ишете эту книгу? Чего вы хотите? Кто вы такая?
Но в библиотеке меня ни разу ни о чем не спросили, поэтому не пришлось и отвечать. Но я отвечу вам теперь. Я любопытна. Как все журналисты, я наблюдатель. И я пишу о том, что считаю интересным и удивительным. Я много писала о путешествиях. Я путешествовала, чтобы уйти от знакомого и обыденного. Чем дольше я этим занималась, тем дальше должна была идти. В какой-то момент, когда я оказалась в Антарктике в третий раз, я стала искать по-другому — не вдали, а прямо перед собой. Я начала искать неизведанные земли прямо вокруг себя. Одной из таких неизведанных земель была наука. Наука, связанная с изучением или использованием мертвых тел, была наиболее странной и незнакомой, она отталкивала и притягивала одновременно. Места, где мне пришлось работать за прошедший год, были не так прекрасны, как Антарктика, но не менее странны и интересны и, я очень на это надеюсь, достойны того, чтобы рассказать о них читателю.
1. Нельзя выбрасывать голову
Человеческая голова имеет приблизительно такой же размер и вес, как жареная курица. Мне никогда раньше не приходило в голову такое сравнение, поскольку никогда до этого дня я не видела человеческую голову в противне для жарки мяса. Здесь этих голов сорок, лежащих лицом кверху по одной в каждом поддоне, напоминающем миску для кормления домашних животных. Головы предназначены для работы пластических хирургов — по двое на каждую. Я присутствую на занятии по анатомии лица и курсе переподготовки специалистов в области пластической хирургии лица под руководством нескольких наиболее известных в Америке пластических хирургов; занятия финансируются медицинским центром Университета Южной Калифорнии.
Головы поместили в поддоны для жарки мяса (одноразовый алюминиевый вариант) по той же причине, по которой в такие емкости кладут кур — чтобы собирать вытекающую жидкость. Хирургическая операция, даже на мертвом теле, требует аккуратности и методичности. Сорок складных столиков обернуты бледно-лиловой пленкой; в центре каждого стоит поддон. Хирургические крючки и расширители разложены с замечательной точностью, как ножи на кухне ресторана. Все это выглядит как подготовка к важному приему. Я говорю молодой женщине, в обязанность которой входила подготовка сегодняшнего семинара, что бледно-лиловый цвет придает комнате радостное ощущение пасхального праздника. Ее зовут Тереза. Она отвечает, что лиловый цвет был выбран по той причине, что он действует успокаивающе.
Мне странно слышать, что мужчин и женщин, которые целыми днями подрезают веки и отсасывают жир, необходимо успокаивать, но некоторые головы могут взволновать даже профессионалов. Особенно так называемые свежие, то есть не подвергнутые бальзамированию. Эти сорок голов принадлежали людям, умершим в последние несколько дней, и поэтому во многом напоминают головы своих хозяев, когда те были еще живы. Бальзамирование огрубляет ткани, делает их менее эластичными, так что хирургическая процедура меньше похожа на реальную операцию.
Пока лица не видны. До прихода хирургов они закрыты белой тканью. Когда вы входите в комнату до начала занятия, вы видите только обритые ежиком макушки. Можно представить себе, что это множество пожилых мужчин, склонившихся в парикмахерских креслах с горячими полотенцами на лицах. Страшно становится, только когда проходишь вдоль рядов. Взору открываются обрубки шей, которые ничем не прикрыты. Они окровавленные и неровные. Я представляла себе что-то чистое и гладкое, как ломтик ветчины. Посмотрев на головы, тут же перевела взгляд на лиловое покрытие стола. Испугалась, успокоилась, опять испугалась…
Кроме того, обрубки шеи очень короткие. Если бы я отрезала головы от тел, то бы оставляла шею и каким-то образом прикрывала бы обрубок. Эти головы были отрезаны прямо под подбородком, как будто трупы были одеты в водолазки с высоким горлом, и тот, кто отрубал головы, не хотел повредить одежду. Мне захотелось узнать, чьих рук это дело.
— Тереза?
Она раскладывает по столам руководства, что-то мурлыча себе под нос.
— Мм?
— Кто отрезает головы?
Тереза отвечает, что головы отпиливают в соседней комнате, и делает это женщина по имени Ивонна. Интересно, как воспринимает этот аспект своей работы сама Ивонна. Как Тереза? Именно Тереза приносит головы и раскладывает их на столах. Я спрашиваю ее об этом.
— Когда я работаю с ними, я представляю себе, что они сделаны из воска.
Тереза приспособилась, она использует проверенный временем метод — деперсонификацию. Тем, кто должен постоянно иметь дело с человеческими телами, проще (и, я думаю, правильнее) думать о них как о предметах, а не как о людях. Большинство врачей привыкают к этому на первом же году обучения в анатомическом театре, или анатомичке, как часто называют это помещение. Чтобы помочь студентам деперсонифицировать человеческое тело, которое предстоит рассечь и выпотрошить, трупы в анатомичке обычно оборачивают марлей и предлагают студентам разворачивать их по мере продвижения работы.
Проблема в том, что трупы очень похожи на людей. По той же причине большинство людей предпочитает есть отдельные куски свинины, а не целиком зажаренных молочных поросят. Именно поэтому мы называем мясо «свининой» и «говядиной», а не «свиньей» и «коровой». Препарирование и хирургическая подготовка, как и поедание мяса, требуют определенного набора установок. Врачи и студенты-медики должны научиться воспринимать трупы вне всякой связи с теми людьми, которыми они когда-то были. В своей книге «Смерть, препарирование и нищета» (Death, Dissection and the Destitute) Рут Ричардсон пишет, что «препарирование требует от исполнителя эффективного подавления или приостановления многих физических и эмоциональных реакций, связанных с расчленением тела другого человеческого существа».
В эмоциональном плане наиболее трудную задачу представляет работа с головами, точнее с лицами. На медицинском факультете Калифорнийского университета Сан-Франциско, в анатомичке которого мне предстояло провести несколько часов, головы и руки часто оставляют прикрытыми до того момента, пока до них не дойдет дело. «Так ощущение менее пронзительное, — сказал мне впоследствии один студент, — поскольку именно на это вы обращаете внимание в живом человеке».
Хирурги начинают собираться в холле перед лабораторией, заполняют документы и весело переговариваются между собой. Я выхожу из лаборатории, чтобы посмотреть на них. Или чтобы не смотреть на головы, точно не знаю. Никто не обращает на меня внимания, за исключением одной темноволосой женщины небольшого роста, которая держится в стороне от других и внимательно меня изучает. Похоже, она настроена недружелюбно. Я принимаю решение думать о ней как о восковой фигуре. Беседую с хирургами, большинство из которых принимают меня за сотрудника лаборатории. Мужчина с волосатой грудью, открывающейся в треугольном вырезе халата, обращается ко мне с заметным техасским акцентом: «Вкололи воду? Расправили их слегка?» Многие из сегодняшних голов хранятся уже несколько дней и, подобно любому хранящемуся в холодильнике мясу, начали высыхать. Мужчина объясняет, что инъекция солевого раствора позволяет их освежить.
Внезапно передо мной возникает восковая фигура женщины с жестким взглядом. Она спрашивает, кто я такая. Я объясняю, что ответственный за проведение семинара хирург пригласил меня в качестве наблюдателя. На самом деле, это не совсем так. Если описывать ситуацию честно, то следует употребить слова «упросить», «умолять» и «пытаться подкупить».
«В издательстве знают, что вы здесь? Если вы не договорились с издательством, вам придется уйти». Она направляется в свой офис и набирает номер телефона, не спуская с меня глаз, как охранник в плохом кинофильме как раз перед тем, как Стивен Сигал наносит ему удар сзади по голове.
Один из организаторов семинара подходит ко мне: «Трудно вам приходится с Ивонной?»
Ивонна! Моя немезида — не кто иной, как декапитатор! Выясняется, что она еще и руководитель лаборатории и несет ответственность в таких неприятных ситуациях, когда писатель упадет в обморок или его стошнит, а потом он отправится домой и напишет книгу, в которой изобразит руководителя анатомической лаборатории в виде палача. Ивонна больше не звонит по телефону. Она уходит, подчеркивая тем самым свое недовольство. Организатор семинара успокаивает ее. Конец разговора происходит исключительно в моей голове и состоит в повторении одной-единственной фразы. Ты отрезаешь головы. Ты отрезаешь головы. Ты отрезаешь головы.
Тем временем я пропустила момент, когда с лиц сняли покрывала. Хирурги уже работают, низко склонившись над образцами и поглядывая на видеомониторы, установленные над каждым рабочим столом. На экране руки невидимого лектора, объясняющего суть процедуры на лежащей перед ним голове. Изображение очень близкое, так что, не зная, невозможно сказать, какая часть тела показана на экране. Можно подумать, что это Джулия Чайлд [4] сдирает кожу с курицы перед началом телепередачи.
Семинар начинается с повторения анатомии лица. «Приподнять кожу в направлении от латеральной зоны к медиальной», — произносит диктор. Хирурги послушно погружают скальпели в лица. Плоть не сопротивляется, крови нет.
«Изолировать бровь как отдельный островок кожи». Диктор произносит слова медленно, ровным тоном. Я уверена, что голос не должен быть ни возбуждающим, ни напористым. Общий эффект такой, что голос оказывает седативное воздействие, что мне кажется правильным.
Я прохаживаюсь между рядами столов. Головы выглядят как резиновые маски для Хэллоуина. Они похожи на человеческие, но мой мозг никогда раньше не встречался с изображением человеческих голов на столе, или в противне, или еще где-либо, кроме как на шее человека, так что, мне кажется, мозг решил интерпретировать эту картину наименее тревожным образом. Мы находимся на фабрике по производству резиновых масок. Посмотрите на симпатичных мужчин и женщин, работающих над созданием этих масок. У меня была маска для Хэллоуина, изображавшая беззубого старика с запавш