал им, как гулял за городом и упал в яму. Я было выдохнул: он, кажется, не понял, что я в этом замешан. Хотя он же звал меня на помощь! А, наверное, подумал, что ему показалось. Вдруг это был какой-то другой мальчишка, который просто обладает похожим голосом.
Евгеша же рассказал, что освободился при помощи саперной лопатки. Я ушам своим не поверил: да как же можно всего за пару часов вырыть ступеньки, чтобы выбраться из достаточно глубокой ямы? Удивление мое было настолько сильным, что я этот вопрос озвучил. Парень странно посмотрел на меня, а потом широко улыбнулся.
— Как говорят у нас: хочешь жить — умей вертеться. Вот и пришлось поработать землекопом. Рядом ведь не было никого, кто мог бы мне помочь… Или, хотя бы, позвать на помощь.
Сказал он это безо всякой эмоциональной окраски, однако вся кровь бросилась мне в голову. И дураку понятно, что он все-таки знает: это я был на поле и удрал. Сейчас еще и родителям расскажет. Что же мне делать? Притвориться, что меня там не было? Или сказать, что я просто испугался и потому убежал? Ну да — я его не особо испугался, когда Евгений возле меня полумертвым свалился, а тут от чего-то в ужас пришел.
О! Скажу, что я его не слышал. Теперь надо придумать, что я вообще делал в поле. Но кажется, спрашивать меня никто не собирался. Дядюшка попросил полотенце и потопал в летний душ, папа отправился в поле, чтобы закопать яму. Мама и сестра занялись обедом. А я тихонько выскользнул из дома, и сел на качели. Когда Женя пойдет обратно, я как раз окажусь на пути.
Пока он намывался, я лихорадочно соображал, какую же тактику решил избрать парень. Может, он собрался меня шантажировать моим поведением сегодня? Уж наверняка парень догадался, что его плен — отчасти моих рук дела. Может, и про арновуд скумекал. Он сообразительный. Так что теперь точно будет меня шантажировать. Томас бы вот шантажировал. Он вообще в методах достижения цели не слишком избирателен.
Правда, зачем Жене меня шантажировать? Что я могу ему такого дать? Хотя разве что из вредности — прежний дядюшка вполне был на это способен. Но если он даже попытается, я Тому скажу. Пусть он решает, что с ним делать. А заодно и как быть теперь. Ведь Евгеша может с нами на Нибиру увязаться! Вот откуда он взялся на мою голову?
Внезапно мне стало стыдно. Сижу тут, призываю всякие проклятия на парня. А ведь он еще ничего плохого мне не сделал. Но зная, причиной какой катастрофы Евгеша станет в будущем, я уже его обвиняю. А это неправильно. Надо судить за дела, а не за то, что еще не случилось. Да и потом, Женя сам поплатится за то, что не желая, натворил. Сейчас же парень не сделал ровным счетом ничего, за что мне его следует ненавидеть.
Даже наоборот: не рассказал родителям о моем скромном участии в происшествии с ним. И зря я думаю про шантаж. Он на это не способен. Во всяком случае, нынешний. Просто я явно переобщался с Томасом, который считает, что цель оправдывает средства, вот и распространяю впечатление от него на всех. Так что надо забыть про эти мысли. А перед Евгением извиниться. В сущности, сюда я и пришел за этим.
Я даже придумал и прорепетировал речь, но когда услышал, как парень идет к дому, растерял все слова. Встав с качелей, я уставился перед собой. На Евгешу я почему-то посмотреть не мог. Стыдно мне, вот.
— Ты не сказал… — вдруг вырвалось у меня.
— Я же говорил, что ты можешь мне доверять.
Голос его звучал спокойно. Неужели он совершенно не рассердился на то, что я его загнал в ловушку? Глянуть на дядюшку я по-прежнему не мог.
— Оксинт. Ты можешь мне все рассказать, и я в лепешку расшибусь, чтобы тебе помочь. Но смотри, чтобы не стало слишком поздно.
Услышав это, я и вовсе остолбенел. Я подставил парня, он из-за меня в яму упал, копал ступеньки, измазался и устал как собака. Вполне ожидаемо было бы получить с его стороны подзатыльник или хотя бы укор… А вместо этого он говорит, что по-прежнему готов мне помочь. В носу защипало, на глазах выступили слезы. Я захотел было и правда все ему рассказать, но тут вмешался Томас и велел мне молчать.
Женя, не дождавшись от меня активных действий, скрылся в доме. Вскоре и я присоединился к семейству. За ужином я спорил с Томом по поводу Евгения. Мне показалось, что ему можно все рассказать, к тому же мужчина и сам намеревался это сделать. Почему вдруг он решил дать задний ход? Надо выяснить!
Поэтому после ужина я помог убрать маме посуду, известил ее, что снова прогуляюсь, и отправился в лес. Томас уже сидел на знакомой полянке и смотрел на меня.
— Ты слишком импульсивен, мой мальчик. — сказал он вместо приветствия. — Слишком доверяешь людям, когда не надо, слишком быстро меняешь мнение о них под влиянием эмоций. Это все нам не на пользу.
— Я ребенок. — сообщил я ему на всякий случай. А то вдруг забыл. — У меня пока еще нестабильная психоэмоциональная система. Имею право.
— Ты еще и будущий мужчина. Скоро ты станешь подростком и такие качели вполне закономерны… Хотя все равно меня изумляет, что Евгения ты принял быстрее, чем меня.
— Да ладно! А ничего, что он сразу же предложил мне помощь, когда понял, что что-то не так?
— Я тоже.
— Неа. Ты сначала меня пугал и угрожал. А потом уже оказалось, что все это ты делаешь ради моего, блин, блага и блага, блин, Вселенной.
Иногда я перенимаю манеру разговора тети Саши. Она «кидается блинами» при сильном возмущении, я тоже.
— Да. Ты прав. Я сразу же взял неверный тон, как и сегодня. Прости, малыш. Я тоже слишком импульсивен и мне, в отличие от тебя, это непростительно.
Вот что мне нравится в Томе — это его способность признать, если он был не прав. Многие взрослые скорее удавятся, чем вслух признают, да еще и при детях, что совершили ошибку, даже если она мизерная.
— Да ладно. С каждым бывает. Мне же простительно.
— Ты ребенок. А я взрослый мужчина, который несет ответственность за многое и многих. Мне импульсивность лишь вредит. Впрочем, предлагаю все же говорить не обо мне, а о Евгении. Ты же за этим пришел?
— Ага.
Глава тридцатая. Ревность?
Сначала мы с Томасом порадовались тому, что Женя не полетит с нами на Нибиру — об этом он сказал за ужином. Хороший все же парень. Я заметил, что он неловко чувствует себя из-за того, что как ему кажется, нас обременяет. Это не так, конечно. Но его деликатность мне нравится, а сейчас она еще даже нам на руку.
А потом мужчина популярно объяснил мне, почему я не должен рассказывать Жене о том, что ждет нас всех в будущем, если он продолжит околачиваться рядом с моим семейством.
— Дело не в тебе. А в том, как воспринимают тебя Евгеша и твоя семья. Для них ты ребенок.