ру лет пространство вокруг нее схлопнется, и квадратура жизни уйдет в минус.
У Кржижановского есть рассказ «Квадратурин», там в руки главному герою попадает тюбик с волшебной эссенцией: промажь этой эссенцией углы комнаты — и комната расширится. В юности Даша читала рассказ, и он казался ей веселой абсурдистской шуткой, и только теперь, таская два покоцанных чемодана из одной комнаты в другую и полностью утратив ощущение собственности, она вдруг поняла, прочувствовала на собственной шкуре трагизм «Квадратурина». Все понаехавшие старались относиться к квартирному вопросу с юмором, но сквозь шутки всегда просвечивало отчаяние, и иногда хотелось биться головой о стену (что было несложно, учитывая тесноту помещений). Над кроватью Даша повесила листочек — девять правил выживания, девять советов самой себе.
Второе: помни, что стыдной работы не бывает; всякая работа — хороша, если позволяет платить по счетам.
Первый год она жила на пособие. С работой не клеилось, немецкий она знала плохо, пыталась учить, но без особых успехов, должность в университете выбить не удалось, и чтобы хоть как-то поправить положение, она хваталась за все подряд, иногда отправляла резюме даже не вчитываясь в объявления, и когда ей все-таки перезванивали, часто не сразу могла сообразить, чего от нее хотят:
— Я сейчас читаю [нрзб], — сказал голос с сильным восточным акцентом, — и хотел уточнить пару [нрзб]. Ваше имя, «Да-ри-а». Я правильно его [нрзб]? Откуда вы?
— Из России, — угрюмо ответила она.
— Я не очень [нрзб] из письма, какой у вас [нрзб]?
— Какой у меня что, простите? Плохо слышно.
— Какой у вас [нрзб]. Меня плохо [нрзб]? Я буду [нрзб], хорошо? Какой у вас [нрзб]. Вы указали, что уже работали в [нрзб].
Даша запнулась. Звонивший, конечно, представился, но говорил он так невнятно, что она совершенно не могла разобрать, о какой именно вакансии речь?
— Да, работала, — сказала она зачем-то.
— Хорошо. Очень хорошо. [Нрзб]. Можете [нрзб]?
— Что?
— Приехать. [Нрзб]. Приехать можете?
— Когда?
— Сейчас. Сегодня.
Даша посмотрела на часы.
— Сейчас?
— Сейчас.
— А куда?
Он назвал адрес, продиктовал по буквам, это был самый центр, рядом с ж/д вокзалом, хороший район, поэтому Даша решила съездить посмотреть. В здании было почтовое отделение, но на стойке ей сказали, что никаких вакансий у них нет и собеседований они не проводят. Даша обошла дом по кругу и с нехорошим предчувствием остановилась у входа в ресторан китайской кухни.
— Вокошная, прикинь?
— Чего?
— Вокошная!
Ее соседка по квартире, Аня, засмеялась так, что чуть не упала со стула. Смех у нее был заразительный, немного зловещий.
— Ты угораешь?
— Нет. Воки — китайская кухня, лапша в коробочках.
— Я знаю, что такое вок, Даш. Ты реально отправила резюме в вокошную?
— В том-то и дело, что нет! Хотя я уже не уверена, я много куда отправляла, но чтоб в вокошную…
— И чего? Пойдешь туда?
— С ума сошла?
— А чего? Я бы сходила, — Аня мечтательно откинулась на спинку стула. — Это Берлин, детка.
Аня была права, Берлин — город-перформанс, количество безумных и странных людей и событий на единицу времени-пространства тут зашкаливает. — Плюс это же отличный материал, не? — Даша вопросительно вскинула брови, и Аня пояснила: — Ты сама жалуешься на писательский блок, а тут — вон какой прикол, пойти поработать в вокошную в Берлине.
Третье: научись доводить дела до конца; хотя бы роман!
Даша и правда — в который уже раз — пыталась вернуться к писательству, но ничего не получалось, ее ужасно злило, что все ее заметки выглядят как типичный эмигрантский булщит, который она сама высмеивает и презирает, когда видит в книгах других авторов. Ночью она ворочалась в кровати и представляла, как пишет о своем опыте работы в ресторане — а что? Из этого ведь и правда может получиться неплохая глава для книги?
Четвертое: береги башку; кроме нее, у тебя ничего не осталось.
В работе в вокошной был один огромный и весьма неожиданный плюс: работа не оставляла пространства для мыслей о будущем, а значит — для тревог. Тяжелый труд действительно снижал страх, ведь пока ты в поту и в потоке жаришь курицу и лапшу, ты не думаешь о завтрашнем дне и тебе не страшно. Это хорошо.
В юности Даша сторонилась кухонных дел, стояние за плитой казалось ей пережитком патриархального уклада, и, наблюдая за судьбами своих бывших одноклассниц, она боялась превратиться в такую вот типичную жену, функцию. Но штука была в том, что она и правда любила готовить, готовка успокаивала, в создании блюд — даже примитивных, вроде яичной лапши с курицей и карри — было что-то медитативное. Готовка давала ощущение контроля.
Вот так и получилось: то, что началось как прикол — «ха-ха, пойду работать в забегаловку, отличный материал для книги» — в итоге на несколько лет стало важнейшей частью ее жизни и ежедневного быта. Иллюзий на тему новой работы она не питала: знала, что будет физически тяжело и тесно, но — тем лучше.
Пятое: порадуй себя, купи плейстейшн; знаю, что дорого, все равно купи.
Работа в вокошной порой открывала весьма неожиданные перспективы. Тут был настоящий Вавилон: хозяин — его звали Сюй Ян — китаец, на кухне — в основном тоже китайцы, но есть и корейцы, и вьетнамцы. Все были мужчины, все — беглецы-беженцы и говорили все в основном на смеси своих родных языков и английского, с редкими вкраплениями немецких артиклей или ругательств. Первое время, еще осваиваясь на кухне, Даша все не могла взять в толк, как они понимают друг друга? Да и вообще очевидно же, что она тут чужая, почему ее взяли?
— Ты понравилась моей маме, — ответил Ян, когда она спросила прямо, и рассмеялся. — Серьезно. Мама была тут, когда ты пришла на собеседование. Я не собирался тебя брать, но мама [нрзб] дать тебе шанс. Сказала: у нее очень грустные [нрзб], Ян, я думаю, надо ее взять. Еще сказала: она нас точно не обворует, а это уже [нрзб]. — Он помолчал и серьезно добавил: — Честно говоря, я был [нрзб], что ты [нрзб] с первой же смены. Мы даже ставки делали, — он вздохнул, — я продул десять евро Вьету. Он единственный, кто в тебя [нрзб].
Вьет был старшим смены, ее прямым начальником. Маленький, худой мужик с комплекцией мальчишки, он ходил по кухне в идеально чистом, тщательно выглаженном фартуке и бейсболке козырьком назад и раздавал команды таким тоном, словно они были пиратами и готовились к абордажу. В первую смену именно он учил Дашу обращаться с плитой так, чтобы не сгореть заживо и не превратить ресторан в красивый огненный столб. Параллельно он яростно обсуждал что-то с коллегой, Даном, у соседней плиты, из их перебранки Даша понимала от силы тридцать процентов слов, и ей приходилось прикладывать кучу усилий, чтобы понимать контекст и угадывать незнакомые слова, но даже так она очень быстро сообразила, что повара обсуждают видеоигры, спорят о том, какое именно оружие нужно выбирать на старте в Bloodborne:
— Секира охотника — это мощь. Обожаю ее усиленную атаку.
— Это если ты силу качаешь. А если ловкость — надо брать трость-хлыст. Она быстрее и добивает дальше.
— Трость-хлыст? Ты что — Оскар Уайльд? Мы говорим про мир, где нужно убивать чудовищ, а не писать гейские стихи!
— Ой, да завали ты! Отличное оружие.
— Отличное, да, если хочешь, чтобы твой враг умер от смеха.
Дан показал Вьету средний палец.
— А вот давай у cô gái mi спросим, — Вьет посмотрел на Дашу. — Вот скажи, если тебе предстоит битва с чудовищем, какое оружие ты выберешь: огромную роскошную секиру или гейскую трость?
— Я всегда беру пилу-топор, — ответила Даша по-английски, сосредоточено разделывая курицу большим ножом. — Зазубренное лезвие, больше урона в сражениях с озверевшими боссами.
Вьет с Даном переглянулись, Даша ударила ножом по разделочной доске.
— Но секира мне тоже нравится. Усиленная атака у нее и правда крутая.
— Вот, — Вьет торжествующе поднял палец, — слышал, Дан? — Повернулся к Даше: — Любишь Bloodborne?
— Любила. Консоль пришлось оставить в России. Теперь жалею, что не взяла.
— Эй, Дан! Отдай свою плейстейшн cô gái mi, ты все равно играть не умеешь. Я куплю тебе трость, если хочешь.
Дан снова показал средний палец, Вьет рассмеялся, посмотрел на Дашу.
— Не переживай. У меня есть приятель, достает плойки по скидке, я дам телефон.
Шестое (на самом деле первое, просто лень переделывать список): пиши письма политзекам в Россию, хотя бы раз в месяц.
Первое письмо на зону Галине Родченко Даша написала уже из-за границы — такую возможность предоставляли волонтеры из организации «Росузник», они переправляли письма для политзаключенных. Родченко ответила, просила ее не отчаиваться и беречь себя. Читая ее письмо, Даша думала: «Какая нелепость, я тут, в безопасности, на свободе, а она в тюрьме, сидит ни за что, и при этом она успокаивает и поддерживает меня, а не наоборот».
Они и до того были знакомы, Даша бывала на круглых столах в Институте, но в письмах не было смысла соблюдать субординацию, они были как бы на равных и очень быстро подружились. Галина восхищала Дашу своей стойкостью, о своих трудностях — а их было много, вплоть до угроз пытками, а возможно, и самих пыток, — она писала с юмором, стараясь разбавить черноту и безнадегу, и если и жаловалась, то только на скуку. Она скучала по работе, по исследованиям, и часто в письмах сокрушалась, что не успела собрать достаточно данных о кадаврах, не успела толком изучить их. «Если бы знала, что посадят, поторопилась бы», — писала она.
Впрочем, даже там, в колонии, она пыталась продолжать исследования и иногда просила Дашу прислать ей ту или иную статью кого-то из известных танатологов — все, что касалось кадавров.
В письмах Родченко часто шутила: «Мы как астрономы — работаем без прямого доступа к предмету изучения, изучаем свои аномалии на расстоянии, по снимкам, данным о выбросах соли и прочим остаточным эффектам».