Генерал Стогов большими шагами ходил по площади… Вдруг на Северной стороне замелькали какие-то лошади. Первой мыслью было, конечно, что это – красные разъезды, но потом выяснилось, что это наши училищные лошади, оставленные в конюшнях, разбирались населением. В городе же продолжали метаться в поисках спасения тысячи беженцев и военных.
Под вечер 3 ноября генерал Стогов приказал мне передать полковнику Грибовскому распоряжение снимать заставы и грузиться. Когда юнкера и штаб вошли по трапу на транспорт, генерал Стогов простоял на берегу еще несколько минут и, наконец, последним поднялся на корабль.
Таким образом, последними, фактически покинувшими Севастополь, были сергиевцы с комендантом крепости.
«Отдать концы» было некому, и юнкера шашками перерубили толстые канаты, навсегда отделив нас от берега и от родной земли…
Багровый закат жутким светом освещал надвигающиеся тучи, собиралась непогода… «Херсонес» взял курс на Константинополь…
Как долго продолжался переход «Херсонеса» от Севастополя в Константинополь, вспомнить трудно: сутки, может быть – двое? Было холодно, страшно качало, а о настроении и говорить не приходится: оно было таким же мрачным, как и все окружающее.
Полковник Грибовский приказал «завхозу», юнкеру Болгарскому, взять на учет все собранные нами продукты, главным образом – галеты, две бочки сельдей и бочонок вина, и строго придерживаться рациона, им установленного.
Не забыты были и пассажиры: некоторые бедные женщины, под предлогом, что они находятся в «интересном положении», частенько обращались к «завхозу» с просьбой выдать им селедку. Сначала таких было несколько, но к концу дня оказалось, что чуть ли не все женское население парохода находится в «интересном положении»…
Наконец, прекрасным, светлым, солнечным утром «Херсонес» вошел в Босфор. Перемена погоды, сказочная панорама города, с его минаретами, дворцами и садами, на мгновение заставила забыться и отвлечься от грустной действительности.
Весь константинопольский рейд был заполнен пароходами. Тут же величественно высились громады военных кораблей: дредноуты и крейсера союзников, среди которых выделялся своими красивыми и грозными линиями наш «Генерал Алексеев», гордо стоявший на отлете. Среди судов шныряли в огромном количестве стаи турецких яликов, лодочек, катеров, наполненных всякой снедью: хлебом, халвой, рахат-лукумом и пр., хозяева которых без всякого зазрения совести просто «обдирали» несчастных голодных беженцев. Иногда часы или кольца обменивались на буханку хлеба и кило халвы.
Картина эта всем знакома… Наш «Херсонес», миновав Босфор, остановился среди всех этих пароходов. Стали ждать распоряжений. Никто больше не имел никакого представления о том, что будет впереди. Так простояли несколько дней. В течение дня, раз или два, к нам, как и к другим судам, подходили союзные катера и привозили нам жалкое питание, состоявшее главным образом из жиденького морковного супа, прозванного юнкерами «суп-чай», и минимального количества хлеба. Главным оружием юнкера стала теперь ложка, и горе тому, у кого ее не было!
Простояв с неделю, узнали, что сначала нас свезут на остров Проти (в Мраморном море) для дезинфекции и затем погрузят на транспорт «Ак-Дениз», на котором уже якобы находилась главная часть училища, эвакуировавшаяся на «Рионе», для перевозки в Галлиполи.
Перед выгрузкой на остров Проти полковник Грибовский приказал «завхозу» разделить между юнкерами весь «мадеполам», взятый в Севастополе, который явился нашей «валютой». Пришлось по полштуки материи на брата… Сколько хлеба, халвы, папирос!
На транспорте «Ак-Дениз» состоялась долгожданная встреча с «рионской» группой училища. Радостная встреча была все же немного омрачена тем, что многих офицеров и юнкеров там не оказалось: согласно приказу Главнокомандующего, многие по собственному желанию съехали на берег, превратившись в «беженцев».
Все же нас не сразу отправили в Галлиполи, а продержали еще дней десять – двенадцать на константинопольском рейде. 27–28 ноября мы, наконец, сгрузились в Галлиполи, пробыв, таким образом, «в дороге» почти 25 дней.
Наше училище, по-видимому, прибыло в Галлиполи одним из последних. Главные силы армии – 1-й армейский корпус – уже расположились лагерем в 6 километрах к западу от города, в долине «смерти и роз». В самом городе располагались военные училища, штаб корпуса, госпиталя и еще некоторые мелкие части. Нам же была отведена часть бараков в бывшей турецкой казарме, в 3 километрах к востоку от города. Сама казарма была занята «сережами» (так называли французских стрелков-сенегальцев), а нас расположили в трех больших бараках, предназначенных, наверное, для летнего времени. При этом «сережи» отгородились от нас проволочным заграждением.
Так началась новая страница жизни училища – «Галлиполийское сидение». Во внутреннем отношении училище было снова переформировано по отделениям, так как хотя около четверти состава ушло в беженцы, зато стали появляться новые пополнения из частей. Среди ушедших оказалось много наших доблестных офицеров: полковник Хаборский[292], командир 1-й батареи, капитаны Горунович, Олехнович (в будущем – генерал-майор, возглавитель корпуса Императорских армии и флота) и Лукьянский. Среди ушедших юнкеров нужно отметить фельдфебеля 1-й батареи И. Горенюка, наводчика 1-го орудия Готовца и других.
Командный состав училища в Галлиполи был следующим: начальник училища – генерал-майор Козьмин, командир дивизиона – полковник Грибовский, командиры батарей: 1-й – полковник Краевский, 2-й – полковник Мамушин (оба были произведены в полковники), старший офицер и командир 1-го отделения 1-й батареи полковник Георгиевский, старший офицер 2-й батареи полковник Шуневич (также произведены в полковники), адъютант училища капитан Арнольд, фельдфебель 1-й батареи Николай Петров, фельдфебель 2-й батареи Владимир Коврига[293].
Преподавательский состав оказался более или менее весь налицо, и поэтому, как только устроились на новом месте, начались занятия. Стало известно, что производство 13-го выпуска в офицеры предполагается 29 июня, на Петра и Павла, день именин Главнокомандующего, генерала Врангеля.
Если не считать постоянного ощущения голода и до некоторой степени холода (спали на деревянному полу, имея одно или два одеяла и шинель), то жизнь юнкеров по условиям того времени считалась довольно сносной. Проходила эта жизнь следующим образом: ежедневно – 6 часов занятий (классные – главным образом по запискам), строевые занятия, гимнастика, уборка помещения и один раз в неделю – гарнизонная служба. Главный караул находился при управлении коменданта города, в бывшей турецкой крепости, где в «белой башне» когда-то томились пленные запорожцы. В нижнем этаже находилась гарнизонная гауптвахта и караульное помещение, наверху же – комендант и гроза Галлиполи, генерал-майор Штейфон[294]. Было еще несколько караулов и патрулей, наблюдавших за порядком в городе. Кроме наших караулов и патрулей, были еще и французские и греческие. Хозяевами города считались французы.
Училище наше вполне сохранило свой воинский вид и подтянутость. Дисциплина была на должной высоте. Вскоре был организован духовой оркестр, и капельмейстеру его (юнкер 2-й батареи, фамилии которого уже не помню) даже принадлежит композиция марша «Галлиполи», ставшего популярным в армии. Составился также приличный церковный хор. Дважды в неделю юнкерам давался отпуск в город, причем при возвращении из отпуска нужно было очень остерегаться, чтобы не зайти в попутную корчму, прозванную «Пронеси, Господи!» (употребление спиртных напитков юнкерам строго воспрещалось). Зимой был устроен даже юнкерский бал, прошедший с громадным успехом, причем украшением бала были сестры «Белого Креста», которых однажды наши патрули спасли от нахального нападения греческих солдат.
Из главных событий этой зимы нужно отметить приезд в Галлиполи Главнокомандующего, генерала Врангеля, который произвел смотры войскам, один – в лагере, где находились пехотная и кавалерийская дивизии, и другой – в городе, военным училищам. Это был последний парад, так как французы в дальнейшем препятствовали генералу Врангелю появляться среди войск. Все командование сосредоточилось в руках генерала Кутепова. Интересно отметить, что во время парада в городе неизвестно откуда прилетевший орел долго парил над Главнокомандующим, произведя на всех, в том числе и на турецкое население, потрясающее впечатление. В этот день несколько юнкеров, принадлежавших еще к 12-му выпуску, расформированному большевиками в 1918 году, а также и старших курсов других училищ, были произведены в офицеры.
К весне классные занятия разнообразились тактическими и топографическими съемками, но, увы… тут не было ни дач, ни дачниц. Было, правда, несколько турецких девушек, которые приходили за водой на ту же «чешму» (источник), что и мы, но все наши тактические и топографические приемы достигали лишь того, что иногда какая-либо из этих девушек слегка приподнимала чадру, чтобы показать свое хорошенькое личико.
Приближался день производства, и начались строжайшие выпускные экзамены. Начальство наше все же никого не проваливало, давая возможность закончить курс, длившийся 1 год и 7 месяцев со дня восстановления училища в Одессе, в октябре 1919 года.
Очень трогательно было и то, что в такое тяжелое время наше начальство побеспокоилось и о наших «обмундировочных». Каждый юнкер получил 5 турецких лир, одеяло, из которого шились «галифе», покрашенное своими средствами, новые гимнастерки и пару белья.
29 июня (ст. ст.) настал долгожданный день производства. Приказом генерала Врангеля производились в офицеры юнкера старших курсов Александровского, Корниловского военных и Сергиевского артиллерийского училищ. Торжественный молебен, парад, принятый генералом Кутеповым, чтение приказа о производстве происходили на площади в Галлиполи (там же, где и последний парад генерала Врангеля), после чего училища разошлись по своим стоянкам.