исках приключений они в основном лазали по заброшкам. Старые дома, подвалы, штольни, катакомбы, — в Пятигорске и вокруг подобного добра было с избытком. Многие подростки тогда любили, например, забираться в дом Эльзы, стоящий на склоне Машука опустевший особняк, похожий на средневековый замок, или в старые корпуса санатория «Родник», но Матвей считал дом и санаторий «голимой попсой для дошколят» и обычно искал в округе более опасные и нетривиальные локации. А еще он смекнул, что шариться, — или, как он говорил: шароебиться, — по заброшкам бесплатно вовсе необязательно, и начал продавать в них билеты. Обещал всем желающим показать самые жуткие и страшные места юга России — зловещие пятигорские катакомбы и спрятанное где-то там, в лабиринтах, бомбоубежище! Он сочинил легенду о том, что где-то в штольнях есть старое бомбоубежище, в котором спрятаны какие-то военные сокровища.
Гуляя с друзьями по рынку, он как бы между делом рассказывал байки о катакомбах, о том, что там пропадают люди, о том, что катакомбы живые, и, если, находясь в полузатопленных туннелях, прислушаться, можно услышать, как они дышат, а по ночам стены хрустят, — подземелья растут и двигаются, отращивают суставчатые коридоры. И, разумеется, только Матвей мог (за скромную плату) провести туда любого желающего, показать то самое бомбоубежище и вывести — живым, целым и невредимым.
Признаться, его рассказы о живых катакомбах были настолько жуткие, что даже Даша ему верила — хотя и знала, какой он врун.
Матвей никогда не брал ее с собой, как бы она ни умоляла, что бы ни обещала ему, и потому Даша искренне удивилась, когда это случилось:
— Ну что, Дашка, готова?
— К чему?
— Катакомбы. Завтра.
— Что?
— Не тупи. Мы идем в катакомбы. Я, ты и еще Поляков с нами. Ты ж сама хотела! Шо, передумала? Зассала?
— Ничего не зассала.
Все это было подозрительно, Даша давно привыкла к тому, что старший брат вечно ее подставляет, а в этот раз еще и объявил, что с ними идет Поляков — тот самый, с которым после случая с велосипедом они не особо общались, оба старательно делали вид, что конфликта не было. А теперь вот — на тебе.
— Тебе понравится, Дашок, — сказал Матвей, — обещаю!
— А Поляков зачем идет?
— У него снаряга есть, вот зачем, — раздраженно ответил Матвей. — Батя его — альпинист, окна моет. Веревки, карабины, всякое такое — без веревок мы далеко не спустимся.
И вот однажды утром в пасмурную субботу они собрались у входа в пятигорские катакомбы. Матвей спросил у Полякова, взял ли тот снарягу, и Лешка выразительно похлопал по большому походному рюкзаку.
В туннеле у входа воняло как в сортире, на стенах — высохшие пятна мочи и похабные рисунки баллончиком. Внутри было холодно, битое стекло скрипело под подошвами. Сырой бетон, переплетенья труб, теплотрассы вдоль стен, капель где-то вдали. В темных углах и провалах как будто что-то дергалось, и Даша постоянно краем глаза видела движение, но стоило повернуть голову, все замирало — тьма притворялась неподвижной. Но Даша знала — там что-то есть, оно двигается, когда она не смотрит, словно играет с ней в «море волнуется». Этот страх — как и все прочие страхи в жизни младших братьев и сестер — ей внушил старший. Однажды — классе в третьем — Даша с одноклассниками играла в «море волнуется»: выбирали водящего, Даша отворачивалась, считала до трех «море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три, морская фигура замри!» — и резко оборачивалась, а все остальные должны были замереть, водящий ходил мимо застывших фигур, и тут важно было не зашевелиться, пока он на тебя смотрит — смысла игры Даша не понимала и не была уверена, что в ней вообще можно как-то выиграть, ей было девять, и она просто любила играть с другими детьми. Однажды после уроков Матвей пришел ее забирать и увидел, как они играют. Пока они шли домой, Матвей спросил:
— Дашок, а ты в курсе, откуда взялась эта игра?
Даша призналась, что не в курсе.
— Море волнуется — это игра про мертвецов, — сказал Матвей. — Потому что мертвецы ведут себя так же: когда ты на них смотришь, они неподвижны, но стоит отвернуться, — он выпучил глаза, — и они все поворачиваются и смотрят на тебя своими мертвыми пустыми глазами.
— Опять заливаешь.
— Хочешь верь, хочешь нет, но если ты не смотришь на мертвеца, будь уверена — мертвец смотрит на тебя.
И там, в катакомбах, пока шли по коридору, лучи фонариков метались по стенам, Даша вспоминала слова Матвея, и ей казалось, что тьма вокруг дрожит и движется, и смотрит на нее, стоит ей отвернуться. Катакомбы ветвились, и тьма сгущалась. Даша уже пожалела, что пошла, хотела вернуться, но боялась, что Матвей назовет ее тряпочкой и трусихой. Даша знала, что старший брат — трепло, но все равно жаждала его одобрения. Стена слева трещала, из швов между кирпичами сочилась и стекала ручьями вода, Даша шла мимо на цыпочках, думала, один громкий звук — и стена рухнет.
Впереди забрезжил свет — тоннель просел, бетонные балки обрушились и солнце пробивалось внутрь, лучи чуть рассеивали темноту. Здесь был тупик, огромные бетонные перекрытия, подточенные временем и водой, сложились и загородили проход — из переломов и трещин в плитах, как кости, торчали ржавые элементы каркасов — острые арматурины. Даже смотреть на них было стремно — напорешься на такой в темноте — и все, привет, мистер столбняк.
Матвей остановился прямо перед обвалом, в луче света, бьющем из дыры в потолке, по-пижонски пальцем проверил остроту торчащей арматуры.
— Ну и че мы сюда приперлись? — спросил Поляков. — Думаешь, я тут не был? Тут же завалено все, тупик.
Матвей схватил одну из плит и с какой-то издевательской легкостью сдвинул ее в сторону. Даша с Лешкой открыли рты. Матвей посветил фонарем в открывшийся пролет, оттуда завыл сквозняк и потянуло холодом. Под плитой действительно было нечто вроде прохода: две плиты свалились наискосок и куски арматуры между ними сработали как распорки, держали плиты так, что между ними оставалось пространство, достаточное, чтобы пролезть дальше.
Поляков подошел поближе, посветил фонарем — луч уперся в стену на той стороне обвала.
— Охренеть.
— Я сюда Габышевых водил в ту среду, прям в ливень, и заметил, что вода как-то странно журчит, — сказал Матвей. — Раньше в этом месте все землей было засыпано. Но годы идут, и водичкой земельку вымыло, остались только плиты и арматура.
Матвей хлопнул Полякова по плечу, тот вздрогнул от неожиданности и обронил фонарь. Матвей заржал.
— Да не ссы ты так, все четко будет.
Поляков поднял фонарь, стер с него грязь и снова посветил в пролет между плитами. С той стороны тянуло холодом.
— Чет не знаю, братан. Мы назад-то потом сможем вернуться?
— Говорю же — не ссы. Я туда уже лазил, вот стою живой. Ты думаешь, я зачем тебя просил снарягу взять с карабинами? Для красоты, что ли?
Поляков продолжал светить фонарем в провал, вытер запястьем пот со лба, сделал шаг назад.
— Я туда не пролезу.
— Так, ты мне это брось, понял? Ну или оставь снарягу, если ссышь, мы с Дашкой пойдем, да, Даш?
Даша неподвижно стояла чуть поодаль, тоже онемевшая от страха.
Поляков схватился за лямку рюкзака.
— Еще чего. Вы снарягу просрете, а мне батя потом жопу оторвет?
— Ну тогда лезь давай и не выеживайся.
Лешка обернулся на Матвея.
— Совсем за дебила меня держишь? Ты ж не лазил туда. Ты нас с Дашкой спецом позвал, чтоб проверить. Сам ссышь в эту дыру лезть, а нас позвал, чтоб посмотреть, не обвалится ли вся эта ебала на голову, если сунуться.
Матвей изобразил на лице оскорбленное достоинство. Даша подумала, что Лешка вполне мог угадать. Но в этот раз Матвей не стал отпираться, он лишь презрительно плюнул ему под ноги и направился к дыре.
— Поверить не могу. Просто смех, — пробормотал он, протискиваясь между плитами, хватаясь за обломки арматуры.
Даша смотрела на него, и в груди сжималось и холодело. Матвей карабкался не больше минуты, но ей казалось, что прошли часы. Оказавшись на той стороне, он обернулся и показал Лешке средний палец.
— Ну шо, щегол? Давай меняй подгузники и шагай сюда. И ты, Дашка, тоже. Давайте, не подводите меня. Клянусь, если сейчас зассыте — всю жизнь будете жалеть.
Даша с Лешкой переглянулись. Он снял рюкзак, протянул Даше.
— Ща залезу, подашь мне, ладно?
Даша взяла рюкзак, — он был тяжелее, чем казалось на вид. Поляков протиснулся между плитами и медленно, осторожно, словно шел сквозь заминированную территорию, стал двигаться дальше.
— Да не трухай ты так, арматурины намертво застряли, я проверил, хватайся.
Поляков проигнорировал совет Матвея, обернулся к Даше, протянул руку. Даша стала пропихивать рюкзак между плитами — это было непросто, просвет был слишком узкий, и ей пришлось толкать рюкзак плечом. Лешка ухватился за лямку, потянул на себя. Даже в свете фонарика было видно, как сильно он напуган — на лбу блестели крупные капли пота.
Наконец он выпал на той стороне и выдохнул. Матвей покровительственно похлопал его по плечу и вновь посветил в пролет, на Дашу.
— Теперь ты, Дашок, давай.
Оказавшись на той стороне, Даша пришла в ужас от мысли, что возвращаться придется тем же путем. А если плиты поедут и проход завалит, им всем конец, сдохнут тут с голоду. А ведь никто, наверно, даже не знает, что они тут, никто не знает, где их искать в случае чего.
Даша представила себе поисковые бригады с фонариками, рыскающие по лесополосам, и ей стало нехорошо. Матвей тем временем уверенно шел дальше.
— Ну че встали, идем.
Минуту или две они плутали по совершенно одинаковым коридорам, и Даша с ужасом подумала: заблудились. Затем Матвей все же свернул куда надо. Идущий вниз тоннель был похож на открытый рот больного цингой старика — раскрошенные ступени торчали из влажного почерневшего бетона, как остатки зубов из воспаленной десны. Даша ступала по ним осторожно и все ждала, что коридор вот-вот зашевелится и начнет пережевывать их обломками этих ступенек.