Конечно, в нашу спальню были перенесены заранее все необходимые для похорон вещи: деревянный гроб, сделанный нашими «столярами», то есть кадетами, работавшими в столярном классе, затем, бумажные одеяния для кардиналов и папы, но не римского, а нашего сараевского кадета Бессонова, затем разные химические вещества, которые должны были гореть во время похорон, и, наконец, несколько десятков палок от городков – игры, которой увлекались кадеты на корпусном плацу.
Эти палки нам были нужны для факелов во время процессии, так как мы их обмотали тряпками, пропитанными долго горящим веществом.
И вот в назначенный день, вечером, после вечерней молитвы, мы все быстро выходим в нашу спальню и начинаем приготовления. Больше всего времени идет на облачение «папы» и «кардиналов», а мы надеваем на головы белые колпаки и заворачиваемся в простыни.
Но вот все готово и мне говорят – выходи! Я потихоньку открываю дверь в коридор и смотрю на кадет «на махалке». Один стоит около лестницы, а второй около комнаты дежурного офицера. И только после того, как я получил знак рукой, что путь свободен, я быстро выхожу из спальни, и мы быстро опускаемся вниз в коридор около столовых.
И тут происходят последние приготовления: мы зажигаем факелы и начинаем выходить на плац. Я иду первым, стараюсь идти очень медленно и «торжественно» и вижу, что начинают открываться окна в помещении первой роты, так как она, конечно, знала о наших похоронах химии.
Дохожу до турника и поворачиваю налево и вижу, что и окна третьей роты открыты и на нас тоже смотрят оттуда, и вижу, что выходят из конюшен солдаты, чтобы посмотреть на такое редкое зрелище.
Приближаюсь к конюшням и поворачиваю налево и, проходя теперь мимо конюшен, вижу солдат, которые вытягиваются и отдают нам честь.
Место похорон находится между виллой «Рифка» и конюшней, и, подходя к нашей цели, вижу, что и окна «Рифки» открываются и оттуда на нас с удивлением смотрит публика. Но вот подхожу к вырытой яме, и вся процессия стягивается и занимает свое место, и начинается «служба». Конечно, я забыл уже все возгласы «папы» и «кардиналов», и да и ответы хора, но даже если бы их и помнил, не смел бы их тут повторить.
Однако помню, что Гей-Люссаку, и Авогадро, и Жерару больше всего досталось. Пропитанная разноцветными химическими веществами, наша химия быстро сгорает, и мы все зарываем, тушим факелы и быстро возвращаемся в свою роту.
В роте полная тишина, никого не встречая, мы быстро раздеваемся и ложимся спать. А на следующее утро директор корпуса, генерал Адамович, вызвал нашего «придворного», то есть корпусного фотографа кадета С. Вишневского, который сделал несколько снимков нашей процессии, и приказал ему принести негативы и «случайно» уронил их на пол, и потому возможно, что вообще и не осталось никаких «вещественных» следов нашей проделки.
А из нашего класса никто не пострадал и никого не вызывал ни наш воспитатель, ни директор корпуса, и мы вскоре разъехались на летние каникулы.
В. Ливай[672]«Бамбуков 5-й»[673]
Маленький, даже для Югославии, городишко Белая Церковь в мое время был большим русским центром. Сюда часто приезжал Главнокомандующий, генерал Врангель, первоиерарх Русской православной церкви за границей, митрополит Антоний, и лучшие артистические силы зарубежья, включая знаменитого борца Ивана Заикина. В Белой Церкви были размещены Николаевское кавалерийское училище, Крымский кадетский корпус и «лихая гвардия Венеры» Донской Мариинский институт.
Присутствие в городке такого количества учебных заведений делало Белую Церковь фактически «оккупированной» русскими, – постоянно устраивались парады, гимнастические выступления, футбол. Бесперебойно работал театр, и часто устраивались лекции и балы. Амур не дремал, поражая юные сердца своей стрелой.
Институтки сохранили свою прелестную голубую форму, за что и получили прозвище «голубых улан», а когда появлялись на городской аллее, толпы кадет окружали их со всех сторон, выбирая местом своих прогулок именно эту аллею, но… подходить близко к прекрасному полу и разговаривать не разрешалось. Их зорко охраняли «класидры» (классные дамы), и нам оставалось лишь лицезреть милых подруг, да и то с почтительного расстояния.
Смельчаки рисковали – во время прогулок передавали письма своим симпатиям, и… самая прекрасная любовь расцветала в юных сердцах, лишний раз подтверждая всем известные слова Пушкина о том, что «любви все возрасты покорны».
Помню, перед Р. X. у нас свирепствовала эпидемия скарлатины. Кадетам было строжайше запрещено появляться на аллее. Скарлатина заразна, легко передаваема, значит, может поразить «голубых улан». Тогда прощай все увеселения, встречи в частных домах, елки, балы. Но запретный плод всегда сладок и был нарушен еще прародительницей Евой, и наши «страдальцы» (так называли влюбленных кадет) нарушали приказ, рискуя попасть под арест, остаться без отпуска, а то и подвергнуться сбавке балла за поведение. Что делать? Любовь не картошка. Разве можно прожить день, не увидев «ее»? И «страдальцы», как правило, регулярно появлялись на аллее.
В день, о котором я хочу рассказать, «эскадрон голубых улан» вела княгиня Кугушева. Старенькая сморщенная старушка, почти вышедшая из ума, но еще исполняющая обязанности классной дамы, вероятно, за старые заслуги, а быть может, как титулованная особа, она, как английский премьер-министр Чемберлен, никогда не расставалась со своим зонтиком. Это «страшное» оружие она употребляла не только от дождя, но и против нас. Завидев на аллее «врага» – сиречь кадет, она, как Баба-яга, подняла свое оружие и остановила «эскадрон», а сама бросилась в атаку на врага, невинно сидевшего на скамье у края аллеи.
– Как вам не стыдно, а еще будущие офицеры! – выпалила классная дама.
Последующие «жалкие слова» приводить не буду. Старушка нападала на мирно сидевшую группу кадет, институтки хихикали, а кадеты делали вид, что фонтан красноречия ни в какой мере их не касается. Видя, что общее внушение не имеет никакого положительного действия, беспокойная дама выбрала жертву и с лихостью, не свойственной ее возрасту, устремилась к самому младшему кадету, скромно сидевшему и опустившему глаза.
– Да вы встаньте, когда с вами разговаривает дама! – выкрикнула она своим голосом княгини.
Кадет встал смирно, приложил руку к головному убору и спокойно смотрел на неунимавшуюся старуху.
– Ваша фамилия? – спросила разбушевавшаяся дама.
– Бамбуков 5-й, – не моргнув глазом ответил кадет.
В институтских рядах послышался сдержанный смех – им была хорошо известна настоящая фамилия кадета. Кадеты же сидели как изваяния, ни один мускул не дрогнул ни у кого.
Старушка опешила.
– Почему пятый? – нерешительно спросила она, вынимая из кармана записную книжку.
– Потому что нас пять братьев Бамбуковых, я самый младший – значит, пятый, – следовал убедительный ответ.
Фамилия была явно вымышленная, это знали все присутствующие и институтки. Чувство товарищества не было чуждо и им, они сразу перестали хихикать.
– Я доведу до сведения вашего директора о вашем поведении в присутствии дамы, – бросила класидра, повернула «эскадрон» в обратном направлении и, как победитель, зашагала рядом.
А через несколько дней, во время вечерней поверки, ротный командир читал приказ по корпусу, в котором упоминался случай, происшедший на аллее, и, когда дошел до места, что один кадет, «не имея гражданского мужества» назвать свою фамилию, назвал себя Бамбуковым 5-м, рота не выдержала, общую тишину нарушил дружный здоровый смех, не выдержал и сам командир роты, полковник Чудинов, и, чтобы стушевать происшедшую неловкость, подал команду:
– Разойтись!
А. Невзоров[674]
Кадетский корпус в Сараеве[675]
После эвакуации Крыма я был направлен с семьей в Югославию, в Банат. Провинция эта до войны была австрийской, а население ее было чрезвычайно разнообразно. Были сербы (40 процентов), болгары, словаки, мадьяры, немцы (швабы). По дороге в Банат пришлось нам проезжать через город Сараево, известный по убийству в нем австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены, что послужило поводом к нападению Австрии на Сербию в 1914 году.
Сараево, так же как большая часть Босны, до первой Великой войны принадлежало Австро-Венгрии. Население Босны – мусульмане, но говорят там по-сербски. Когда мы приехали в Сараево, я узнал, что мы будем стоять тут почти целый день, и вспомнил, что здесь расположен Русский кадетский корпус, директором которого был генерал Адамович, мой бывший начальник по Виленскому военному училищу, которое я в свое время окончил. Решив навестить генерала (без знания языка и не зная города), я поехал искать кадетский корпус.
И, как ни странно, я быстро его нашел. Русский язык несколько схож с сербским, и местные жители охотно указывали мне дорогу к корпусу, который помещался в сербских казармах. Там мне указали комнату генерала. Когда, попросив разрешения войти, я вошел в комнату, генерал сразу меня узнал, хотя я и был в английском обмундировании, с наганом в кобуре. Комната, в которой он жил, была очень скромная, небольшая и почти без мебели, а вся обстановка состояла из небольшого некрашеного стола, двух стульев и умывальника.
Генерал был болен и лежал на походной кровати под солдатской шинелью. Усадив меня, он начал меня расспрашивать, откуда я приехал и как вообще провел эти годы. Потом он начал рассказывать о жизни корпуса.
«В начале июня 1920 года в Сараево прибыли кадры Полоцкого, Одесского и Киевского корпусов, из которых был сформирован Сараевский кадетский корпус. Под влиянием коммунистической пропаганды местное население, католического или мусульманского вероисповедания, относилось к нам плохо, в газетах и журналах нас всячески травили в статьях и карикатурах. Сообщали о нас ложные сведения. Православные сербы, хотя и относились к нам благожелательно, жили своей собственной жизнью и мало интересовались нами. И только среди местного сербского офицерства корпус сразу нашел себе друзей, и особенно – в лице командующего 2-й армией генерала Хаджича, который в России командовал сербской дивизией.
Но настроение населения по отношению к нам резко изменилось после того, как корпус показал себя стройной, дисциплинированной воинской частью. Такая перемена произошла летом 1920 года, 12 июля, в день тезоименитства короля Петра I, когда генерал Хаджич предложил генералу Адамовичу прислать 1-ю и 2-ю роты корпуса для участия в параде Сараевского гарнизона. Надо было сделать репетицию парада, но кадеты были недовольны тем, что их заставляют репетировать такую простую вещь, как церемониальный марш. Но вот оркестр заиграл марш, раздались команды, и наши кадеты сбились с ноги и беспомощно затоптались на месте. Оказывается, что сербская пехота делает 130 шагов в минуту, то есть почти бежит, в то время как кадеты были приучены идти твердым, широким шагом, почти в два раза медленнее. Попробовали пройти второй раз, опять ничего не выходит, сбиваются с ноги и путаются самым скандальным образом.
Положение создалось неприятное. И кадеты приуныли, да и командный состав не мог найти выхода из создавшегося положения. 1-я рота долго совещалась. Потом доложили мне, что кадеты просят, чтобы я разрешил идти церемониальным маршем обыкновенным русским военным шагом, считая два такта музыки на один шаг. Командный состав да и я отнеслись к этому предложению недоверчиво, но пришлось все же на него согласиться, так как отказаться от участия в параде было невозможно. Вопрос стал вопросом нашей репутации.
В день праздника наши две роты были выведены на место парада и поставлены между унтер-офицерской школой и 15-м пехотным полком. Кончилось богослужение в церкви, и войска начали движение к зданию Босанского парламента. Перед зданием стояла конная группа, это был генерал Хаджич со штабом. В этой группе был и я, – рассказывал генерал Адамович, – конечно, на коне. Волновался я сильно: как-то пройдут наши?
Шедший впереди нас 15-й пехотный полк шел не в ногу, почти бегом. Идти за ним было очень трудно, сбивали они наших с темпа марша. Тогда кадеты стали уменьшать шаг, чтобы дать 15-му полку уйти вперед. Как рассказывали потом кадеты, музыки они почти не слышали, и все внимание было обращено на головной взвод. Равнение и шаг были отличными, и роты шли как один человек. Когда кадеты проходили мимо генерала Хаджича, он сказал им по-русски: «Спасибо, русские кадеты!» – и наш ответ «Рады стараться, Ваше Превосходительство!» был произнесен так громко и дружно, что вызвал громкие аплодисменты толпы, запрудившей всю улицу. Послышались крики: «Живела Руссия! Живели русски кадеты!» – в воздух бросали шапки, и все время раздавались крики: «Живели, живели!» Такой прием населения очень растрогал кадет, и они еще долго вспоминали о нем, считая, что, приветствуя нас, сербы приветствовали нашу Родину. С этого дня отношение к корпусу очень изменилось и со стороны населения, и со стороны Сараевского гарнизона. Кадеты стали везде желанными гостями.
В том же году Сараево посетил королевич Александр. Он был Регентом Югославии, так как король Петр был уже очень стар. Генерал Хаджич опять предложил корпусу участвовать во встрече престолонаследника, и 1-я и 2-я роты были опять назначены представлять корпус.
В день приезда королевича войска были выстроены шпалерами по пути следования королевича, и нас опять поставили между унтер-офицерской школой и 15-м пехотным полком. Въезд королевича был очень эффектен, особенно для нас, отвыкших от форм мирного времени и привыкших к защитному обмундированию. Впереди ехал эскадрон Королевской гвардии в гусарской форме: зеленые доломаны, синие ментики и красные чакчиры. За ним шесть всадников в народных босанских костюмах, это был почетный конвой от Босны. Сзади них ехал в открытом экипаже королевич Александр. С ним сидел в экипаже председатель Босанского парламента, и шествие замыкалось вторым эскадроном Королевской гвардии. Народ очень любил королевича и встречал его восторженными, беспрерывными криками: «Живео!»
На другой день в поле за городом состоялся большой парад, где мы заняли то же место, за 15-м пехотным полком. Королевич, на коне, в сопровождении генерала Хаджича объезжал выстроенные войска. С сербскими войсками он, конечно, здоровался по-сербски, а когда подъехал к кадетам, поздоровался с ними по-русски: «Здорово, кадеты!» Мы дружно ответили: «Здравия желаем, Ваше Королевское Высочество!» Начался церемониальный марш перед трибунами с почетными гостями, среди которых была с детьми сестра королевича, княгиня Елена Петровна, вдова князя Иоанна Константиновича. Королевич Александр принимал парад, сидя на коне как раз перед трибуной.
Шедшие впереди кадет сербские части опять шли не в ногу и сбивали наших с такта марша, и кадеты трепетали, как они потом говорили, от мысли, что могут осрамиться. Прохождение было трудным, так как поле было очень неровное, истоптанное конскими копытами, но, несмотря на это, парад и церемониальный марш прошли отлично. Роты прекрасно равнялись и шли широким, медленным и твердым шагом».
– В тот же день, на парадном обеде, по правую руку королевича сидел твой покорный слуга, – сказал мне генерал Адамович.
Во время обеда королевич во всеуслышание благодарил генерала Адамовича и сказал ему, что его кадеты были украшением парада. Генерал Адамович получил орден Белого Орла 2-й степени и, если я не ошибаюсь по давности лет, звезду Белого Орла, что было высокой наградой. Этот орден Белого Орла был шейный, и генерал Адамович всегда его носил.
После закрытия Сараевского корпуса генерал Адамович был назначен директором кадетского корпуса в городе Белая Церковь, но умер в Сараеве и там же был похоронен. По полученным мною сведениям из Югославии, кладбище это было уничтожено бульдозерами, место его перекопано, так как там строились «доходные дома».
В 1921 году в Сараеве был устроен праздник для детей и юношества. «Дечий дан» – по-русски значит «Детский день». Это было незадолго до второго выпуска из корпуса. Первый выпуск уехал в Крым, в армию генерала Врангеля. Были устроены процессии, в которых участвовали школы Сараева и также две роты Сараевского корпуса. В процессиях, проходивших по улицам города, первыми шли сокола в их сокольской парадной форме, за ними две наши роты, а потом местные школы и училища. Директор корпуса ехал на коне перед строем, за ним шли роты сдвоенными рядами. Когда прохождение процессии кончилось и все стали расходиться по домам, то при выходе на главную улицу мы увидели, что она занята большой толпой народа. «При нашем приближении, – рассказывал генерал Адамович, – толпа раздалась, и кадеты, твердо отбивая шаг, шли по образовавшемуся коридору. Раздались клики: «Живео, Велика Руссия!» – и в нас полетели цветы. Я передал приказание поднимать цветы… Но когда запевала 1-й роты запел «Взвейтесь, соколы, орлами» и кадеты дружно подхватили песню, энтузиазм толпы достиг такого размера, что мы боялись, что нам не дадут пройти в корпус. Из окон нам махали платками, со всех сторон сбегались новые толпы людей, отовсюду неслись приветствия и аплодисменты. В корпус все мы пришли, украшенные цветами».
Объединение суворовцев[676]
Нелегкая задача выпала на мою долю. Весь мой архив погиб в Белграде – пишу по памяти, за исправления и дополнения заранее благодарю.
1921 год, осень, октябрь месяц, Белград (Королевство С.Х.С.). Еще не остыла горечь изгнания – в недавнем прошлом крушение надежд, разбитая жизнь без Родины, настоящее полно неизвестности, будущее – загадочный сфинкс.
Мысль невольно скользнула в далекое прошлое, – детство, юность – дивная сказка и в ней родной корпус на первом месте. Я вспоминал пережитое в его стенах в течение 8 лет и воскрешал картины ушедшего, и как дороги они были.
На днях наш праздник, так захотелось в эти минуты встретить в этот день хоть одного однокашника, а как хорошо было бы их встретить нескольких.
С этими мыслями я пришел в церковь 14 октября 1921 года. Мечта исполнилась – не один я вспомнил наш корпус. После богослужения, в маленьком русском ресторане, собрались Иванов, Машкин Николай[678], Москвин (убит в последней войне), инвалид белой борьбы в Крыму вице-фельдфебель последних выпусков – фамилию не помню, и пишущий эти строки. До позднего вечера затянулась беседа. Были у фотографа. Расставаясь, решили не терять связи и объединить как можно больше суворовцев… Так создалась ячейка объединения суворовцев в Белграде.
Годы шли. В день Покрова, ежегодно, неизменно собирались суворовцы. И так – из года в год. Росло объединение, шли отклики из провинции, наладилась связь с ячейкой суворовцев в Загребе, во главе с Ореховым. Наши ежегодные встречи становились все многочисленнее.
Вспоминаю неизменного Суражевского с хризантемой в петлице; приезжал из провинции суворовец вице-фельдфебель Крейтер[679], всегда были Стадницкий-Колендо, Страшкевич[680], Иванов, Бубнов, братья Машкины, Москвин, Лобан и многие другие.
Бывали на наших праздниках и гости: генерал Балк[681], помощник Варшавского обер-полицмейстера, отец нашего кадета Е. Балка, геройски погибшего во главе своего эскадрона в атаке на немецких конно-егерей в 1915 году. Присутствовал на одной из встреч известный писатель Н.Н. Брешко-Брешковский, который в пламенной речи величал наш корпус.
В 1923 году, на берегу руки Савы, в Белграде, «матрос» – кадет 2-го Московского Императорского Николая I корпуса, Б.Д. Приходкин[682], дрессируя собак и кошек и жертвуя свое ничтожное матросское жалованье, скромно начал великое дело по объединению кадет и по собиранию материалов в музей «Родной Корпус». Энергия его была неиссякаема, все свободное время он отдавал делу кадетского единения. В Белграде возникли объединения кадетских корпусов, в музей потекли материалы со всех концов света – кадетское объединение достигло 1000 кадет.
В настоящее время музей «Родной Корпус» в Париже отметил 25-летний юбилей. Наш кадетский Иоанн Калита, вдохновитель и основатель этого великого дела, Б.Д. Приходкин до настоящих дней стоит у его руля.
В Белграде правой рукой Б.Д. Приходкина был Н.В. Мамонтов[683], скромную лепту помощи от суворовцев вел и пишущий эти строки.
Осень 1929 года. Громадный зал русского Офицерского собрания в Белграде переполнен. Общекадетское объединение устраивает обед. Суворовцы достойно представлены. Пропели молитву. Первое слово маститого генерала от инфантерии Экка[684], начальника Отдела РОВС. Затем полились речи представителей кадетских объединений. Подъем, единение. Блестящая речь генерала Пулевича[685]. Пением «Дружным кадеты строем сомкнитесь…» закончился этот исторический обед, в жизни кадетских объединений показавший так ярко силу кадетского единения и верность вековым кадетским традициям.
Но как и в жизни человеческой бывают будни, так наступили они и в нашем маленьком объединении суворовцев.
В 1929 году всего лишь 6 человек уныло сидело на очередной нашей встрече. Мы даже как-то стеснялись друг друга. Кто-то крепко ругнул отсутствующих – лед был пробит. Появилась бумага, и было написано обращение к однокашникам. Написано кратко и энергично и заканчивалось «тот не суворовец, кто в 30-м году забудет свой праздник и встречу».
3-й год… Опять русское Офицерское собрание в Белграде. Маленькая комната корниловцев не вмещает нас, суворовцев… прибыло более 30 человек.
Среди нас много старших кадет: Суражевский, Потапов, только что переведенный в Белград из провинции, Янковский и др.
Эта встреча стала исторической в жизни нашего объединения – нашим представителем стал Потапов.
И вот почти 20 лет жертвенно работает он во имя единения нас, оставшихся суворовцев. Ныне наше представительство в Париже – работа наших суворовцев Потапова и Главацкого налицо – в рассеянии отпразднован наш скромный 50-й юбилей – родного нам корпуса, печатается наша «Памятка» – мы взрослые в рядах кадетских объединений.
Суворовцы! Будем же помнить завет нашего мученически убиенного Державного основателя корпуса – Государя Императора Николая Александровича: «Имя Великого Полководца, которое вы носите, да будет вам путеводной звездой при всех жизненных обстоятельствах».
Будем помнить и носить в сердцах этот завет, и да будет он долгом нашим к единению!
С первых лет жизни за рубежом образовалось Объединение бывших кадет Суворовского кадетского корпуса, с сокращенным названием «Объединение суворовцев».
О первых годах жизни Объединения будет отдельный очерк, а в этом я дам краткий отчет о деятельности с 1930 года, когда мне довелось стать представителем Объединения, до нынешнего 1949 года, то есть за последние 20 лет его существования.
Почти с полной беспристрастностью можно сказать, что суворовцы в зарубежье наиболее сохранили связь и в их Объединении работа была больше и дружнее, чем в других корпусных объединениях.
Наше постоянное стремление к поддержанию жизни Объединения показывает, что заветы Шефа и первых руководителей наших в корпусе, во главе с незабвенным его директором генералом Степаном Ниловичем Лавровым, оставили глубокий след, и суворовцы старались их всегда хранить. Это убеждает также в том, что основы родной школы вложили в нас любовь к ней и желание не только сохранить, но и оставить для будущего память о Суворовском кадетском корпусе так, чтобы в дни его возрождения наследники повторили славное прошлое.
Центр Объединения находился в Белграде, в Югославии, а в других странах были его представители, возглавлявшие одноименные объединения или отдельные группы кадет-суворовцев.
Объединение поддерживало связь со всеми своими представителями и со своими членами, рассеянными по всем уголкам земли. В число членов Объединения входили не только бывшие кадеты, но и бывшие офицеры – воспитатели и служащие корпуса.
Объединение стремилось оказывать посильную помощь своим однокашникам, находившимся в тяжелом положении, и в этом отношении годы 1931—1934-й были самыми удачными, так как в объединении были средства, предоставлявшие эту возможность. Основанием средств Объединения был приход от первого и последнего бала, устроенного суворовцами и заставившего долгое время говорить о себе весь Белград. В последующие годы накопление средств было уже затруднено вследствие изменившихся жизненных условий.
Встречи суворовцев устраивались не только для решения деловых вопросов, но и по общему желанию, чтобы отдохнуть душой среди своих старых друзей.
В день 1 октября, Покрова Пресвятой Богородицы, дни корпусного праздника суворовцы в Белграде, Париже и Софии отмечали все эти годы неизменно; в этих самых крупных центрах собирались и живущие в провинциях, так как Объединение давало им возможность прибыть в эти места для участия в праздновании. В эти дни собирались не только бывшие кадеты, но и бывшие офицеры – воспитатели, преподаватели и служащие, то есть все суворовцы вообще. В Белграде почти неизменно присутствовали наши бывшие воспитатели, полковники: Н.П. Ревишин[687], Н.Я. Навроцкий и ныне покойный Ф.А. Черников.
Всегда в эти дни получалось много приветов от суворовцев, которые почему-либо не могли лично присутствовать, и чувствовалось, что эти приветы идут от горячего и искреннего кадетского сердца.
Даже во время минувшей войны суворовцы искали друг друга и собирались в этот день, чтобы вспомнить былое, помянуть погибших и перекликнуться с живыми, в рассеянии сущими.
Я не могу не отметить одну замечательную особенность наших суворовских встреч в день нашего праздника. В течение последних 20 лет я лично неизменно присутствовал на сборах суворовцев, и мне врезалось в память, что все эти годы в этот день нам благоприятствовала сама природа, даря прекрасную погоду, и как бы покровительствовала нам Пресвятая Богородица, осеняя нас Своим покровом.
Объединение в Белграде собирало материалы для архива-музея, и надо сказать, что в этом отношении достижения были очень велики. Начало этому было положено так: мне довелось быть в Белой Церкви в 1-м Русском Великого князя Константина Константиновича кадетском корпусе, в самом начале 30-х годов, и там осмотреть корпусной музей, основанный с редкой тщательностью и любовью директором корпуса генералом Адамовичем. В музее я обнаружил, что Суворовский кадетский корпус был представлен лишь порванной страничкой приказа по корпусу. Тогда же я сказал генералу Адамовичу, что наше Объединение представит наш корпус самым достойным образом, что суворовцами и было исполнено.
Одновременно, но еще точнее и солиднее собирался архив-музей в самом Объединении. Перечислить все собранное в настоящее время нет возможности, но считаю необходимым указать главное: а) списки личного состава – директоров, инспекторов, офицеров-воспитателей, преподавателей, служащих, вице-фельдфебелей и кадет по отделениям и выпускам; б) списки георгиевских кавалеров суворовцев; в) заметки, справки и воспоминания; г) два больших альбома – в одном все, что относится к жизни корпуса до зарубежных лет, во втором – жизнь в зарубежье. Все виды корпуса, фотографии кадет, группы, картинки жизни и т. д.; д) погоны кадетские и вице-унтер-офицерские; е) выпускные группы III и IV выпусков.
Больше достать их в Варшаве не удалось, несмотря на особенные меры, которые были предприняты; там достаточно старательно уничтожалось все, что касалось русской жизни и жизни корпуса.
Закончив это перечисление, надо с глубочайшим душевным огорчением сказать, что все эти ценности суворовцев остались упакованными в подвалах здания корпуса, так как не были своевременно вывезены, как и весь музей. Наш архив-музей был сдан в корпус, так как оставить его на руках в обстановке того времени в Югославии (1941–1942) не было возможности, да он и погиб бы, как погиб весь мой личный архив при бомбардировках. Указания же, куда, когда и в каком состоянии все находилось и сдано, были оставлены в Русском музее и библиотеке в Белграде.
С глубокой благодарностью мы, кадеты, должны отметить всю ту помощь и стремление собрать музей, которые оказывали все без исключения суворовцы, а именно: наш старшейший воспитатель и последний командир 1-й роты полковник Григорий Маркович Еременко[688], проживавший на Шипке в Болгарии и приславший много самых интересных материалов; наши кадеты во Франции с представителем Н.В. Главацким[689]; в Болгарии – с А.В. Криштановским[690] (III выпуск); наши кадеты в Варшаве, Риге, Бельгии, Чехии, Тунисе, Алжире, Южной Америке, на Дальнем Востоке и других местах, наконец, наши кадеты в Белграде и Югославии вообще.
В Югославии же и зародилось наше Объединение по почину кадета VI выпуска Сергея Александровича Кашкина, который в своем очерке дает картину первых лет жизни Объединения.
В настоящее время связь налаживается и с заокеанскими странами. Работа должна продолжаться, базируясь на Париже, куда мы и перенесли наш центр 14 октября 1949 года. Родной корпус возродится. Все, что нам дорого, должно быть сохранено для будущего. Да здравствует Суворовский кадетский корпус!
В 1946 году поручик 8-го Финляндского стрелкового полка В.Н. Смолинский[691] обнаружил в городе Вейнгартене, в 2 километрах от католического монастыря «Капля крови», в лесу, который и поныне называется Russische Wald, кладбище, где когда-то был поставлен памятник. Из поисков в архиве города Вейнгартена были найдены документы, которые установили, что в 1799 году в этом монастыре был открыт лазарет для раненых суворовских чудо-богатырей; умершие раненые были похоронены на кладбище в русском лесу.
В 1947 году группой господ офицеров-эмигрантов в городе Равенсбурге был создан комитет под председательством подполковника Кесаря Карповича Македонова[692] (члена Объединения кадет-суворовцев). Этот комитет избрал место на вышеуказанном кладбище, поставил временный крест и осенью 1947 года организовал торжественное его освящение. На этом освящении присутствовало большое количество офицеров из всей французской зоны Германии, были возложены венки, а по поручению Объединения суворовцев член его, вице-фельдфебель II выпуска генерал-майор В.В. Крейтер произнес соответствующую речь. В дальнейшем русской эмиграцией были собраны средства, а в 1948 году был освящен уже и новый памятник.