Вместе с 12 другими юнкерами я был послан в какую-то бухту огромного севастопольского рейда для приведения в негодность находившихся там новеньких французских орудий. Мы вынимали из орудий «стреляющие приспособления» и бросали их в воду. Пушек было около пятидесяти, все – с «эксцентрическими» затворами. Совершив переезд туда и обратно на катере, мы снова поднялись на «Рион».
С наступлением вечера стало известно, что в городе не все благополучно: начались грабежи складов и была подожжена мельница Родоканаки, превращенная в склад. Не думаю, чтобы склады эти были бы интересны нашему командованию, так как они все равно должны были быть брошены, но важно было сохранить порядок в городе и не затруднять эвакуации. Поэтому училищу было приказано сойти на берег и прибыть в штаб крепости, находившийся в самом начале Екатерининской улицы, на возвышенности.
Уже почти в темноте училище прибыло туда, и было встречено самим генералом Стоговым, который распорядился: главным силам училища оставаться в его распоряжении, частью юнкеров патрулировать в городе и, самое важное, занять ответственные караулы на главном вокзале, в тюрьме, на телеграфе и на электрической станции, сменив находящиеся там наряды от других частей.
В составе взвода, под командой капитана Сомова, я попал на вокзал. Сменять никого не пришлось, так как никого там не оказалось, кроме одного телеграфиста и пары железнодорожных служащих, оставшихся верными долгу.
Ночь проходила спокойно, но вдруг взволнованный телеграфист доложил капитану Сомову, что он получил сообщение о приближении к вокзалу советского бронепоезда! Сообщение было невероятно, но через полчаса мы действительно услышали, что к вокзалу движется какой-то состав, который остановился где-то среди путей. Капитан Сомов выслал дозор (я и юнкер Буряк) с задачей узнать, в чем дело. Мы осторожно двинулись в темноте среди вагонов к таинственному поезду и вдруг увидели идущего с фонарем в руках стрелочника, а за ним какую-то воинскую часть. На наш окрик: «Кто идет?» – последовал ответ: «Юнкера Атаманского Новочеркасского училища!» Мы с облегчением вздохнули.
От юнкеров-атаманцев мы узнали, что за ними идет еще ряд эшелонов с ранеными и с отступающими частями, а также поезд генерала Кутепова. Им удалось пробиться к станции, а остальные сгружаются по пути и направляются пешим порядком в Килен-бухту, где их якобы ждут пароходы…
Действительно, после прибытия этого эшелона все на путях замерло. Капитан Сомов связался утром по телефону со штабом крепости и получил приказание снять караул и возвратиться в штаб. Идя к нему, мы заметили, что в городе было еще много отдельных военных и беженцев, переходящих от одной пристани в другую в поисках места на отходящих перегруженных пароходах.
Подойдя к штабу крепости, мы нашли там небольшую горсточку юнкеров с командиром дивизиона, полковником Грибовским, который объявил нам, что, по приказу генерала Стогова, все училище было ночью снова погружено на «Рион». Штаб крепости перешел в гостиницу Киста на Графской пристани, куда прибыл и генерал Врангель. Охрана гостиницы поручена прибывшему Новочеркасскому училищу, а нам, несшим караулы ночью, приказано выставить заставы на Екатерининской улице, на Нахимовском проспекте и на других пунктах, ведущих к Графской пристани, и никого туда не пропускать.
Полковнику Грибовскому, добровольно возглавившему оставшихся юнкеров, генерал Стогов обещал во что бы то ни стало погрузить нас в последнюю минуту. Это значило, что мы должны были прикрывать отход последних частей с Графской пристани.
Чтобы исполнить это приказание, полковник Грибовский отдал еще на рассвете 2 ноября распоряжение снять все караулы и собраться у штаба крепости. Постепенно стали приходить караулы из разных мест, но одного из них недоставало, это – караула в тюрьме, двенадцати юнкеров, под командой капитана Георгиевского.
После долгого и тщетного ожидания полковник Грибовский решил двинуться к Графской пристани, чтобы исполнить приказ о выставлении застав. Налицо оказалось 145 юнкеров и 2 офицера.
Молча, четко отбивая шаг, юнкера двинулись вниз по Екатерининской улице, сопровождаемые тревожными взглядами одиночных прохожих или смотревших из некоторых окон жителей. И вдруг запевалы грянули: «Вспоили вы нас и вскормили, Отчизны родные поля!..» – марш, любимый юнкерами и вообще очень популярный в армии.
Какой-то странный энтузиазм поднялся у всех поющих. Чувствовалось, что в последний раз мы проходим по ставшим нам родными улицам Севастополя. Встревоженные жители стали открывать окна, некоторые махали нам платками…
Установив заставы в указанных пунктах и прекратив доступ на Графскую пристань, мы стали ждать дальнейших событий. Всех тревожила судьба караула в тюрьме, который все еще не приходил.
Генералом Стоговым было приказано назначить к нему двух юнкеров для связи. В этот наряд опять были назначены мы двое, юнкер Буряк и я. Явившись в гостинице Киста дежурному офицеру, мы комфортабельно расположились в отведенном нам номере гостиницы, и один из конвойцев генерала Врангеля принес нам еды и кувшин вина (к которому мы, конечно, не притронулись).
Настроение в штабе было приподнятое; отсюда шло руководство погрузкой частей, и генерал Стогов то и дело вызывал к себе офицеров и отдавал им распоряжения. Я слышал отрывочный разговор генерала Стогова с начальником Новочеркасского училища, очень бравым и энергичным генералом, к которому генерал Стогов обратился со словами: «Назначьте двух надежных офицеров…» Начальник Новочеркасского училища сейчас же заметил ему: «У меня все офицеры надежные!» Никакой паники заметно не было, все подчинялось твердой воле генерала Стогова.
К вечеру юнкера Буряка отправили с каким-то поручением, и я остался один. Затем и меня дважды посылали к полковнику Грибовскому узнавать о положении на заставах. Так прошла ночь со 2-го на 3 ноября, день оставления нами Крыма и родины.
Рано утром Главнокомандующий, генерал Врангель, принял последний парад на родной земле. На площади перед гостиницей построились: конвой генерала Врангеля, Атаманское Новочеркасское училище и оставшиеся вне наряда сергиевцы, человек 50. Генерал Врангель вышел из дверей гостиницы одетый в серую офицерскую шинель с отличиями Корниловского полка. За ним – его штаб и штаб крепости, с генералом Стоговым (я как тень следовал по пятам генерала Стогова).
Обходя фронт, генерал Врангель остановился перед атаманцами и обратился к ним со ставшими теперь историческими словами (я все ясно слышал, но теперь, конечно, могу воспроизвести их только приблизительно): «Орлы! Оставив последними Новочеркасск, последними оставляете вы Русскую землю. Произошла катастрофа, в которой всегда ищут виновного… Но не я и тем более не вы – виновники этой катастрофы; виноваты в ней только они, наши «союзники». – И генерал Врангель прямо указал рукой на группу военных представителей Англии, США, Франции и Италии, стоявших неподалеку от него. – Если бы они, – продолжал Главнокомандующий, – вовремя оказали бы требуемую от них помощь, то мы уже освободили бы Русскую землю от красной нечисти. Если они не сделали этого теперь, что стоило бы им не очень больших усилий, то в будущем, может быть, все усилия всего мира не спасут его от красного ига. Мы же сделали все, что было в наших силах, в кровавой борьбе за судьбу нашей Родины… Теперь – с Богом! Прощай, Русская земля!»
(Внимательно вдумываясь в смысл сказанных Главнокомандующим слов, мы теперь видим, насколько он был прав. Слова его оказались пророческими: весь мир напрягается теперь в борьбе с наступающим интернационалом, в то время как в те далекие времена можно было общими усилиями свободно предотвратить эту опасность, но тогда Великая Россия никому не была нужна…)
Пропустив части церемониальным маршем, генерал Врангель со своим штабом и конвоем отбыл на крейсер «Генерал Корнилов».
За ними на крейсер последовало и Атаманское училище. На пристани остались комендант крепости, генерал Стогов, с небольшой группой штабных, генерал Елчанинов, Сергиевские заставы и… еще не пришедший из тюрьмы Сергиевский караул.
Вероятно, у некоторых появилась в это время тревога: а что же будет с нами? Но генерал Стогов был спокоен, он знал, что нас не забудут, и действительно, через какой-то промежуток времени к Графской пристани пришвартовался маленький транспорт «Херсонес». Оказалось, что он откуда-то прибыл с грузом снарядов и к тому же оказался без угля. Сейчас же все свободные юнкера принялись за работу, очень спешную и физически утомительную. Груз бросали прямо в море, а уголь таскали из ближайшего склада. Работа продолжалась несколько часов.
Тем временем предусмотрительный полковник Грибовский решил позаботиться и о запасе провианта: кто знает, как и чем питались юнкера в эти последние дни? Отыскали подводу, и наряд юнкеров отправился в город в поисках провианта. Все склады были брошены, и сколько же их было… Склады обмундирования были буквально набиты до потолка шинелями, ботинками, бельем, в то время как для того, чтобы получить что-нибудь, нужно было ожидать неделями, а то и месяцами. Просто какое-то преступление жадных интендантов…
Пищевых продуктов нашли мало: несколько бочек сельдей, галеты, консервы и бочку вина. Кроме того, привезли и погрузили подводу «мадаполама» в штуках, который впоследствии служил нам валютой…
Опустевшая Графская пристань с памятником адмиралу Нахимову имела грустный вид, который еще больше подчеркивал кем-то брошенный мул, перегнувшийся через ограду памятника и дремавший, уткнувшись головой в подножие пьедестала…
Полковник Грибовский очень волновался: несколько часов тому назад он послал юнкера Скворцова пробраться в тюрьму и привести оттуда караул капитана Георгиевского. Юнкер, найдя брошенную неоседланную лошадь, отправился верхом. Наконец, только к 3 часам пополудни, караул при общем ликовании всех присутствующих прибыл на транспорт. Капитан Георгиевский объяснил, что он не получил приказания о снятии караула и, в ожидании такового, пробыл там двое суток, не уступая просьбам и угрозам каких-то типов, требовавших отпустить арестованных. Всем стало легче…