Лица после бессонной ночи хмурые, усталые, шаг вялый. Но вот грянул бодрый марш, привычно четко начала «печатать» рота, все мигом подтянулись. Свежий ветер гнал последние следы усталости с лиц. Высунулись из окон несколько растрепанных голов хорватов, разбуженных столь несвоевременной прогулкой «русов», мелькнули Диоклитиановские ворота, и мы на пристани.
Катер. Мелькают суетливые фигуры кадет, лица местной русской колонии, так тепло нас встретившей. Последние слова прощания, крепкие пожатия рук, обещания писать, держать связь – и катер чуть заметно стал отделяться от мола. «Провожающие, строиться!» Длинной ровной линейкой вытянулась рота. Грянул марш «Звериады», загремело в утреннем тумане наше прощальное «Ура!». С катера ответили. Долго еще стояли мы, катер был едва виден, а оркестр все играл, знакомый дорогой кадетам мотив все звенел, и невольно проплывало перед глазами прошлое, горькое, тяжелое, но так спаявшее нас в минуты стихийных крушений, так сроднившее нас. Пусто на душе. В который раз смыкаем мы ряды? Встретимся ли?..»
Через два дня после отъезда из Сплита первого эшелона настала и наша очередь. Был пасмурный день, который как нельзя больше соответствовал нашему настроению. На небольшом пароходе нас перевезли в город Груж, откуда все разъехались по своим местам назначения. Наш 98-й выпуск в составе 33 кадет выехал в город Сараево, куда прибыл 7 февраля 1925 года, после двухдневного пути. С нами были также 96-го выпуска И. Петунии и В. Кондратович, и 97-го выпуска П. Топорков и В. Утков, пожелавшие подготовиться к поступлению в университет.
Город Сараево расположен в горной долине, по которой бежит речка Милячка. В «Звериаде» Русского кадетского корпуса так определялось его местонахождение: «Стоит Сараево глубоко над быстрой горною рекой…» Нам было известно, что в корпусе нет оркестра, и мы еще в дороге мечтали, как мы строем пройдем по городу, под звуки оркестра, и торжественно прибудем в корпус. Ведь нас 37 кадет, и наш оркестр состоял из 14 музыкантов, да еще каких! Но, увы, сразу же, как только мы выгрузились из поезда, наши мечты о прохождении через город с оркестром были разбиты. Встретивший нас на вокзале офицер-воспитатель Русского корпуса передал нам приказ директора генерала Адамовича – «идти в корпус без музыки». Сразу повеяло холодком. Погрузив вещи на подводы, пошли в корпус.
Прошли набережной Милячки, разделявшей город на две части, до моста через нее, носившего имя Гавро Принципа. За мостом, у подножия горы Требевич, стояло здание корпуса – Казарма короля Петра I. На этом мосту в 1914 году серб Гаврила Принцип убил эрцгерцога Франца Фердинанда и его супругу. Это убийство дало повод начать Первую мировую войну Австрии и Германии, а за ней последовали у нас революция, Гражданская война, а для нас это привело к отъезду нашего корпуса сперва из родного гнезда, затем оставление Родины, пребывание в Шанхае, переезд в Югославию и конец нашего корпуса; а около этого моста, в здании Русского корпуса, нашему 98-му выпуску суждено было кончить курс обучения и сдать экзамены на аттестат зрелости.
Перейдя мост, через большую площадь направились к казарме, о которой в «Звериаде» сараевцев (как в то время называли кадет Русского кадетского корпуса) пелось: «…там на площади угрюмой казарма старая стоит, она уныла как могила, над ней всегда висит туман…» На месте этой казармы последовательно размещались и римские легионеры, и турецкие аскеры, и австрийские солдаты, теперь казарма приютила и одесситов, и киевлян, и остатки полочан, а теперь принимала и нас – кадет-сибиряков. Пройдя в ворота под трехэтажным зданием корпуса, мы вышли на большой плац, с трех сторон окруженный зданием казармы в форме буквы «П», а четвертая сторона замыкалась конюшнями. Пусто, никого нет. Лишь за закрытыми окнами верхнего этажа видна масса кадетских голов и приветливо машущие руки. Остановились и подравнялись. Офицер, встретивший нас на вокзале и сопровождавший сюда, пошел с докладом к директору корпуса. Ждем.
Наконец появился худой, моложавый, с прекрасной выправкой генерал. «Смирно! Равнение направо!» – «Здравствуйте, кадеты!» Наш ответ, и затем резкий, решительный голос директора: «Вы приехали сюда для того, чтобы подготовиться к экзамену на аттестат зрелости по программе вашего корпуса. Для вас отведено отдельное помещение – спальная, а над нею класс для занятий. Вы здесь гости. Общение с другими кадетами запрещено. Ваши «бирюльки» (музыкальные инструменты) сдать в цейхгауз. Они вам не нужны. Надеюсь, что у меня с вами не будет никаких недоразумений и вы подчинитесь всем моим требованиям». Сказал и ушел. Мы стояли ошарашенные и убитые, только приветливо махавшие нам за окнами кадеты-сараевцы ободряли нас. «Ну вот и попались!» – думали мы.
Подавленные оказанным приемом, мы молча сдали в цейхгауз, находившийся рядом с нашей спальной, музыкальные инструменты и мрачно уселись на кроватях. Вдруг стук в окно, как будто кто-то бросает в него камешком. Смотрим, а за окном веревочка с запиской, спущенная с верхнего этажа. Берем послание и читаем: «Не унывай, ребята!..» – а дальше ряд теплых ободряющих слов и приветствий. Спасибо, сараевцы, вы нас поддержали как раз в нужный момент. Мы ожили – мы не одни! Обсудив положение, решили не посрамить имени сибиряка-александровца и нашего корпуса.
Вскоре к нам пришел командир 1-й роты Русского корпуса, полковник Орлицкий, который подтвердил нам, что в корпусе мы пробудем лишь минимальное время, необходимое для подготовки к экзамену по программе старых кадетских корпусов за 7 классов, и после сдачи экзаменов должны будем уехать из корпуса на слесарно-монтажные курсы. Все наше время распределено так, что мы нигде не сможем встретить кадет Русского корпуса. Когда у них урок – у нас перемена, когда у них свободное время – у нас занятия и т. д. Говоря иными словами, мы оказались в карантине. Внизу наша спальня с окнами на площадь; между площадью и нашим зданием маленький палисадник с рядом деревьев в нем. Над спальней наш класс для занятий. В том этаже, где спальня, лишь цейхгаузы, кухня и столовые. От нашей спальни из коридора, сразу же у двери на плац, идет лестница в наш класс и далее на 3-й этаж в библиотеку, которой мы можем пользоваться во время вечерних занятий сараевцев. Из библиотеки дверь в корпусной зал, где по субботам ставился иконостас и шло богослужение, всенощная, а по воскресеньям литургия. Воспитателем у нас будет наш полковник Попов-Азотов, а поэтому мы должны его всецело поддержать.
Мы привели в порядок спальню, покрасили стены класса. Выскоблили стеклом давно не чищенный паркет и натерли его воском. Украсили стены класса выпускными группами 96-го и 97-го выпусков и портретами Государя и наших вождей. В углу поставили складень с иконой святого Николая Чудотворца, благословение корпусу Сибирского казачьего войска, и засели зубрить. Держали мы себя на высоте, и за все время нашего пребывания в корпусе у нас не было ни одного проступка. Преподаватели и воспитатели наперебой хвалили нас. Но я зашел слишком вперед, поэтому вернусь немного назад.
Недели через две после нашего прибытия в корпус генерал Адамович (или попросту Адам, как его звали кадеты) отправился на вокзал, с намерением уехать куда-то на целый день. У наших музыкантов «зазудились легкие» – захотелось поиграть. Но как достать инструменты из цейхгауза? Придумали следующее: старший музыкант Рыбин отправился к полковнику Орлицкому и доложил ему, что инструменты наверняка испортятся, если их не продуть и не прочистить. Поверил ли этому Орлицкий, или нет – не знаю, но только он разрешил взять их из цейхгауза, но не больше как на один час. В один момент музыканты расселись на кроватях и с упоением заиграли музыкальные произведения, разученные в Шанхае. Сараевцы, гулявшие в это время в корпусном саду, находившемся перед главным фасадом корпусного здания, перелезли через забор сада и залезли в запретный палисадник около нашей спальни, заполнив все наши окна. Я стоял прислонившись к закрытой двери в коридор. В середине попурри из оперы Чайковского «Евгений Онегин» кто-то из коридора начал открывать эту дверь. Я приоткрыл ее и посмотрел, кто там… – и – о ужас! – сам Адам стоял за дверью!
Он приложил палец к губам и, входя, сделал знак не вставать. Под звуки арии Ленского «Куда, куда вы удалились…» он прошел и сел на кровать, опустив голову на руки и закрыв руками глаза. Сараевцы при виде Адама исчезли из окна, но, не слыша разноса, снова заполнили их. Что переживал в этот момент этот строгий и требовательный генерал – не знаю, но мне казалось, что он плакал. Закончив попурри, Рыбин скомандовал: «Встать, смирно!» Все встали и замерли, и я думаю, что в этот момент у всех в голове была одна и та же мысль – что же теперь будет? Посидев еще несколько мгновений в той же позе, Адам встал и тихо оказал: «Спасибо, сибиряки! Инструменты оставьте себе, а ты, Рыбин, пойдем со мной». И это все. Ни разноса, ни наказания, ни нам, ни торчавшим в окнах сараевцам.
Адам с Рыбиным ушли, а мы еще несколько мгновений стояли, озадаченные такой развязкой. Затем бурная радость обуяла нас. К нам в спальню, через окна, влезли сараевцы, и мы вместе живо обсуждали происшедшее, с нетерпением ожидая возвращения Рыбина. Он вернулся приблизительно через час и сообщил, что «карантин» снят и мы теперь можем общаться с другими кадетами и ходить по зданиям корпуса. Громкое «Ура!» покрыло это радостное для нас сообщение. Далее Рыбин рассказал, что Адам расспросил его о репертуаре оркестра и о всех нас и что на следующее же воскресенье он назначил первое выступление нашего оркестра, первый концерт для персонала корпуса и кадет. Концерт будет в зале корпуса, и для него Адам выбрал попурри из «Евгения Онегина» и из оперы «Вильгельм Телль», увертюру из оперы «Семирамида» и некоторые места из «Пиковой дамы». Итак, мы победили, вернее, наш оркестр, завоевавший своей игрой нашу свободу и признание нас директором быть достойными гостями корпуса. Быстро расхватали нас сараевцы и повели знакомить с корпусом. Стена, воздвигнутая вокруг нас Адамом, была сломана, и мы вошли в жизнь корпуса.