Даша решила, что самой разумной реакцией на тираду будет молчание — и, кажется, угадала.
Катерина смерила взглядом ее и Матвея, увидела кеды, хмыкнула, качнула головой.
— Эт не дело. — Ушла в сарай и вернулась с двумя парами высоких болотных сапог. — Вот. Тапки свои сымайте. Вон там бросьте, не ссыте, не умыкнут.
Размер она не спрашивала, болотники были огромные — и Даша в них была как клоун. Она спросила, нет ли других размеров, и тут же по взгляду хозяйки поняла, что вопросы лучше не задавать. Катерина выдала им панамы и длинные тонкие шесты — чтобы прокладывать дорогу по болотам и вытащить, если начнут тонуть. Сама повязала на голове красную бандану: «шоб лучше меня видели, если шо — идите на красное», — и кивнула в сторону леса: пошли, мол.
По болотам шли час — но, кажется, дольше, потому что над головами вихрем кружило комарье и лезло всюду — в нос, в глаза, в уши. Даша обмахивалась веткой акации. Земля под ногами сперва была мшистая, мягкая, словно резиновая. Затем более-менее сухая почва совсем закончилась, началась топкая, гнилая влага — сапоги уходили в нее чуть не по колено, каждый шаг давался с большим трудом. Почва булькала, шест все глубже уходил в нее, пару раз Даша провалилась чуть не по пояс, и Катерина вытягивала ее, ухватившись за шест. Сквозь заросли камышей они протиснулись в мутное, заросшее ряской болото. Из зеленой воды здесь и там торчали почерневшие коряги — корни и остовы сваленных, погибших деревьев. Вдоль берега росли ивы, сквозь их кроны солнце строчило лучами, в лучах плавали пылинки.
На черных корягах кое-где гроздьями росли поганки и блестели соляные корки. Соли было все больше, кристаллы сверкали на листьях и на стволах деревьев — явный признак близости искалеченного кадавра.
В пути стало ясно, что недовольство Катерины приезжими туристками-писательницами — напускное, на самом деле она явно любила поболтать, с большим удовольствием рассказывала и о себе, и о жизни в селе. Была только одна проблема: Матвей. У него, кажется, было слишком хорошее настроение, он пару раз сказал что-то невпопад, одна из его реплик обидела Катерину, и дальше на вопросы Даши она отвечала односложно и с неохотой.
Наконец они вышли на открытую поляну и увидели ее — мертвую девочку. Катерина кивнула — вот, мол, любуйтесь — и отошла в сторону, села на камень и закурила. Сигарету она держала как-то по-зековски, большим и указательным, огонек прятала в кулаке.
— Так, сестра, у тебя пятнадцать минут, — сказала она, — обед скоро, а у меня еще гряда морквы не убрата.
Даша сняла рюкзак, достала камеру, сделала пару снимков, обернулась на Катерину.
— Я могу подойти?
— Кто ж те запретить-та? — произнесла она с преувеличенно-южным акцентом. — Вот тут, я дорожку колышками пометила.
Даша сделала шаг и тут же провалилась чуть не по пояс, Катерина, смеясь, вытащила ее за шкирку.
— Ладно, иди за мной. Наступай на мои следы.
Еще издалека Даша заметила рядом с кадавром потушенное кострище — лежащие аккуратной кучкой черные головешки. Поляна не выглядела заброшенной, да и сама мертвая девочка отличалась от прочих кадавров, и Даша не сразу сообразила, что именно не так.
Одежда, догадалась она, подойдя поближе.
Достала телефон и открыла архив фотографий. На снимках с прошлой экспедиции на девочке была белая рубашка и джинсы. Теперь на ней был вязаный зеленый свитер и почему-то зимняя куртка. Джинсы вроде бы те же.
Даша включила диктофон:
— МА-146, следов вандализма не наблюдаю. Но есть необычное отличие. Не пойму, ее переодели как будто. Одежда явно новая. Куртка и свитер. Фото приложу к отчету.
Даша обернулась на Катерину.
— Вы случайно не знаете, откуда взялась новая одежда?
Катерина затушила сигарету о подошву сапога и убрала бычок в карман.
— Я принесла.
— Это вы ее одели?
— Ну.
— А зачем?
— Шоб не мерзла, — сказала женщина таким тоном, словно отвечала на самый глупый вопрос на свете.
Матвей хмыкнул, и по лицу Катерины сразу стало ясно: это была последняя капля, она больше ни слова не скажет.
— Закругляйтесь, мне домой пора.
В машине Даша долго молчала, потом повернулась к Матвею.
— Матвей, а можно тебя попросить?
— М-м?
— Не мог бы ты в следующий раз завалить ебало?
— Чего?
— Ничего. Я из-за тебя так в жизни данные не соберу.
— Ты о чем?
— А ты подумай! У меня тут женщина, которая кадавру одежду приносит, я ее расспросить хотела.
— Ну и расспросила бы, я-то шо?
— Я бы может и расспросила, если б ты не ухмылялся, как мудак, каждые две секунды.
— А, так это я виноват?
— Ну а кто?
Матвей обиженно посмотрел на нее.
— Не надо строить из себя оскорбленную невинность, ты не в первый раз так делаешь!
— Да че я делаю-то?
— Вот эта вот ухмылка твоя. Шутки за триста.
— Нормальные у меня шутки. Ой, ладно, знаешь, сама тогда таскай снарягу, раз такая умная. Ухмылка ей моя не нравится, охренеть просто.
Дальше ехали в тишине.
Матвей затормозил у калитки, и Даша увидела маму — та стояла над грядкой с помидорами. На ней была выгоревшая зеленая рубашка и серые штаны, из заднего кармана которых торчали оранжевые резиновые перчатки. Матвей вышел из машины, повис на заборе.
— Ма, это мы!
Она не обернулась, так и стояла, уперев руки в бока. Махнула рукой: заходите, мол. Пока Матвей доставал из багажника мешок с удобрениями, Даша толкнула калитку и аккуратно прошагала по узким тропинкам между грядок с редиской и морковью и остановилась рядом с мамой. Вид у мамы был удрученный, она смотрела на кусты помидоров с немым упреком, как тренер Сборной России по футболу на игроков после провального первого тайма: что ж вы меня так подводите, пацаны; на нас вся страна смотрит, а вы — вот так? Чахлые, захиревшие кустики в два ряда торчали из серой земли и всем своим видом демонстрировали полное отсутствие воли к победе.
— Привет.
Мама отвлеклась от грядки, посмотрела на Дашу и замерла — словно увидела редкое животное и теперь боялась спугнуть. Пару секунд они обе неловко смотрели друг на друга. У мамы задрожали губы, из глаз потекли слезы, она кинулась и вцепилась в дочь, прижалась к ней. В детстве Даша была ниже мамы ростом и смотрела на нее снизу вверх, теперь все было наоборот, мама с возрастом словно уменьшилась, усохла, и теперь казалась совсем крохотной. Во всяком случае, Даша помнила ее иначе.
— Какая ты худая стала, господи, — бормотала мама, все еще обнимая Дашу, ощупывая ее спину и бока. Она всегда так делала — во время объятий на ощупь проверяла упитанность своих детей. Затем отпрянула, погладила по голове.
— Совсем седая. Почему ты седая?
— Мам, мне сорок четыре.
— Да, но… но… почему ты не красишься? Эта седина, ее же можно закрасить, — она перебирала Дашины пряди, — тебя Галя может покрасить, она с краской чудеса творит, и недорого. Ты же помнишь Галю?
— Мама, — Даша взяла ее за руки, — ну какая Галя? Зачем она мне?
— Она красит хорошо.
— Я не хочу красить волосы. Мне нормально с моей сединой.
Мать поморщилась.
— Ерунду говоришь, я сегодня же ей позвоню.
— С днем рожденья тебя-я-я-я, с днем рожденья тебя-я-я-я, — запел Матвей. Он шел меж грядок с мешком удобрений на плече. На мешке был розовой праздничный бант.
— О господи, — тихо сказала Даша, — он к мешку бант присобачил.
— Ну же, подпевай, с днем рожденья маму-у-уля! С днем рожденья тебя! Мы привезли тебе лучшие удобрения в мире!
— Ты зачем на плечо его взвалил, дурак, — сказала Даша, — у тебя же только спина прошла!
— А, черт, — спохватился Матвей и осторожно снял мешок с плеча и положил рядом с дорожкой.
Мать шмыгнула носом, вытерла слезы и вновь обернулась на Дашу.
— Вы же не спешите, да? Я грядки сейчас подкормлю и поедем.
— О, у тебя тут арбузы даже?
— Да, но они дрянные совсем. Их выбросом побило, — мама снова посмотрела на грядку с помидорными кустами. — И эти вот тоже. Как ни пытаюсь спасти — все без толку. Ну-ка, помоги мне.
Матвей надрезал мешок с удобрениями, насыпал в ведро. Даша зачерпнула лейкой теплой воды из бочки. Они шли от куста к кусту, мать сыпала похожие на золу удобрения, Даша аккуратно поливала.
В кармане завибрировал телефон, Даша достала его, взглянула на экран — это была Катерина.
— Хочешь знать про кадавра? Приезжай, — голос у нее изменился, и Даша не сразу сообразила, в чем дело — кажется, она была пьяна. — Только без этого, без хмыря твоего! Он мне не нравится. При нем я говорить не буду.
Даша убрала телефон в карман, поставила лейку и меж грядок направилась к калитке.
— Ты куда? — окликнула мама.
— Мне отъехать надо по работе, это часа на два, не больше. Увидимся дома. Матвей, дай ключи.
— Я тебя довезу.
— Не надо, я сама. Ты уже достаточно помог. — Матвей смотрел на нее в нерешительности, и она вздохнула. — Да нормально все будет с «Самураем», не переживай. Верну его в целости и сохранности.
Она вернулась в деревню, к дому с горой велосипедов на заднем дворе, Катерина встретила ее на пороге. Внутри было тесно, но чисто и довольно уютно. Закатный солнечный свет бил сквозь плотные шторы, и все пространство внутри было словно окрашено в мягкие оранжевые тона. На столе стояла уже початая бутылка коньяка.
— Чаю? — не дожидаясь ответа, хозяйка поставила чайник на плиту и уже засыпала заварку в френч-пресс. Пока чайник со свистком на носике тихо сопел на плите, она села напротив Даши, смотрела на нее с прищуром, как сквозь клубы сигаретного дыма. Взгляд у нее был масляный, пьяненький. Она, очевидно, была из тех людей, которые, выпив, грустнеют, предаются печали и тоскуют о былом. Достала с полки фотоальбом и положила на накрытый старой порезанной скатертью стол, пододвинула к Даше. На первой странице было две семейные фотографии: еще молодая Катерина, ее муж и д