Вечером того же дня вышел приказ по корпусу, благодаривший меня за все труды, заботы и знания, положенные в роту мою в Севастополе, во время эвакуации, и в Бизерте, и я назначался командиром сводной 6-й и 7-й рот. Всю работу приходилось начинать сначала. Плавание на «Моряке» окончилось, и севастопольцы мои вернулись на «Кебир». Приехал и «гость с эскадры».
В одно печальное утро, о котором и до сих пор вспоминаю с невыразимой грустью, на дне крепостного рва стоял я перед серединою фронта своей дорогой «Севастопольской» роты и читал им приказ по корпусу о нашей разлуке.
Длинный фронт вытянулся вдоль крепостной стены, и двойной линией тянулись передо мной милые головы кадет с глазами, устремленными на меня, давно знакомые, близкие, родные лица, так хорошо изученные мною души, так горячо любимые дети-друзья. Прочтя приказ, я сказал им прощальное слово:
– Мне тяжело и грустно отходить от вас; но я учил вас безропотно подчиняться каждому приказу и сам подаю вам в этом пример.
Сбоку на фланге на фоне крепостного вала стояла высокая фигура Круглика-Ощевского, белая рука разглаживала черные бакенбарды на белом лице, и черные глаза с улыбкой следили за прощанием командира с его ротой. Вдруг он отделился от скалы и громко закричал:
– Господа, по обычаю моряков, качать вашего любимого командира, ура!
Рота бросилась ко мне, подхватила, и высоко взлетал я между двумя каменными стенами на мягкие руки дорогих моих воспитанников и учеников.
– Ура! Ура! – кричали кадеты; но сердце мое сжималось от горя разлуки.
Я переживал чувство матери, отрывающей родное дитя от груди своей и передающей его, против воли своей, чужой и строгой гувернантке. Никогда не забывая своей «Севастопольской» роты, как нельзя забыть даже умершее дитя, я вскоре привязался к своим новым «малышам», воспитывая их, я обучал их морскому делу, французскому языку и затем еще рисованию, ходил с ними в экскурсии, читал им историю Морского корпуса и, так часто и много общаясь с ними, искренно полюбил и эти роты, с которыми пробыл до 1923 года, до своего отъезда в Париж.
В тот год и в той роте я закончил все 20 лет моей учебно-воспитательской деятельности, имея своим старшим воспитанником контр-адмирала Николая Машукова и самым младшим – кадета Владимира Спильниченко.
Дело его личных воспитанников, Владивостокского Морского училища, было теперь окончено в Бизерте, и Михаил Александрович Китицын считал, что долг его по отношению «к своим» закончен; «перевоспитывать» или «довоспитывать» севастопольцев, вероятно, ему больше уже не хотелось, или были у него для того личные причины; только недолго он пробыл с нами после своего возвращения из Парижа, куда ездил он устраивать «своих». Подарив мне «свои погоны» на добрую память о совместной службе, он в один печальный день с грустью простился со своим «Кебиром» и, переодевшись в штатское платье, снова на пароходе и уже окончательно покинул Морской корпус. Уехал он в Америку, куда уже раньше уехал адъютант корпуса барон Соловьев. За начальником строевой части вскоре оставил корпус и ушел на эскадру его помощник старший лейтенант Брискорн…
6 ноября 1922 года окончила 3-я гардемаринская рота и стала корабельными гардемаринами. В июле 1923 года окончила среднее образование и стала гардемаринами 4-я рота кадет. В октябре 1924 года окончила 5-я рота кадет, в мае 1925-го – 6-я рота и в июне того же года 7-я рота. Четыре последние роты все бывшие мои: 4-я и 5-я – Севастопольские; 6-я и 7-я – Бизертские. 4-я перешла к старшему лейтенанту Брискорну и капитану 2-го ранга Якушеву. 5-я – к старшему лейтенанту Круглик-Ощевскому. 6-я и 7-я – к лейтенанту Калиновичу, а впоследствии к самому генералу Завалишину, о последнем я узнал уже в Париже от бывших моих воспитанников.
Где бы, когда бы ни встретил я хоть одного из них, всегда охватывает меня искренняя, теплая радость, как при встрече с родным и близким человеком-другом; и лицо каждого из них ярко оживляет в моей памяти счастливые годы самой светлой моей деятельности – воспитания живой человеческой души – мальчика-кадета, юноши-гардемарина в готового достойно пойти под сенью святого креста Андрея Первозванного. Честного и храброго офицера Российского флота. Да пошлет и им Господь эту честь и радость.
Вместо лейтенанта Мейрера вступил в командование 3-й ротой гардемарин капитан 2-го ранга Остолопов, вместо старшего лейтенанта Брискорна стал командовать 4-й ротой кадет капитан 2-го ранга Якушев. Так снова судьба переставила фигуры на шахматной доске корпуса. Он продолжал жить раз налаженной жизнью, сохраняя свое лицо и великие заветы своего великого Основателя, и был по духу таким же в Петербурге, как в Севастополе и теперь в Бизерте, так как все основные руководители жизни и воспитания в Морском корпусе были старые, опытные, кадровые офицеры Императорского флота, которым морские законы, уставы и традиции вошли уже в плоть и кровь, а опыт и знания давали возможность легко, хорошо и понятно передавать их молодым поколениям.
После отъезда Мих. Алек. Китицына из Морского корпуса, директор корпуса предложил его место генерал-майору Ал. Евг. Завалишину. Мудрый царедворец, вступив на этот большой и ответственный пост, решил сразу проявить свои силы и таланты и начал с праздника самого адмирала Герасимова, которому в этом году выходил срок службы в офицерских чинах ровно 40 лет. Он выслуживал право ношения Георгиевской ленточки с золотым числом 40 римскими цифрами, наложенными на нее.
Для этого праздника генерал Завалишин поднял на ноги весь Сфаят и весь «Кебир», объездил город и эскадру, задал всем работу, наприглашал гостей, поручил заведующему хозяйством лейтенанту Богданову организовать пир, вина, сластей, плодов и всякой снеди! Для пира был отведен столовый барак. Хлопоты генерала увенчались полным успехом. В торжественный день внутренность арабского барака превратилась во «Дворец Шахерезады».
Гирлянды африканского вереска темной резной зелени со вплетенными в них лиловыми и розовыми астрами обрамляли вход и вились под потолком вдоль белых стен. Красные, синие, желтые, розовые ковры устилали пол и низ стены и покрывали высокий помост с креслом триумфатора. Перед креслом стоял стол, другие столы обступали помост, составляя каре.
Над помостом с потолка спускалась сень в виде тонкого шатра, сшитого из морских сигнальных флагов. Скрытые в розовых, зеленых, желтых и голубых абажурах лампы одевали шатер в перламутровый свет. Живые цветы, вино, фрукты, пироги и печенья украшали столы.
Вечером вошли в шатер все жители Сфаята и офицеры Кебира и эскадры. В торжественной тишине генерал Завалишин пошел приглашать адмирала и адмиральшу. Они вошли в шатер. Ласковая радостная улыбка сияла на их лицах. Громкое, дружное, искреннее «Ура!» встретило их приход, они поднялись на возвышение под сень родных флагов и сели рядом, как на троне. Вокруг них, по старшинству, расселись адмиралы и штаб-офицеры, а по бокам остальные чины, дамы и гости. Начались тосты и речи, стаканы чокались, ораторы сменяли друг друга, переливались крики, смех и говор. Веселое, радостное, праздничное настроение охватывало всех. Прямо против адмирала с потолка спускалась Георгиевская лента и на ней золотые римские цифры – 40 лет. Он сидел, простой и милый, слушал всех с добродушной улыбкой на своем мужественном лице. И, глядя на него, мне вспомнилось: «Пирует с дружиною вещий Олег…» «Они вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе боролись они…»
Среди военных преподавателей был в корпусе генерал-лейтенант К.Н. Оглоблинский – знаменитый девиатор, профессор компасного дела, он встал и, подняв бокал за здоровье адмирала, в прекрасной речи рассказал блестящую службу директора корпуса и закончил речь словами: «Девизом жизни и службы А.М. Герасимова было всегда: «Прямо и верно» – так он и прошел всю свою жизнь». От штатских преподавателей встал профессор истории Ник. Ник. Кнорринг[576] и прочел стихотворение, не то свое, не то его дочери. Это стихотворение вызвало сенсацию: аплодировали, кричали, вызывали автора. Сам виновник торжества был растроган, встал и сказал: «Если автор сам профессор, то жму крепко его руку, если милый поэт – его дочь, то я завтра поцелую поэта». Взрыв дружного смеха покрыл ласковую шутку адмирала.
Звенели стаканы, лилось вино, сладкие пироги исчезали за чаем. Собрание веселилось и сливалось в одну дружную семью. Так сближает людей разнородных праздник, радость, счастье и вино.
Но всему есть конец. Кончился и праздник. Адмирал благодарил гостей и устроителей и ушел в свою кабинку. Генерал ликовал. Гости разъехались по домам, кто не смог – заночевал в корпусе; погасли огни, завяли цветы в табачном дыму, и ночь окружила Сфаят темнотой, тишиной и истомой.
На строевой площадке Кебира шли репетиции парада. Батальон проходил перед новым начальником строевой части генералом Завалишиным, который заменил уехавшего М.А. Китицына и занял свое прежнее достойное и заслуженное место, превратившись из «Сан-Жанского беженца» в помощника директора.
После праздника адмиралу, мудрым действием его было предложение сыну адмирала – офицеру-авиатору и художнику Вл. Ал. Герасимову расписать красками стены барака-столовой картинами из жизни флота от Петра Великого до наших времен. Были куплены краски и кисти, выбраны из гардемарин и кадет художники, и талантливый преподаватель мастер и его подмастерья создали из арабского барака «дворец из русской сказки».
Над выходной дверью был укреплен бриг «Наварин» под всеми парусами под Андреевским флагом (работа гардемарин – модель брига) – по одну сторону двери на стене старинные корабли, 120-пушеч-ные фрегаты под парусами, по другую бригада крейсеров нашего времени. У противоположной двери – по одну сторону Сухарева башня в Москве – 1-я Навигацкая школа, по другой – Морской корпус в С.-Петербурге на берегу реки Невы. На боковой стене противоположный берег с Балтийским судостроительным заводом, линейный корабль XX века и эскадренные миноносцы на полном ходу и, наконец, памятник Императору Петру Великому (работы Антокольского) в окружении его галерного флота под парусами.