В свободное время воспитанники играли в лапту, ходили на ходулях и пели хоровые песни; много было любителей, которые занимались воспитанием червячков и птичек, которых выдирали из деревьев, растущих в саду у забора. Один ухитрился выдрать белого воробья (альбиноса) и доставил большое удовольствие учителю естественной истории Тарачкову, сделавшему из него чучело.
С 1 августа до 15-го были каникулы, и некоторые разъезжались по домам в отпуск.
Обратимся опять к составу ротных командиров. Алексей Ефимович <Янкович, переведенный из Полтавского кадетского корпуса>, был <…> мягкого характера и даже когда вел воспитанника на расправу, то дружески обнимал его. Он отличался всегда франтоватостью и поощрял к франтовству и воспитанников: в его командование появились собственные сапоги на высоких каблуках, которые дозволялось надевать в танцкласс. Можно было употреблять душистые мыла и помадиться.
Алексей Ефимович также нашел неприличным, чтобы в число воскресных лакомств, которые покупались на собственные деньги, хранящиеся у ротных командиров, входили колбаса и булки, а между тем по воскресеньям более всего чувствовался голод, так как более всего находились в движении, и обед, быв не так сытен, оканчивался слоеным пирожком.
Преподаватель В. В. Левитский с кадетами Орловского Бахтина кадетского корпуса в лагере «Ботаника».
Россия, Орёл (1908)
Питание наше состояло утром из кружки сбитня с молоком и булки из второго сорта муки, величиной гораздо меньше обыкновенной французской; золотушным вместо сбитня давалось молоко. Сбитень с молоком составлял приятный напиток, а булка представляла солидный «денежный знак»: за нее можно было обменять и карандаши, и тетради. Она была единицей при проигрыше пари и проч. С 11 часов давался кусок черного хлеба, а в час — обед, состоявший из трех блюд: супа или щей, куска вареного мяса с огурцом или гарниром, пирог или каша; за вторым блюдом ставились графины с водой и квасом. Затем ужин состоял из двух блюд: супа и каши-размазни, или крупеников, или картофеля в мундире с маслом, а иногда вместо ужина давалась кружка молока и булка. Если каша-размазня подавалась часто и надоедала воспитанникам, то кашей смазывались салфетки. Этим выражался протест эконому <…>. Перед обедом пелась молитва всеми воспитанниками, а также часто пелась и вечерняя молитва. В Тульском корпусе на молитву выходили три воспитанника: православный, лютеранин и католик. Лютеранин читал по-немецки, а католик — по-польски.
Когда Алексей Ефимович женился, рота присутствовала в церкви, и потом под подушками на кроватях мы нашли конфекты и яблоки. <…>
<В корпусной библиотеке> книги были расставлены по ранжиру, в красивых переплетах, но трудно сказать, для какой она цели существовала, так как воспитанники ей не пользовались и не видно, чтобы ей пользовались преподаватели и офицеры; воспитанникам же позволялось читать «Журналы военно-учебных заведений»[96], которые хранились у каптенармусов в цейхгаузах; собственные книги если и были, то на них должна была быть надпись: «Сию книгу иметь дозволяется — помощник инспектора Маслов», без этой надписи книга у воспитанника отбиралась, даже Новый Завет не избегал этой цензурной надписи. Только в директорство Вишнякова были учреждены ротные библиотеки, помещавшиеся в шкафах, стоявших в спальнях. Но системы для чтения никто не рекомендовал, и этим делом, кажется, никто из начальствующих не интересовался. Заведовал библиотекой один из кадет роты. Редко, но все-таки проникала в среду кадет и «нелегальная» литература, как то: «Три мушкетера» и прочие романы Дюма, которые читались с большой осторожностью, во избежание отобрания. <…>
Со вступлением директора Вишнякова в праздничные дни были устраиваемы кадетские спектакли, живые картины и бывали балы, посещаемые цветом Орла.
Воспитанники скоро сделались настоящими кавалерами, хотя ходил рассказ, что один кадет пригласил на легкий танец одну девицу и предложил, как ей угодно танцевать: за даму или за кавалера? Особое джентльменство слабо прививалось, так как очень мало воспитанников посещали свои дома за отдаленностью, плохими путями и краткосрочными отпусками; в наш проезд из Тулы в Орел ехали по грунтовой дороге, даже тогда шоссе не было; единственный раз мы воспользовались продолжительным каникулярным отпуском — это после смотра императора Николая Павловича, повелевшего дать нам отпуск и освободить от лагерных учений.
Не знаю, вследствие каких причин выработался особый тип, считавшийся молодечеством, и назывался закалы. Они ходили вразвалку, говорили басом, были хорошие товарищи, но нелюбимы начальством; красивые воспитанники назывались мазочками.
В числе новшеств было обязательное писание писем пред праздниками Рождества Христова и Светлого Христова Воскресения к родителям, которые отправлялись на казенный счет; письма эти сопровождались аттестациями ротного командира, и вот один маленький кадет Ф., сын генерала с почтенной немецкой фамилией, лютеранин, писал отцу: «Милый папаша, позвольте мне перекреститься, так как все товарищи называют меня колбасником». А другой, более бесстрашный, не отличавшийся успехами и хорошим поведением, писал: «Милые родители, учусь и веду себя скверно, в чем может засвидетельствовать ротный командир». Это возмутило ротного, и он велел переписать, но воспитанник упорно отказался, и нужно думать, что письмо пошло в первоначальном виде, но находчивый воспитанник адресовал в тот город, где его родители никогда не были.
Все эти новшества не завоевали любви к новому директору, и мы часто вспоминали Тинькова, прощая ему его наказания. Вспоминали его за добродушие, и что он в продолжение своего директорства никого не сделал несчастным.
<Помню, как> на выпускном экзамене во 2-м специальном классе одному из способных учеников достался билет о Хераскове; он и говорит, что Херасков был сын бедных и неблагородных родителей, что отец не мог дать ему приличного образования, а потому определил его в кадетский корпус[97]. Разразился гневом Вишняков, и способный кадет оставил корпус, поступил в другое учебное заведение и был потом прекрасным выборным мировым судьей. <…>
Период, обнимающий мои воспоминания, относится к первым годам основания корпуса. Воспоминания мои подчеркнуты событиями, немыслимыми в настоящее время, но, несомненно, были и светлые страницы кадетской жизни. Корпус воспитал истинно русских людей, патриотов и дал из тогдашнего состава представителей высших чинов армии, корпусных командиров, администраторов, начиная с губернаторов, земских деятелей, судей и других…
Николаевское кавалерийское училище
Николаевское кавалерийское училище — привилегированное военное училище Российской империи. Основано 9 мая 1823 года.
Из воспоминаний(И. И. Ореус, 1830–1909)
…Внутренний и внешний быт воспитанников военно-учебных заведений Николаевского времени много разнился от того, который выработался в последующее царствование, и — как все в мире — представлял дурные и хорошие стороны.<…> Мои воспоминания относятся к Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в период времени с 1845 по 1849 год, когда я имел честь пребывать в стенах этого заведения. <…>
Доступ в школу открыт был одним потомственным дворянам; для приема туда требовалось, чтобы поступающий был не моложе 13 и не старее 15 лет от роду и удовлетворял известным экзаменным условиям. Курс учения продолжался четыре года. Дотянувший, хотя бы и с грехом пополам, до 1-го (старшего) класса и не натворивший каких-нибудь чересчур безобразных шалостей, выпускался в тот или другой гвардейский полк на имеющиеся вакансии, а иногда и сверх вакансий. Понятно, что при этом право выбора предоставлялось сначала лучшим ученикам, выходившим преимущественно в самые блестящие полки гвардии: Кавалергардский, Конный, Преображенский и т. п. <…>
Легкий способ выхода в гвардию, которая считалась преддверием для карьеры молодого человека, конечно, поощрял отцов и матерей к отдаче сынков в это привилегированное военно-учебное заведение, если средства сколько-нибудь позволяли. Плата за воспитание в школе полагалась немалая: в пехоте 400 руб., а в кавалерии — 450; кроме того, при подаче прошения перед приемным экзаменом родители должны были представлять реверс, или свидетельство о том, что имеют достаточные средства для содержания сына в гвардейской пехоте или кавалерии.
Предназначавшиеся к военной службе сыновья военных и гражданских чинов первых трех классов отдаваемы были преимущественно в Пажеский корпус, где воспитание велось на счет казны. Этот корпус был, так сказать, аристократическим военно-учебным заведением. В школу же стекались главным образом молодые барчата, отцы которых недалеко ушли по службе, но зато обладали порядочными, а иногда и очень значительными средствами; большая часть подпрапорщиков представляла из себя будущих владельцев поместий во всевозможных губерниях нашего обширного отечества, и многие в этих же поместьях получали свое первоначальное, домашнее воспитание. <…> Я составлял одно из немногих исключений, потому что перед тем обучался в одной из петербургских гимназий и, окончив там 4-й класс, обладал достаточными познаниями для поступления в 4-й же (младший) класс школы. Таковым же исключением был я и в отношении имущественном, так как отец мой никакого недвижимого имущества за собой не имел, а принадлежал к числу честных гражданских тружеников, достигших довольно высоких государственных должностей. <…>
В течение лета 1845 года я освежил кое-как мои гимназические познания и около середины августа явился на приемный экзамен. Всем нам известны эмоции, овладевающие мальчиками во время подобного испытания, а потому распространяться о них нечего; скажу лишь, что экзамен был не из числа особенно строгих; тем не менее я хотя и не провалился, но попал в самый хвост поступивших.