и клешни, а еще однажды — ей было лет десять — Смолов прямо во время застолья, разламывая рака, как бы между делом сообщил ей, что раки живут на дне водоемов, в слоях ила, и питаются утопленниками. Он рассказал, что водолазы недавно достали из водохранилища утонувшего там подростка, за сутки раки успели обглодать ему часть лица и почему-то левую ладонь. Теперь Даша смотрела на раков на блюде и вспоминала того самого подростка с обглоданным лицом.
В очередной раз выглянув из-за шторы из бусин и увидев в блюде «для очисток» целую гору красных панцирей и распотрошенных клешней, хозяин тихо и уважительно выругался — явно не ожидал, что в гости к нему зайдет Гаргантюа собственной персоной. Матвей был крупным мужиком, но совершенно не производил впечатление обжоры, пищевой черной дыры — тем и брал.
— Вкусно? — осторожно подойдя, спросил хозяин.
— Пища богов, папаша, — сказал Матвей, — еще неси.
— Еще? — Хозяин как будто даже опешил.
— Да. — Матвей поднял блестящую от жира ладонь и оттопырил два пальца. — Еще два кэ-гэ в меня вполне войдет. И пива неси. Пива хочу. Отличное пиво.
— Тогда вам придется заплатить.
— Что?
Хозяин пожал плечами.
— Это очень много раков.
— В каком смысле? Не понимаю.
— Он боится, что с такими темпами ты не доживешь до оплаты счета, — тихо сказала Даша.
— А. Хорошо, — Матвей достал бумажник, извлек три купюры по тысяче рублей, и еще шесть по пятьсот, и веером разложил их на столе.
Хозяин собрал купюры в стопочку и сосредоточенно пересчитал. Потом принес пива, вновь вернулся за стойку и шепнул что-то жене. Она кивнула, с тревогой посмотрела на Матвея и скрылась за нитками бусин. Даше это не понравилось.
— Тут что-то не так. Он куда-то жену отослал.
— Угу, — пробурчал Матвей. Голос у него изменился, стал низкий, словно пропитанный мясным соком. Он тяжело дышал, на лбу блестели капли пота. Все это было ей знакомо. Матвей не в первый раз откалывал подобное, бешеный аппетит просыпался в нем только в одном случае: когда он чувствовал себя виноватым. Чувство вины — штука сложная, люди раскаиваются, договариваются, исправляются или нет — в общем, как-то работают над собой. Матвей в принципе не любил работать, тем более — над собой, и со своей виной всегда поступал радикально: сперва упрямо не замечал, а когда вины становилось слишком много и игнорировать ее уже не было сил и возможностей — все же зачатки совести жили даже в его массивной туше — он закидывал вину мясом. Или раками. И доводил себя до дурноты, до предсмертного состояния. Это было что-то вроде самобичевания. Кто-то наказывает себя воздержанием, кто-то болью, кто-то алкоголем, Матвей наказывал себя бесконтрольным чревоугодием.
Из-за шторы тем временем вместе с женой хозяина появились еще два мужика — такие же матерые и с волосатыми плечами. А вслед за ними — какой-то старичок, совсем древний, усохший, с тросточкой. А за ним — старушка с младенцем на руках. Потом — какие-то две женщины в халатах в цветочек, похожие друг на друга как сестры. Целая семья своими глазами пришла посмотреть на диковинного чужака.
— Похоже, — сказала Даша, — они ждут, когда ты кони двинешь от их раков. Или сам превратишься в рака. И, кажется, немножко восхищены тем, что ты еще в сознании.
Когда Матвей приговорил последнего речного гада и откинулся на стуле, лицо у него было бледное, глаза стеклянные. Он тяжело дышал. Расстегнул пуговицу на джинсах и ослабил ремень. Пару минут сидел тихо, поглаживая живот, икая и повторяя:
— Все хорошо, я в порядке. В порядке, — словно уговаривал сам себя.
Даша смотрела на него с жалостью. Хозяин осторожно подошел к столику.
— Я хотел узнать, может, вам что-то еще нужно?
— Нет, все прекрасно, спасибо большое, — сказала Даша. — Ему теперь надо посидеть вот так минут десять, вы не против?
— Я? Вы шутите? — Хозяин добродушно рассмеялся. — Я о вас теперь легенды буду слагать! Самый благодарный гость в истории моего ресторана! Я всю семью позвал посмотреть на вас! Хоть до ночи сидите.
Матвей пробурчал что-то, все его тело дрожало и издавало звуки пищеварения. Даше казалось, что она слышит, как звенят от натяжения стенки его несчастного желудка.
Пока он сидел и приходил в себя, Даша вышла на стоянку. Лошадь ушла куда-то, в сумерках Даша смотрела, как отъезжают с парковки огромные фуры и приезжают новые.
Через какое-то время Матвей вышел из забегаловки и, медленно переставляя ноги, как космонавт в условиях непривычной гравитации, направился к машине. Сел за руль, пристегнулся, но тут же отстегнул ремень — тот слишком сильно давил на живот. Завел мотор и вырулил на дорогу. Он хотел включить фары, но вместо них включил дворники. Пока шарил пальцами за рулем, пытаясь все исправить, ему поплохело. Он вдарил по тормозам, «Самурай» взвизгнул шинами и замер прямо посреди дороги. От удара лбом о приборную панель Дашу спас только ремень. Матвей открыл дверь, наклонился — и его вырвало.
Мимо, едва не задев открытую дверь «Самурая», басовито сигналя, прогрохотала фура.
— Матвей, еб твою мать!
Матвей с трудом вернул себя в кресло, захлопнул дверь, вытер рот тыльной стороной ладони.
— Я в порядке.
— Ты посреди дороги встал! Буквально посреди дороги!
Мимо, снова гудя, проехала машина — живая демонстрация эффекта Доплера. Матвей завел мотор и тронулся. Они проехали минуту, не больше, когда он опять затормозил — и все повторилось: его рвало долго, и лужа бледной, мутной блевотины под машиной росла и растекалась по трещинам в асфальте ручейками.
— А вообще знаешь, нет, я не в порядке. — Он посмотрел на Дашу. — Мне нехорошо. На все десять шампуров нехорошо. Можешь сесть за руль?
— Ты издеваешься?
— Нет.
— Съезжай с дороги, сейчас же!
— Я не могу. Тебе придется сесть за руль.
— Ты точно издеваешься.
— Ну перестань.
— Ты хоть понимаешь, как я рискую!
— Даш…
— Разворачивайся. Вернемся домой, к Марине, отлежишься, завтра поедем дальше.
— К Марине? О боже. Да я лучше лицом костер затушу.
— Матвей…
— Я не могу вернуться домой! Пути назад нет, — он помолчал и пробурчал что-то невнятное себе под нос.
— Чего ты там бормочешь?
— Я не могу домой. Мне там все про Настю напоминает. Я не могу.
Мимо, сигналя, проехала еще одна машина. Водитель притормозил, опустил стекло.
— Эй, помощь нужна?
— Все нормально, — Матвей вытер рот внешней стороной кисти. — Просто голова закружилась.
Водитель увидел лужу блевотины под дверью, поморщился, поднял стекло и дал по газам.
— Тебе придется сесть за руль, — пробулькал Матвей. Он с трудом выбрался из машины, открыл заднюю дверь и развалился сзади. Даша влезла на водительское кресло, быстро включила фары, завела авто и съехала с дорожного полотна на гравий. Она смотрела на дорогу из-за руля, как солдат, осторожно выглядывающий из окопа. На обочине она отрегулировала кресло, зеркала и посмотрела на лежащего сзади брата. Впервые за долгое время она испытала к нему — что? — жалость?
Она, конечно, тоже помнила дату и теперь понимала, что именно случилось с Матвеем, и почему он такой дерганый и за что наказывает себя — скоро годовщина: послезавтра будет пять лет как погибла его дочь.
Глава десятая2022
В тот день вся семья собралась вместе — на мамин день рождения, в доме на Любимова. Шесть соток, небольшой двухэтажный коттедж из белого кирпича, две грядки с помидорами и огурцами, грядка с клубникой, две клумбы с хаотично растущими цветами, змеящаяся между ними дорожка, ведущая к деревянной, опутанной лозами дикого винограда беседке, рядом с которой стоял, раскорячившись, закопченный мангал и лежала охапка дров.
Все собирались в беседке. Даша уже планировала отъезд из России, но пока не сказала об этом никому из родственников. Сидела за праздничным столом и вертела в голове тяжелые мысли: на днях задержали Галину Родченко, и все сотрудники оказались под ударом.
Мама вслух строила планы: завтра, мол, Дашенька, поможешь мне в огороде, и послезавтра, и вообще всю неделю теперь будем всей семьей выращивать помидоры.
— Я не могу, мам, — сказала Даша, удивившись собственной решительности. — Я завтра уезжаю.
— А вернешься когда?
— Не знаю.
— Ну хотя бы примерно? Через неделю, две?
— Я не знаю. Не уверена, что вернусь.
— Шо ты ерунду говоришь какую-то. Как будто навсегда уезжаешь.
Даше было тяжело с мамой, потому что мама не умела разговаривать как живые люди, все разговоры с ней были похожи на осаду крепости, Даше казалось, что мама не разговаривает с ней, а пытается сделать под нее подкоп, прорвать какую-то воображаемую оборону. Даша как могла защищалась, и все ждала, что Матвей вступится, попросит мать притормозить, но он сидел рядом и ел борщ, и когда Даша взглянула на него, по лицу, по улыбке догадалась — он, как всегда, совершенно не замечает материнских наскоков и абсолютно уверен, что все они сейчас прекрасно по-семейному проводят время.
— Меня посадить могут, мам.
— Доча, ну шо ты говоришь такое? Ну за шо тебя сажать-то?
— Институт, в котором я работаю, объявили нежелательной организацией, мою начальницу арестовали.
Матвей перестал жевать и посмотрел на Дашу.
— За что?
— Никто не знает. Пытаемся выяснить. В любом случае, наш юрист говорит, что мне небезопасно находиться в России.
— Что значит «небезопасно»? Ты совершила какое-то преступление?
— Мам, не начинай, а.
— Просто найдешь другую работу, делов-то. И с чего вдруг тебе-то бояться? Ты ж ничего плохого не сделала. — Мать цокнула языком. — Ц-ц, посадят ее, деловая колбаса…
Потом с работы вернулся Осип Петрович, новый мамин муж. Он сел за стол, и напряжение немного спало, или, точнее, перераспределилось, теперь мама и под него тоже пыталась сделать подкоп. Осип Петрович молча хлебал борщ и, кажется, даже не реагировал на реплики Ольги. Даша встретилась с ним взглядом, и он вдруг как-то по-доброму ей улыбнулся и подмигнул. Из всех маминых мужей он нравился Даше больше всех, во многом потому, что был не похож на прочих маминых хахалей, не был ментом и бандитом. Плюс он был совершенно невосприимчив к агрессивной манере Ольги Силиной