у – альма-матер всех офицеров Российского Императорского флота.
И если бы враги внутренние не разрушили великого царства, достойными и доблестными «офицерами-потомками» великих адмиралов вошли бы они на суда могучего Русского флота.
Но с шахматной доски русской жизни сошли короли и королевы, сошли башни, кони, сошли офицеры; красные пешки завладели доской, и мудрые шахматы обратились в шашки, Российское Царство стало Совдепией.
Здесь, в белых флигелях Морского корпуса, в Севастополе, охраняемом белым отрядом судов, под командой капитана 1-го ранга Машукова, в родном Крыму, который отстаивали герои белых армий, корпус, его офицеры, его дамы и дети, воспитанники и служители, могли еще жить хоть и трудной, но все же нормальной человеческой, интеллигентной жизнью.
Рано утром, по трубе горниста, из нагретых за ночь кроватей выскакивали гардемарины и кадеты, умывались, надевали зеленое защитное английское обмундирование и становились во фронт перед зданием своей роты, в присутствии своих командиров и дежурного офицера пели утреннюю молитву и шли фронтом мимо флигеля директора, адмирала С.Н. Ворожейкина, по дорожке в сад «Голландию», где на даче Командующего флотом была их столовая.
Госпожа фон Брискорн – бодрая, энергичная, румяная старушка-хозяйка оглядывала столы матерински заботливым взглядом. По сигналу кадеты и гардемарины садились за свои столы и пили горячий утренний чай с белым хлебом. Затем выходили из столовой на гимнастику. После нее, проснувшись окончательно и разогревшись на утреннем воздухе, свежие и бодрые садились за парты в классах. В 9 часов утра на утреннем катере приезжали преподаватели и читали им науки до полудня.
В 12 часов опять играл горнист, и снова фронт гардемарин и кадет уходил в «Голландию» на завтрак. После краткого отдыха шли снова в классы, где продолжались уроки (по 5 в день). После уроков, на строевой площадке, офицеры обучали строю, отданию чести, церемониальному маршу, иногда под музыку флотского полуэкипажа.
В 6 часов вечера снова фронтом шли в сад обедать. После обеда катались на шлюпках, играли в городки, в футбол, читали газеты и журналы, писали письма родным. Наташи, Ниночки, Шуриньки, Ростики и Володьки – дети офицеров – резвились тут же, играя в мяч и наблюдая за играми кадет. Вечером на фронте пели молитву и расходились по спальням на ночной отдых.
Жизнь боевого флота, морской авиации, минной станции была у них всегда на глазах и приобщала их к морскому и военному делу, и долго, по вечерам, велись у них нескончаемые разговоры на эти полезные и дорогие сердцу моряка темы. А ведь они считали себя уже настоящими моряками и любили флот.
Инспектор классов капитан 1-го ранга Н.Н. Александров, небольшого роста, аккуратно сложенный, белолицый блондин с голубыми глазами и длинным прямым носом над тонкими и плотно сжатыми губами, обладал исключительной энергией и гениальной изобретательностью и организаторскою способностью.
Ученый-математик, он решал и задачи жизни быстро, точно и решительно приводил в действие задуманную творческую мысль. За несколько месяцев он привел классную часть в идеальный порядок, денно и нощно добывая из порта, с судов, экипажеских магазинов, по требованию, по службе, по просьбе, по дружбе необходимые предметы и инструменты; он создал физический, химический, электротехнический, артиллерийский и минный кабинеты и даже ухитрился добыть учебные мины Уайтхеда и заграждений.
Барометры, хронометры, психрометры, часы, календари, таблицы, формулы, кривые заполнили белые стены его служебного кабинета, и не было, кажется, такого предмета, который Н.Н. Александров не знал бы, где и как раздобыть. Электрические лампы, провода, звонки, телефоны, амперметры наполняли его стол, покрывая бумаги дифференциальных и интегральных исчислений. Вся эта ученость не мешала вазе с живыми цветами украшать его деловой стол и бумажной розе – абажур его лампы. Красота, поэзия и наука сжились в душе ученого-артиллериста, как лучшие подруги в институте. Тонкий силуэт его мелькал по всему участку корпуса, и во все дела, службы и детали он любил проникать любопытным взором своих голубых и властных глаз. Таков был инспектор.
15 марта 1920 года сорвал я листок календаря. Отдернул розовую занавесь и широко распахнул большое венецианское окно моей спальни.
Молодая парочка взялась под руки и чинно направилась к моему крыльцу. Поднялись на третий этаж, позвонили. Горничная открыла и доложила мне:
– Мичман Богданов с супругою.
Я встретил их в своем кабинете и усадил на широкий диван.
– Имею честь явиться и представиться, как отделенный начальник вверенной вам роты Морского корпуса, – отрапортовал он официально; взял затем букет из рук жены и, передавая его мне, сказал веселым, энергичным голосом: – Позвольте вам, дорогой Владимир Владимирович, поднести эти цветы, правда, они очень скромные, полевые, но зато они от искреннего сердца.
Я принял этот первый привет моего нового офицера с такой же ответной искренностью, ибо никто не являлся ко мне с букетом и потому еще, что я всю жизнь очень любил все цветы. Так до сих пор с именем этого офицера связался навсегда свежий и яркий букет полевых скромных цветов и весенняя молодость Ванечки и Наташи на фоне зеленой батареи.
– Наталья Михайловна – жена моя, – промолвил Иван Дмитриевич Богданов и представил свою жену. Мы познакомились. Я с интересом всматривался в моего сослуживца и слушал его рассказ о жизни и предыдущей службе.
Это был подвижный, трепещущий здоровьем, с открытым лицом, маленькими голубыми живыми глазками человек с широкими жестами. Когда он смеялся, в глазах брызгала радость и веселье. Непочатый край молодой энергии звучал в словах его речи, и я был рад в душе такому жизнерадостному сослуживцу.
На расспросы мои он рассказал мне, что происходит он из казаков Полтавской губернии из города Хорола. Воспитывался в Императорском Лесном институте. Я посмотрел на серебряный Государственный Орел, который солидно украшал его флотскую тужурку. Иван Дмитриевич продолжал.
В 1915 году он был зачислен в гардемарины флота по механической части и проходил курс строевого обучения. В 1916 году прибыл из Морского Инженерного училища в Кронштадте во 2-й балтийский экипаж, где стал гардемарином флота по морской части и назначен на отряд судов Особого назначения на крейсер «Варяг». С этого крейсера перешел на Курсы гардемарин флота. В 1917 году произведен в младшие унтер-офицеры. В июне того же года произведен в мичманы действительной службы. Получил назначение вахтенным офицером на линейный корабль «Андрей Первозванный», вскоре стал вахтенным начальником центрального поста на этом дредноуте.
Тут нагрянула на великую Родину безумная революция, и потерявшие способность здраво мыслить матросы «Андрея Первозванного» заменили флаг этого великого Апостола флагом красной крови. На башнях, мостиках, поручнях и пушках растянулись красные плакаты и ленты кумача, и на этих кровяных полотнах, как зубы хищников, зарябили белые буквы: «Долой Империю!», «Да здравствуют Советы!», «Вся власть рабочим, солдатам и крестьянам!», «Смерть буржуям и капиталистам!».
Мичман Богданов сослался на болезнь отца – помещика Полтавской губернии – и получил отпуск на родину. Преданный ему и любивший его искренно вестовой матрос, как мать ребенка, снарядил его в путь-дорогу и заботливо обшил все золотое и все пуговицы его форменной одежды черным сукном.
– Так вам будет ехать спокойнее, – сказал вестовой, – и в дороге никто не обидит.
В чемодан своего мичмана-барина положил он и свой портрет с сердечной надписью на память о прежнем добром русском матросе. 5 декабря 1917 года Иван Дмитриевич с горечью и печалью на сердце покинул родной корабль и по железной дороге отправился на юг, к родным пенатам.
От души я посочувствовал молодому мичману, что не удалось ему поплавать на «Андрее Первозванном» и повидать моря и океаны; но, к удивлению своему, узнал я, что, несмотря на свою молодость, Иван Дмитриевич еще гардемарином флота успел пройти на крейсере «Варяг» 15 864 мили, пересекая Великий и Индийский океаны, Средиземное море, Атлантический и Северный Ледовитый!
– Ну и повезло же вам, Иван Дмитриевич! – воскликнул я. – Такое обилие океанов иногда не выпадало на долю и старым капитанам!
– Да, поплавали мы славно и поштормовали основательно, – довольным голосом ответил ученый-мичман.
Затем он продолжал. Из отпуска он не вернулся в Балтийский флот по случаю большевистского переворота, и взят был на учет Главным Морским штабом в Киеве в 1918 году. На следующий год был на учете в Одесском порту, и в марте месяце назначен комендантом транспорта «Россия». И вскоре комендантом тральщика «Ольга». В апреле месяце 1919 года был вахтенным начальником и ротным командиром вспомогательного крейсера «Цесаревич Георгий», состоял офицером для связи со штабом генерала Слащева в боевых операциях под Херсоном и Николаевом. Затем штурманским офицером на «Цесаревиче Георгии». И в ноябре того же года назначен помощником коменданта Херсонского порта и уполномоченным контролером торговли и промышленности. Приказом Командующего Черноморским флотом в 1920 году с 1 марта Иван Дмитриевич был назначен отделенным начальником Морского корпуса. 15 марта он приехал из Херсона в Севастополь, где я в первый раз познакомился с этим молодым, энергичным офицером. Вот какой необыкновенный мичман явился мне в это памятное утро с весенним букетом цветов.
Познакомились, наговорились, расстались. Две недели спустя мичман Богданов вступил в должность начальника III отделения вверенной мне роты кадет и с первых же дней своей новой деятельности завоевал симпатию своих воспитанников, вложив душу свою в дело свое и окружив детей-кадет материнскою заботою: душа, ум, ружье, одежда, обувь кадета, его обучение и развлечение – все было взято под опеку молодого отделенного Н-ка, и никакая мелочь в их жизни не казалась ему маловажной. Я радовался, что это III отделение, часто сиротевшее без офицера, наконец дождалось своего постоянного воспитателя.