Время от времени приезжали в корпус и присутствовали при ответах пажей члены Совета военно-учебных заведений и изредка главный начальник генерал-адъютант Н. В. Исаков. Чаще других из числа членов Совета бывал в корпусе <…> генерал В., почтенных уже лет, небольшого роста; сильно близорукий и глуховатый, он, однако, очень интересовался учебною частью и часто предлагал вопросы, вызывавшие в пажах веселое настроение. Помню я, как с ним произошел курьез на экзамене тактики. Этот предмет, составляющий, так сказать, преддверие стратегии, читал полковник Левицкий, увлекавшийся сам и увлекавший своим красноречием слушателей. Генералу В., внимательно вслушивавшемуся в ответ одного из лучших учеников, вздумалось предложить ему вопрос: во сколько времени сорокатысячный корпус, расположенный в шестиверстном районе, может быть выстроен в одну шеренгу. Отвечавший паж был видимо смущен столь неожиданно поставленным вопросом. Так как военная история, на которую постоянно ссылается тактика, подобного примера не дает, потому что при таком построении неприятель легко бы перебил всю армию по одному человеку, начав с любого из флангов, полковник Левицкий, видя затруднение пажа и желая поддержать его, спросил генерала: «Позвольте, ваше превосходительство, узнать, в каком сражении было подобное построение?»
В свою очередь смутился и генерал. «Где именно, не помню, — отвечал он, — но где-то положительно было». <…>
Вообще экзамены, а в особенности экзамены в старших классах, имели большое значение и обставлялись очень серьезно: почти всегда присутствовала комиссия из членов Главного управления военно-учебных заведений. Но самое серьезное значение имели экзамены, обуславливающие переход из младшего специального класса в старший выпускной и сопряженное с успешным переходом в этот класс производство в камер-пажи, для чего надо было получить не менее 9 баллов в среднем выводе при 12-балльной системе. Удостоенный производства в камер-пажи мог считать себя обеспеченным в отношении выхода в гвардию при каком бы то ни было исходе занятий в старшем специальном классе. В мое время камер-пажу почти что и некогда было заниматься науками особенно усердно. Камер-паж, кроме своей домашней внутренней службы, то есть дежурства по роте и по лазарету и общей фронтовой службы — разводов, парадов, — нес еще придворную службу, присутствуя при высочайших балах, выходах, обедах и проч.
Если принять во внимание, что наш выпуск состоял из девятнадцати человек, то весьма понятно, как мало времени останется на учение, и снисходительность начальства представится очень естественною. <…>
По окончании экзаменов, весною, старшие классы уходили на практические работы по топографии, иначе сказать, на съемку местности. Для этой цели обыкновенно выбирался <…> Петергоф <…>. Откровенно сказать, две недели, назначавшиеся на это занятие, незаметно проходили в самом веселом препровождении времени. Участки для работы назначались небольшие, так что часа в два с небольшим смело можно было кончить; остальная же часть дня и вечер были в полном нашем распоряжении; зоркий глаз офицеров, руководивших съемкой, отсутствовал, пажи сходились в назначенном месте, и шел пир горой; впрочем, к заре, то есть к 9 часам вечера, все были дома в бараке и до поздней ночи передавали друг другу впечатления дня…
Морской кадетский корпус
Морской кадетский корпус — военно-морское учебное заведение в Санкт-Петербурге. Несмотря на формальный перерыв в преемственности после 1917 года, претендует на то, чтобы считаться старейшим в России.
Прием производился по состязательному экзамену, причем преимущество предоставлялось детям военных чинов Морского ведомства. Окончившие полный теоретический и практический курс гардемарины (так назывались воспитанники старшего класса) осенью производились в мичманы.
Из воспоминаний(А. И. Зеленой, 1809–1892)
…Я вместе с двумя моими братьями поступил в Морской кадетский корпус 6 марта 1822 года. Мне было 12, а младшему брату не было еще и 10 лет. <…> Нас поместили в пятую роту, которой командовал капитан-лейтенант князь Сергей Александрович Ширинский-Шихматов. В то время в каждой из пяти рот были и гардемарины, и «старые» кадеты, и вновь поступающие. Каждая рота разделялась на четыре отделения, называвшиеся частями, и в каждой части были воспитанники всех трех упомянутых разрядов; в пятой роте этот порядок несколько изменялся: все вновь поступающие, которые тогда обыкновенно назывались новичками, определялись в четвертую часть, в которой из гардемарин были только старший и подстарший и никого из «старых» кадет. Этой частью командовал молодой офицер Павел Михайлович Новосильский, за год перед этим возвратившийся из кругосветного плавания к Южному полюсу на шлюпе «Мирный» под командой лейтенанта М. П. Лазарева, знаменитого адмирала, которому флот много обязан. <…> Вообще, новичкам иногда приходилось плохо, особенно из не бравых: над ними издевались и шутили самым варварским образом. В то время каждый из гардемарин мог послать кадета в другую роту, за чем ему вздумается; так, например, гардемарин посылает новичка в другую роту к такому-то гардемарину или «старому» кадету спросить и принести книгу «Дерни о пол» или «Гони зайца вперед». В первом случае посланный, спрашивая книгу «Дерни о пол», ничего не подозревая, летит на пол, подбитый ногой гардемарина, а во втором случае посланного отправляют в другую роту к такому-то гардемарину, а этот к третьему и так далее, пока посланец не выбьется из сил. С нами, новичками четвертой части, ничего подобного не бывало, мы были под защитой Павла Михайловича, а если и случалось в классах во время перемены кто-нибудь из «старых» кадет вздумает как-нибудь посмеяться, то другой говорит: «Оставь его, он из спартанцев», — нас так называли, вероятно, потому, что мы не признавали некоторых обычаев и правил, противных здравому смыслу, но которые всеми строго исполнялись. Павел Михайлович каждый день в 11 часов утра, по выходе кадет из классов, приходил в часть, каждого кадета по очереди расспрашивал, что делал в классе, и при этом разъяснял, в чем кто-нибудь затруднялся. <…>
Князь Сергей Александрович с большой заботой следил за гардемаринами и кадетами своей роты и отличал хороших воспитанников. Прилежных и хорошего поведения он иногда призывал к себе на квартиру и угощал чаем и сластями, беседовал о разных ученых и религиозных предметах. Он, кроме новых языков, обладал знанием греческого и латинского <…>, любил литературу и сам писал, большей частью пьесы религиозного содержания, в стихах. Он каждый день приходил в роту и беседовал с воспитанниками. По воскресеньям после обеда каждые две части кадет ставились во фронт в две шеренги, и он приходил изъяснять воскресные Евангелия. Для этого каждый гардемарин и кадет по очереди должен был сказать один стих Евангелия, и князь изъяснял его и поучал; такие поучения продолжались часа полтора и более. Если кто из воспитанников не мог сказать следующего стиха, то он, тихо упрекнув, переходил к другому. Окончив беседу, переходил в другие две части и таким же образом поучал и остальных. Для того чтобы кадеты могли ознакомиться и выучить воскресные Евангелия, в каждой части было по нескольку экземпляров воскресных Евангелий с изъяснениями, розданных князем. Значительное большинство воспитанников слушали и выучивали Евангелия с охотой. Этим поддерживалось религиозное направление между кадетами.
Во всех учебных заведениях в Великий пост стол был скоромный, за исключением первой и последней недели и сред и пятниц прочих недель поста; но многие гардемарины и кадеты не только нашей роты, но и в других ротах не ели скоромного, а питались одним хлебом и квасом, которые, мимоходом сказать, всегда приготовлялись превосходно; я помню, с одним гардемарином в Великую субботу в церкви сделалось дурно, и как оказалось, оттого, что он в Страстную пятницу ничего не ел. Впрочем, князь Сергей Александрович, видимо, не поощрял таких воспитанников. У него не было обыкновения по субботам наказывать воспитанников, как тогда называли, «подданными ленивыми», но за важные проступки в поведении и он наказывал телесно, хотя и не часто, но и это делалось неохотно, без всякого раздражения, а как бы по необходимости, и всегда увещания его сопровождались ласкательным словом «друг мой», и наказанные всегда сознавали законность постигшей их кары и не питали к нему никакой злобы. <…>
Директор корпуса <полный адмирал Петр Кондратьевич Карцов>, как член Государственного совета и сенатор, имел много посторонних занятий и мало обращал внимания на корпус. Мы его видели очень редко, не более двух раз в году, и когда ожидалось его посещение, то все приходили в такую тревожную суетливость, какой не замечалось и при посещении корпуса высочайшими особами. Деятельность ближайшего его помощника, называвшегося тогда полковником, ограничивалась кроме хозяйственной части тем, что по воскресеньям и праздничным дням перед церковной службой он приходил в столовый зал, где были выстроены все кадеты во фронте поротно, и, поздоровавшись с воспитанниками, проходил по фронту, после чего воспитанников вели в церковь к Божественной литургии. Только этим и ограничивалась забота главных начальников корпуса о нуждах и потребностях кадет, а потому тем более надобно отдать полную благодарность тем из второстепенных начальников, которые, руководимые только сознанием своего долга, свято исполняли свои обязанности и приносили кадетам несомненную пользу. <…> Еще весной 1825 года назначен был новый директор корпуса, адмирал Петр Михайлович Рожнов <…>. Вступив в командование корпусом, он нашел важные недостатки и неудобства в помещении кадет как в ротах, так и в классах, а равно — вполне сознавая вред, происходящий для нравственности воспитанников от совместного житья взрослых кадет и гардемарин с малолетними кадетами, почти детьми, предпринял большие переделки во внутренности корпуса