[693]Последние корнеты[694]
Никола Вешний – 9(22) мая – праздник Николаевского кавалерийского училища – «Славной гвардейской школы». Вам, дорогие читатели, представляется низкое трехэтажное здание, украшенное по фронтону длиннокрылым, золотым «николаевским» орлом в далеком, сказочном городе Великого Петра. Вдоль улицы вытягивается «колонна по три» на холеных, вычищенных до лоска лошадях. Хор трубачей, за ним – эскадрон, за эскадроном – сотня. «Тронулся, двинулся, заколыхался алою лентою наш эскадрон…» Да, все это было. Красивое далекое прошлое. Лермонтов, братья Панаевы[695] и целая плеяда заметных и незаметных героев, воспитанников Славной Гвардейской школы.
Они со школьной скамьи попадали в училище, проходили суровую кавалерийскую и военно-образовательную школу, традиционным цуком выковывались, сливались душою и телом с дружной, тесной семьей Российской Императорской конницы.
Об этом красивом прошлом написано много воспоминаний, и они вам известны. Я хочу рассказать о том, что никогда не было описано и поэтому мало кому известно – о последних годах Славной Гвардейской школы и ее последних воспоминаниях.
Гражданская война, основанная, главным образом, на маневре, дала широкое применение конницы. Для пополнения командного состава молодежью в 1920 году в городе Симферополе был сформирован Учебный дивизион, состоявший из двух эскадронов – Офицерского, игравшего роль Офицерской кавалерийской школы, и Юнкерского, в который строевые части командировали находившихся в их рядах юнкеров, вольноопределяющихся и кадет, достойных производства в офицеры. Эвакуация Крыма прекратила занятия в Учебном дивизионе. В Галлиполи приказом генерала Врангеля от 19 июля 1921 года юнкерский эскадрон, в память Николаевского кавалерийского училища, существовавшего с 1823 года, был переименован в Николаевское кавалерийское училище, с присвоением соответствующей формы, и снова пополнен молодежью из полков. Из Галлиполи в 1921 году училище переехало в Югославию, в город Белая Церковь. Младший курс был пополнен кадетами, окончившими Крымский, Сараевский и Донской кадетские корпуса, и небольшим количеством молодежи из частей, так же как и последовавший за ним через год 3-й выпуск.
Старший и младший классы были разбиты на два эскадрона, по 4 взвода каждый. Офицерский состав был из разных полков и училищ. Начальник училища, чугуевский улан, генерал Говоров[696]; инспектор классов, Генштаба генерал Линицкий[697], новороссийский драгун; командир дивизиона, одесский улан, полковник Синегуб[698]; командир 1-го эскадрона, казанский драгун, полковник князь Шаховской[699]; командир 1-го взвода 2-го эскадрона, нежинский гусар, полковник Левандовский[700], и 3–4 преподавателя были воспитанниками Николаевского кавалерийского училища; командир 2-го эскадрона и остальные сменные офицеры и преподаватели – Елисаветградского и Тверского кавалерийских училищ. За время своего существования за рубежом Николаевское кавалерийское училище успело сделать три выпуска корнетов и четвертый – эстандарт-юнкеров, всего 357 офицеров. В четвертый выпуск попали юнкера, не имевшие законного среднего образования. Они были выделены в особый класс, где помимо обычного военно-училищного курса проходились общеобразовательные предметы. По сдаче специальных экзаменов эти юнкера получали аттестат зрелости и выпускались эстандарт-юнкерами в полковые ячейки, находившиеся на пограничной службе Югославии (где наши офицеры занимали унтер-офицерские должности) или на постройках шоссейных дорог. Через несколько месяцев эстандарт-юнкера были произведены в корнеты.
Первый и второй выпуски почти поголовно, как и большая часть третьего, состояли из юношей, принимавших участие в Гражданской войне. Среди них было 3–4 первопоходника, а подавляющее число было галлиполийцами. Немало было кавалеров Георгиевских крестов и медалей, до 1-й степени включительно. Было 4–5 юнкеров, не успевших окончить последние выпуски Николаевского и Елисаветградского училищ. Возраст юнкеров колебался в массе от 18 до 26 лет, за исключением двух 16-летних и 34-летнего, с пышными рыжими усами, Павла Мартыновича Риса (из русских немцев), которого за почтенный возраст и усы даже многие офицеры называли по имени-отчеству. Все это была молодежь, вынесшая с полей Гражданской войны на чужбину непримиримую ненависть к коммунизму и горячую любовь к покинутой Родине и славной российской коннице. Эти юноши знали, что по окончании Школы их ожидает не служба в полку, красивая форма и жизнь кавалерийского офицера, а тяжелая служба пограничника или тачка и лопата на постройках дорог. Но, веря в глубине души в грядущее освобождение и возрождение России, они хотели вернуться туда настоящими, законченными офицерами, чтобы послужить ей в рядах родной конницы.
Получив наименование юнкеров Славной Гвардейской школы и ее форму, эти юноши хотели быть николаевцами и по духу. От своих товарищей юнкеров, бывших в Школе в Петрограде, и от офицеров, окончивших училище, они узнавали мельчайшие подробности традиций и быта старой Школы и немедленно их усваивали.
Еще в Галлиполи было восстановлено деление на «корнетов» и «зверей», «без должного английского пробора на кончике своего длинного пушистого хвоста», являвшихся пред очи «благородного корнета». Помимо изучения названий полков славной российской конницы, подробнейших деталей их формы, отличий, стоянок, девизов, изучалась со рвением история Школы. Особым почетом пользовались имена героев – воспитанников Школы, ахтырцев братьев Панаевых, полковника Левенца[701] – командира эскадрона училища, доблестно погибшего на своем посту в Петрограде во время революции, и других. Зато весьма недружелюбно произносились имена «действительного статского советника» генерала Марченко и генерала Плеве, которые разновременно занимали должность начальника училища в Петербурге и преследовали цук и традиции, стремясь их искоренить. Традиционный цук, школьный марш, старые юнкерские песни, «приказ по курилке», «корнетские обходы», «похороны капонира» – все это крепко вошло в жизнь юнкеров, а также – «лермонтовский» и «малиновый» взводы, «генерал выпуска», «полковники» и «майоры», «земные боги» – вахмистры эскадронов, «пассажирское» и «красное» положение, для отказавшихся жить по традициям или исключенных из среды постановлением «корнетского комитета», который строго разбирал вопросы чести. Два раза столкновения между «благородными корнетами», по постановлению «корнетского комитета», закончились дуэлью на шашках. «Корнстский комитет» следил также за корректностью цука, преследуя корнетов, позволивших себе во время цука оскорбить «молодого». За этим следили и «дядюшки», так как каждый «молодой» имел «дядьку» – «благородного корнета», ответственного за его воспитание и поведение. «Родственные отношения» между «дядькой» и «племянником» проявлялись также в том, что «племянник» заботился, чтобы «дядька» не остался голодным, если тот, волею юнкерских судеб, попадал в карцер и находился под строгим арестом, то есть получал горячую пищу через двое суток на третьи. Если же «племянника» постигала такая судьба, «дядюшка» заботился, чтобы кто-либо из «молодых» передал «племяннику» пищу, а в исключительных случаях действовал самолично, не давая посторонним вмешиваться в их «семейные дела». Юнкера каждого выпуска были между собой на «ты». После выпуска, надев корнетские погоны, старший выпуск переходили на «ты» с младшим, сменившим его на положении «корнетов Школы».
Лошадей училище не имело; получали только несколько коней для вольтижировки от стоявшего в Белой Церкви дивизиона югославского 4-го кавалерийского полка, впоследствии получившего шефство Великого князя Константина Константиновича. Зато строевые занятия в поле «пешим по конному» велись ежедневно, невзирая на погоду. С течением времени взводы, эскадроны и, наконец, весь дивизион постепенно сколачивались в одно стройное целое. Чистота шашечных и ружейных приемов, как и отчетливость и стройность построений и перестроений, доходили до виртуозности, приводившей в восторг многих старых генералов и полковников, со стороны наблюдавших за строевыми занятиями или присутствовавших на парадах.
На том же поле и прилегающих к нему стрельбищных валах и окопах, давно заброшенных и покрытых кустами и зарослями бурьяна и крапивы, велись тактические занятия и топографические «съемки примерные, съемки глазомерные», проходившие, правда, без участия знаменитых «шакалов», но и не без интересных приключений.
Для полноты картины нужно описать и внешний вид юнкеров. Ни высоких киверов, ни мундиров с алым лацканом, ни шассер с генеральским лампасом, конечно, не было. Был лишь один комплект парадной формы малого размера, поднесенный юнкерам майором Симичем, югославским кавалерийским офицером, воспитанником Школы. В эту форму облачался один из маленьких юнкеров в дни училищного праздника, балов и тому подобных торжеств. Наша парадная форма состояла из алой бескозырки с двумя черными («вороными» на юнкерском языке) кантами, алых погон с «вороным» кантом и золотым юнкерским басоном, гимнастерки, зимою защитного, а летом белого цвета, синих бриджей с алым кантом, сапог со шпорами, «владимирского» черно-алого кушака и желтого тишкетного шнура через правое плечо. В строю, в особо парадных случаях, поверх владимирского кушака надевался белый пояс. Портупеи на шашках и погонные ремни на винтовках были тоже белые. В обычной, не парадной выходной форме бескозырка заменялась защитной мягкой английской фуражкой, а владимирский кушак – белым поясом. Домашний наряд юнкеров для повседневных занятий в поле и классах состоял из английского защитного френча с юнкерскими погонами, таких же бриджей и солдатских ботинок – «танков» – с брезентовыми крагами. Из казенных принадлежностей парадной формы имелись только алые бескозырки, владимирские кушаки и тишкетные шнуры, как и белые – гвардейские – пояса, по