Первый концерт нашего оркестра прошел блестяще, за ним последовал целый ряд других, и в корпусе, и в городе, и все они прошли с большим успехом. Наши певчие вошли в корпусной хор. В ответ на признание нас и включение в жизнь корпуса мы решили еще больше подтянуться и не дать никому повода упрекнуть нас в чем-либо. Ведь мы были «последние могикане» нашего корпуса.
В середине мая корпус посетил Главнокомандующий Русской армией генерал П.Н. Врангель. На параде участвовал наш оркестр, и мы, сибиряки, были ему представлены. Первое время мы ходили в форме нашего Сибирского корпуса, но наше обмундирование износилось, и мы переоделись в форму Русского кадетского корпуса. Занятия шли своим чередом, и мы вовсю готовились к экзаменам, которые блестяще выдержали в середине октября 1925 года. Никто из нас не провалился, никто не получил ни одной переэкзаменовки.
После экзаменов, по установившемуся в корпусе обычаю, ездили с генералом Адамовичем на прогулку в горы, на станцию Стамбульчич, где по тому же обычаю снялись на каменной стенке крыла моста, там, где снимались все выпуски Русского корпуса. По желанию Адама кадеты-сибиряки расположились в виде вензеля Шефа корпуса – А I, как он изображен на погонах, причем точкой был самый младший сибиряк в корпусе, сын полковника Попова-Азотова, Вова.
Итак, 98-й выпуск пережил свой корпус на семь месяцев и окончил его в составе другого корпуса. После окончания курса наук большинство кадет этого 98-го выпуска были отправлены в город Крагуевац, на слесарно-монтажные курсы, а десять лучших по учению были оставлены при корпусе для прохождения курса 8-го класса, необходимого, как говорили, для получения высшего образования. Эти десять сибиряков были включены в 7-й класс, а всего в корпусе было 8 классов. В числе оставляемых был и В. Кондратович, но он не захотел остаться и уехал в Белград, где поступил на технический факультет университета. О нем следует сказать несколько слов, так как он получил большую известность также и здесь, в Соединенных Штатах.
Через год он перешел на богословский факультет и принял монашество. Закончил факультет в сане иеромонаха и был отправлен в Российскую Православную миссию в Иерусалим на должность секретаря. Там он получил сан архимандрита, изучил арабский язык, но заболел сахарной болезнью и был вынужден переехать в США, в город Сан-Франциско. Оттуда он был вызван в Нью-Йорк для принятия должности секретаря Синода. В Нью-Йорке его болезнь резко ухудшилась, и доктора потребовали его отъезд из этого города. Отец Василий вернулся в Сан-Франциско, где и скончался в 1958 году.
В. Соколов[378]
Первый Сибирский Императора Александра I кадетский корпус[379]
После революции 1917 года правительство Керенского переименовало корпус в «Сибирскую гимназию военного ведомства». По его же распоряжению знамя было тайно от кадет вывезено в Петроград и сдано новому правительству. В кровавые дни власти большевиков в Омске кадетам запретили носить погоны. Оберегая их от грубых издевательств, 18 января 1918 года (ст. ст.) кадеты похоронили свои погоны. После вступления Белой армии в Омск в 1918 году в ноябре корпус стал снова именоваться «Первый Сибирский кадетский корпус». 30 июля 1919 года с отступающей Белой армией кадеты покинули родное гнездо в Омске и через месяц осели во Владивостоке на Русском острове.
В Омске здания корпуса отвечали всем нуждам, но были скромней, чем во многих других кадетских корпусах. Не было общего сборного зала.
На Русском острове роты размещались вблизи бухты Рында в трех отдельных смежных казармах в 3 этажа из красного кирпича. На нижних этажах находились службы и столовая. Классы помещались на вторых этажах, а спальни на третьих. В четвертой казарме, в отдалении от других, жили служители, а воспитатели и преподаватели помещались в отдельных офицерских каменных домах из 3–4 комнат со всеми удобствами, включая электричество. Эти дома были широко разбросаны по холмам в лесу и соединялись проезжими дорогами. Трудно представить себе что-либо лучшее.
Природа на острове – роскошная; дикий, но съедобный виноград, малина, грецкие орехи. Я нигде не видел такого изобилия полевых цветов, включая орхидеи, а также птиц, бабочек и геологических окаменелостей.
С острова во Владивосток ходил 2–3 раза в день катер. Много глубоких бухт врезается в остров, диаметром приблизительно в 10 миль.
Остров являлся главной защитой Владивостока, с очень сильными и «современными» тогда фортами. С началом Первой мировой войны они были разоружены и гарнизон уведен на запад, поэтому там осталось много свободных помещений, а населения почти не было. Не было ни ресторанов, ни кафе, ни лавок. Около нас китаец открыл маленькую лавчонку.
Там же жило несколько китайских и корейских фермеров. Мы могли уходить из казарм когда угодно. Конечно, к урокам, еде, сну и церковным службам возвращались. Одно время красное правительство разрешило на Закон Божий и церковные службы не ходить; сразу же 7-й класс запретил «ловченье» от Закона Божьего и церкви.
У нас было несколько больших парусных и весельных лодок, и на них мы совершали многодневные поездки по окружным островам.
Скоро образовались группы «музейщиков», «натуралистов», «парковщиков» и «покосников». Они создавали музей естественной истории, строили парк около корпуса, косили сено для рабочих лошадей. Оркестр, хор, сцена занимали у всех все остальное время. (Были, конечно, и «кобеля», которые думали только о танцах и вечеринках.)
Все жили впроголодь, а зимой в холоде. Обмундирование было то румынское, светло-серое, то английское. Но также для всех в цейхгаузах хранились старые формы. Их выдавали для парадов и отпусков. Седьмой класс имел винтовки, когда политической строй был на нашей стороне. Многие из 1-й роты участвовали в восстаниях против красных, и один из них, Михаил Блосфельд, был ранен 30 марта 1921 года и умер от ранения. Его похоронили на Русском острове на «кадетском» кладбище около бухты Бабкина.
Летом многие из 1-й роты разбредались по всяким военным отрядам, а осенью возвращались учиться. Некоторые из них, испытав «взрослую» жизнь, мало подходили к кадетской, но пользовались уважением за свою «бывалость».
Часто, особенно когда портилось электричество, собирались и пели хором наши любимые песни: «Ревела буря, дождь шумел», «Из-за леса копий и мечей», «Вот казаки идут, разговоры ведут». Пели очень хорошо, на несколько голосов, с запевалой, подголоском, с присвистом и гиканьем.
Пришел конец ужасной Гражданской войне, и 25 октября 1922 года первую и вторую роты посадили на корабли Сибирской флотилии, также и Хабаровский кадетский корпус, помещавшийся там же на Русском острове, но далеко от нас. Третью роту разобрали родители, а оставшихся поместили в местные приюты, и о судьбе их мы не знаем.
Никогда не забуду печальный строй малышей 3-й роты, под командой инспектора классов полковника Забуги[380], вышедших нас проводить. Судьба их как «социально чуждых» красному строю была, конечно, страшной.
Путь в Шанхай для малопригодных кораблей был трудным, и в шторме погибла канонерская лодка «Лейтенант Дыдымов» и с ней 14 сибирских и 19 хабаровских кадет. Гибели ее никто не видел, и следов не осталось.
В Шанхае сибиряков и хабаровцев, со всеми служащими и их семьями, втиснули в один большой особняк на международной концессии. Спали на полу сколько можно было уложить. Вскоре сделали общие нары. Сразу же начали продолжать учение без учебников, больше по лекциям.
Потом корпуса разместили в разных зданиях – сибиряки остались на международном «сеттльменте», а хабаровцы переехали на французскую концессию, и во время китайских беспорядков французы выдали первой роте винтовки. Мы, сибиряки, завидовали такой чести. Кормили нас лучше, чем на Русском острове.
Я кончил корпус в Шанхае в 1923 году – 96-й выпуск. Выпускной бал был роскошным, в одном из лучших «Ball Room» в городе – «Carlton», с очень хорошей программой. Бал устроили на коммерческую ногу, и он дал хороший приход. Себя мы показали отличными кавалерами и танцорами.
Лучшим моментом нашей жизни в Шанхае было участие наших двух оркестров в исполнении увертюры «1812 год», совместно с городским симфоническим оркестром. Наши музыканты были в мундирах. Справа от симфонического оркестра – белые погоны, слева – черные.
Вскоре после нашего приезда образовался международный комитет, главной задачей которого было вывезти куда-то наши корпуса, не подходящие для города в 5 миллионов китайцев, с белым населением только в 25 тысяч человек. Была устроена денежная лотерея, и по получении согласия Югославии кадет отправили туда двумя группами в феврале и ноябре 1924 года.
Большинство привезли в Югославию в г. Сплит на французском пароходе «Partos» (22 000 тонн), ушедшем из Шанхая 6 ноября 1924 года. На этом же пароходе плыл и Хабаровский корпус. Кадеты помещались в трюмах с нарами и перилами между местами. Начальство находилось в каютах 3-го класса. Кормили сносно. В портах пускали на берег небольшими группами. Оркестры и хоры обоих корпусов развлекали с большим успехом не только своих, но и пассажиров. По пути заходили в Гонконг, Сайгон, Коломбо, Джибути, Суэц, Порт Сайд и прибыли в Сплит 9 декабря. Там корпуса поместили в казармах 11-го полка.
1 февраля 1925 года оба корпуса были закрыты и перевезены в город Груж.
В тот же день был закрыт Хабаровский графа Муравьева-Амурского кадетский корпус, основанный 1 сентября 1900 года.
После закрытия корпусов кадеты 7-го класса были переведены в Русский кадетский корпус в город Сараево. Младшие классы вошли в Донской кадетский корпус в Билече. Окончивших корпус послали на технические курсы при артиллерийском заводе в городе Крагуевце и на железнодорожные курсы в Белград.
По окончании корпусов в Югославии некоторые поступили в сербские военные училища, а многие продолжали образование в университетах Югославии и Бельгии.
Учебному персоналу корпуса пришлось нелегко из-за возраста, семей и потери службы в корпусе; наша благодарность им безгранична.
Оставшиеся в Шанхае, я в том числе, работали где только возможно, и скоро многие достигли хорошего положения. В начале лучше всех зарабатывали музыканты, а многие другие жили впроголодь.
Сразу же после отбытия корпуса создалось кадетское объединение, естественным путем, без устава, но с жизнью по совести. Существовали также объединения в Харбине, Сан-Франциско и на острове Тубабао, куда были вывезены русские из Франциско, вступили и другие кадеты, и оно впоследствии стало называться, и теперь называется: «Объединение кадет российских кадетских корпусов» (ОКРКК), существует и ныне и, возможно, просуществует до 2014 года и дальше, считая, что последний кадет, родившийся в 1934 году, поступил в 1-й класс в 1944 году и проживет 80 лет.
Наш краткий обзор жизни корпуса будет неполным, если мы не упомянем тот внутренний уклад кадетской жизни, который фактически формировал «кадетскую душу». Эти традиционные порядки, установленные самими кадетами, под названием «традиций» были вписаны в «Звериаду» и очень строго исполнялись. Они передавались от старших к младшим и почитались иногда даже выше тех общепринятых правил, которые прививались кадетам персоналом корпуса. Воспитательский персонал корпуса, состоявший из офицеров, знал об этой внутренней кадетской традиционной жизни и, понимая ее полезность, не препятствовал ей.
Кадет, как будущих военных, не готовили к тихой и сладкой жизни, а к бурной и разносторонней жизни военной среды и к войне. Многие традиции зародились во времена Лермонтова и Пушкина, не всегда бывших лириками. Лермонтов учился в Николаевском кавалерийском училище, которое славилось своим цуком и традициями.
Верность Отечеству, дисциплина, храбрость и безукоризненное товарищество были хребтом воспитания. Воспитатели иногда принимали участие в скромных кадетских «выпивках» 7-го класса, давая урок хороших манер. Иногда дежурные офицеры присутствовали на не совсем цензурных представлениях во время «ансамблей». Это были подготовительные уроки к будущей, не всегда скромной жизни. Анализируя прошлое, нужно сделать поправку на время.
Хотелось бы перечислить все традиции Сибирского корпуса, тем более что, кажется, ни один корпус этого полностью не сделал. Однако думаю, что некоторые могут найти в них внешне отрицательные мелкие стороны, не заметив значительных положительных сторон, запыленных молодечеством. Достаточно лишь сравнить наши старые нравы с местными теперешними, и будет ясно, что оказалось лучше. Ограничусь упоминанием только некоторых традиций, оставляя в стороне шуточные и поддерживающие внутреннюю дисциплину.
Заветы кадетам сибирякам-александровцам: любить Отечество, любить корпус и друг друга. Поддерживать крепкий дух товарищества, помогать младшим, выручать друг друга из беды.
Не забывайте же девиза
Вы кадетского вовек,
Гласит который много лет:
Все за одного, один за всех.
Любите науки, почитайте наставников, заслуживающих того, но не егозите перед ними. При взаимных разговорах всегда говорите друг другу «ты», что касается не только находящихся в корпусе, но и всех бывших воспитанников, в каких бы чинах они ни были.
Духом славного товарищества сибиряки всегда выделялись и выделяются из окружающей среды и отличаются преданностью долгу и Родине, что ясно показывает жизнь.
Своекорыстное поведение в отношении к другому кадет не допускалось. Исполнение «Честного Кадетского Слова» было обязательным, и его почти никогда не давали, а давшего считали неразумным. Строевые приказания исполнялись беспрекословно, «нестроевые» – необязательно.
По традициям во главе корпуса был старший выпускной класс (7-й класс). Он следил за традиционной жизнью корпуса, и распоряжения его должны были строго исполняться. После революции к установленным общим традициям прибавились дополнительные, вызванные обстоятельствами времени. Как было указано выше, большевики запретили кадетам носить погоны. День, когда кадеты похоронили свои погоны, был объявлен «Днем похорон погон». Ежегодно в этот день кадетам запрещалось танцевать, петь, играть и веселиться. В этот день «трубам не играть, барабанам не бить». Все сигналы подавались звонками. Вторично с кадет сняли погоны 22 января 1920 года во Владивостоке, и этот день был объявлен траурным днем.
В 1923 году добавилась в «Звериаде» еще одна традиция о запрещении употреблять наркотики. Это было вызвано тем, что 2 кадета, имевшие родителей во Владивостоке, пристрастились к наркотикам. К ним кадеты применили телесные наказания, и они были вынуждены уйти из корпуса.
Хабаровский графа Муравьева-Амурского кадетский корпус в годы Гражданской войны[381]
Наступил кровавый 1917 год. Предатели Родины, армии и народов Великой Императорской России распяли нашу Родину, вырвали душу Империи – свершили гнусное убийство Помазанника Божия и всей Августейшей Семьи. Волны революции стали захлестывать окраины нашего необъятного государства. Кровавые, жаждущие, они докатились и до нашего прекрасного Амура.
Хабаровцы были верны своим традициям как на фронте, так и в тылу, в своем родном городе. В то время, когда гарнизон украшался красными тряпками-полотнищами, хабаровцы гордо отбросили эмблемы «свободы», «равенства» и «братства», так как знали, что ничего не может заменить священный девиз «За Веру, Царя и Отечество». Хабаровцы были верны своему трехцветному стягу.
Когда дошло известие о формировании отрядов для борьбы за светлое будущее, за освобождение Родины, и хабаровцы, пылая ненавистью к поработителям своей Отчизны, подобно молодым орлам, полетели туда, где шла борьба за счастье Родины. Шинели черного сукна родного корпуса были заменены солдатскими, так как пробираться в одиночку приходилось через красный стан, а имя кадета было в то время как контрреволюционера, как беспощадного бойца за Великую Империю, против слуг Третьего интернационала.
Много славных имен можно привести еще, как пример достойного подражания, будущим потомкам родного корпуса… Не суждено было в те годы возрождению и воскресению родной земли. Настала Голгофа России.
27 февраля 1917 года – началась в Петрограде революция. В первых числах марта, во время заседания Хозяйственного комитета корпуса, были получены первые агентские телеграммы, извещавшие о перевороте и революции. В связи с этим в Хабаровске произошла смена властей и появились уполномоченный нового правительства А.Н. Руссанов и новый командующий войсками генерал Высоцкий.
В Петрограде, под общим руководством начальника Главного управления военно-учебных заведений генерал-лейтенанта Машкеева, образована комиссия по реформе кадетских корпусов в военные гимназии.
Когда же весной 1917 года на смену закона, и чести, и порядка пришла революционная идеология, то в один из дней знамени в церкви не оказалось. Кадеты не придавали этому особое значение, полагая, что оно перенесено опять в покои директора корпуса по соображениям «высшего порядка».
Со слов Г. Гирилловича[382], знамя нашего корпуса было вывезено из покоев директора корпуса, по приказанию Керенского, в Петроград для сдачи новой власти. Можно только предполагать, что под угрозой репрессий не только директору корпуса генералу Никонову[383], но и вверенному ему корпусу, пришлось подчиниться новой власти, выполнив приказ. В этот период времени кадеты, предвидя наступающие события, решили спасти свое освященное знамя. Снять его с древка, древко распилить, а фиктивное знамя, с кожаным чехлом для тренировки знаменщика во время строевых занятий без орла и из какого-то неизвестного материала, сжечь на плацу, чтобы видела обслуживающая прислуга, команда солдат, которая была уже сильно распропагандирована; но события опередили задуманный план, и корпусного знамени не стало.
Первое время, несколько лет после дарования его корпусу, знамя хранилось в Красном углу в покоях директора корпуса, потом было перенесено в новую церковь, где стояло в гнезде рядом с хоругвью у правого клироса и было всегда под чехлом.
Летом 1917 года 13-й выпуск считал, что с началом нового революционного времени «Звериада» может попасть в руки деятелей революции и этот выпуск является последним в корпусе выпуском. В один из начальных месяцев 1917 года фельдфебель Сергей Бурмейстер, знаменщик Павел Пономарев, Владимир Егоров, Николай Нестеревский, Илья Мамаев, Александр Преображенский, Иннокентий Мунгалов и Виктор Козловский, переехав на другую сторону Амура, торжественно ее сожгли. Это все лица, которые в то время были в Хабаровске, а остальные разъехались. Первая «Звериада» была создана при 10-м выпуске при участии 11-го и 12-го выпусков. Наш поэт В. Петрушевский, 10-го выпуска, написал около 90 куплетов в «Звериаду». Из офицеров-воспитателей расписались в «Звериаде» подполковник Жидовкин и в 1919 году полковник Л. Сейфуллин.
Первый из воспитателей, бывший питомец нашего корпуса, хорунжий Тимофей Жигалин, 6-го выпуска, подписался в «Звериаде», но через некоторое время попросил снять его подпись. На этой подписи был в виде виньетки черной тушью нарисован ствол артиллерийского орудия.
Вторая «Звериада» была создана с 14-го выпуска. Из Шанхая, после эвакуации с Родины, была вывезена в Сербию кадетом Олегом Калюжным, «генералом выпуска», который выехал вместе с корпусом. Дальнейшая судьба «Звериады» неизвестна.
7 августа 1917 года корпус был переформирован в Хабаровскую гимназию военного ведомства, как и все остальные российские корпуса. (Пред. Г.В.У. б. № 387, прик. кор. № 159.)
В сентябре 1917 года образован родительский комитет Хабаровской гимназии военного ведомства, под председательством инженера Денисова, сыгравший большую роль в деле защиты интересов гимназии в самое тяжелое время жизни учебного заведения, во время последовавших тяжелых событий.
После октябрьского переворота, в ноябре 1917 года, была разогнана старая городская дума и управление городом полностью перешло в руки большевиков. Кадеты и офицерский состав служащих в корпусе отнеслись к перевороту и к новой власти резко враждебно и заняли совершенно непримиримую позицию по отношению к большевикам. Те новшества, которые появились при Временном правительстве, то есть комитеты служащих, вольнонаемных и солдат, участие прислуги в Хозяйственном комитете и др., носили вначале довольно скромный характер и почти не касались учебно-воспитательной области. Но когда кадровых солдат забрали в строй, а вольнонаемных мобилизовали, то служительский состав резко изменился, и к моменту появления большевиков настроения в их среде стали все более угрожающие в мирной жизни корпуса.
Началась агитация среди команды нижних чинов и вольнонаемных служащих (роль преподавателей Уманского, Чмутова, который родом мещанин Курской губернии, ненавидел нашу армию и злобно относился к кадетам, и еще двое других). Демагогические выходки этой группы сильно возбуждали и без того ненадежный состав служителей. Назначение, вместо начальника гарнизона генерала Высоцкого, военного комиссара Кистера.
В декабре кадеты 15-го и предстоящего 16-го выпуска бежали из корпуса в формируемые белые отряды. Некоторые смогли попасть на станцию Маньчжурия Китайско-Восточной железной дороги, в Особый Маньчжурский отряд (ОМО) к атаману Семенову. Кроме того, кадеты приняли участие в рядах войск атамана Калмыкова и в других отрядах и воинских соединениях Сибири, как и в Сибирской флотилии адмирала Старка – гардемаринами.
В январе и феврале 1918 года кадеты-хабаровцы из роты особого назначения были командированы в Особый Маньчжурский отряд, где пробыли девять месяцев и только в октябре отбыли в корпус для продолжения образования.
В корпусе кадеты-отрядники имели право ходить в своей отрядной форме. Поэтому кадеты-отрядники иногда ходили в отпуск в корпусной, а иногда в отрядной форме. Все кадеты-отрядники получали месячное жалованье в размере 80 керенок.
Отряд «Защиты Родины и Учредительного собрания» начал формироваться (в феврале – марте 1918 года) на станции Мулин КВЖД.
Возглавлял отряд штабс-капитан Меди[384], но строевой частью командовал капитан Малчаги-Хан. Первыми кадетами были В. Сейфуллин[385] и И. Реутт[386], которые были командированы на станцию Пограничная с заданием встречать поезда и всех военных направлять на станцию Мулин. Через некоторое время весь отряд переехал на станцию Пограничная и туда приехал капитан Яковлев, который и принял кадетский взвод. Однажды было объявлено, что отряд расформировывается и всем представляется возможность выбора – в отряд атамана Семенова (ОМО) или в отряд ротмистра Орлова в Харбине.
Перед началом летних каникул В. Сейфуллин получил письмо от атамана Семенова, где кадеты приглашаются на время каникул прибыть в Читу, в его личный конвой, обещая хорошее жалованье. Около тридцати кадет согласились и уехали в Читу, но в конце июля получили приказ из корпуса вернуться к началу занятий.
В начале 1918 года занятия прекращаются и в корпусе размещаются люди красного отряда Ангелова. Для того чтобы получить вещи, требовалось получить от Ангелова разрешение. При этом много вещей было растащено по домам. Нередко можно было видеть в городе детей представителей власти в кадетских мундирах.
3 января 1918 года началось вмешательство большевиков в дела корпуса. В этот день было первое насильственное общее собрание служащих, произведенное по настоянию группы преподавателей. Последующие общие собрания служащих гимназии (корпуса) происходили с разделением во время голосования на курильные совещания (на группы по сословному признаку).
Внедрение демократической части служащих в дело воспитания и в управление хозяйством корпуса. Контроль над директором корпуса и над педагогическим персоналом. Образование Учебно-воспитательской комиссии из 5 лиц, под председательством преподавателя Чмутова, ставшей во главе гимназии и в которую вошли членами и низшие служащие.
Замещение сельскими учителями должностей офицеров-воспитателей. Было приказано вместо погон надеть красные ромбики, но этого не было исполнено.
9 марта 1918 года приказ военно-морского комиссара Лейбы Бронштейна (Троцкого), по которому кадетские корпуса были распущены, не убил духа кадет-хабаровцев, и многие ушли добровольцами в Белую армию.
16 марта 1918 года приказ по войскам Приамурского военного округа № 171. Первое расформирование гимназии. Увольнение в отставку с пенсией и за штат служащих. Кадеты, имевшие родителей, были отправлены по домам, те же, у кого не было родителей, были помещены в Хабаровский городской приют на Красной Речке (25 верст на юг по реке Уссури). Прекрасно оборудованное здание корпуса со всем своим имуществом было захвачено Хабаровским совдепом, и в нем разместились различные комиссариаты. Имущество корпуса постепенно расхищалось, особенно обмундирование, и на улицах города часто можно было встретить «пролетарских» детей, одетых в кадетскую форму.
Гимназия просуществовала только до 1 мая, а в мае всех детей выгнали вон. Оставшихся сирот разобрали многие жители города, причем надо отметить, что брали сирот с большим страхом, опасаясь вызвать на себя гонения новой власти. Нужно вдуматься в душевную трагедию, которую должны были пережить эти сироты, чьи отцы сложили свои головы в Японскую и мировую войны… Царь приказал принять их в корпус, где они воспитывались в здоровой обстановке.
С февраля месяца 1918 года началась борьба с большевиками атамана Уссурийского казачьего войска Калмыкова[387], при поддержке японцев, а в Забайкалье атамана Семенова, в то же время генерал Хорват[388] изгнал большевиков из полосы отчуждения Китайско-Восточной железной дороги (декабрь 1917–1918). В результате успехов белых отрядов по занятии города Хабаровска 5 сентября атаманом Калмыковым был отдан приказ о возобновлении занятий в корпусе.
18 апреля 1918 года кадет 14-го выпуска – Николай Меди, горя желанием увидеть Государя Императора с Августейшей Семьей, пробрался в Тобольск, во время смены караула проник в дом, где находилась Царская Семья, и там был схвачен и потом допрошен. На допросе сказал, что он ученик Хабаровской военной гимназии и приехал, чтобы поговорить с Семьей Романовых.
1 сентября 1918 года атаман Калмыков занял город Хабаровск. 5 сентября состоялось экстренное заседание «Родительского комитета» корпуса, постановившее ходатайствовать о реставрации корпуса. 8 сентября была реставрация Хабаровского кадетского корпуса, с назначением прежнего состава служащих во главе с директором корпуса генералом Никоновым. Занятие японцами части главного здания, 8 квартир воспитателей и некоторых других.
Немудрено, что по возвращении в корпус из приюта с приобретенными там недостатками и привычками, недопустимыми в корпусе, некоторые счастливцы, взятые сердолюбивыми жителями города в свои семьи, тем самым были спасены от дурных влияний приюта. Были и такие, которые бежали и превратились в искателей приключений. По приказанию атамана Калмыкова, для директора корпуса и всех педагогов явилась задача устроить всех своих питомцев опять на прежнем месте. Кадеты кинулись в свой родной корпус бурной волной, прося помощи, желая учиться и работать. Удалось собрать растащенное имущество, книги, учебники и открыть правильные занятия.
В октябре месяце 1918 года было сформировано при корпусе «Военное училище имени атамана Калмыкова», с назначением начальником его генерала Никонова, инспектором классов – генерала Корнилова и помощником начальника училища по строевой и хозяйственной части – полковника Грудзинского[389], с оставлением их в должностях корпуса. За недостатком места в училище было принято всего 22 человека, и 20 октября 1918 года были начаты занятия.
В ноябре 1918 года было образовано правительство так называемой директории из 5 лиц в Западной Сибири (в городе Емске). Во Владивостоке составилось правительство генерала Хорвата, которое вскоре было заменено правительством Дербера, просуществовавшее до мая 1919 года. Директорию заменил Верховный правитель адмирал Колчак, и поэтому во Владивосток был послан генерал Розанов[390] как представитель правительства адмирала Колчака и Командующий войсками.
Как уже было сказано выше, большая часть корпусного здания была занята японцами, и поэтому кадет пришлось разместить в сильной тесноте. Изоляции от японцев не было, и непосредственная близость к солдатской массе оказывала на кадет нежелательное влияние: даже приготовишек солдаты угощали папиросами, а другие предлагали японскую водку саке. Таким образом, 1918/19 учебный год прошел в ненормальных условиях, тем более что все хозяйственные вопросы наталкивались на полное отсутствие средств. Питание было скудное, запасов белья и обмундирования не было, так как все было разграблено красными и все средства поглощались расходами на обувь и на отопление.
После роспуска кадет на рождественские каникулы в декабре 1919 года Хабаровск был окружен партизанами и отрезан и от Владивостока, и от Благовещенска и Харбина. Кадеты, уехавшие в эти города, а также в Забайкалье, составили больше половины общего числа кадет, и поэтому занятия после каникул начались при сокращенном количестве учеников. Кадетам, уехавшим на каникулы, не пришлось вернуться, так как путь был испорчен красными и началась Гражданская война.
В 1919 году, под напором красных войск, произошло отступление Белой армии из Западной Сибири в Восточную (знаменитый Ледяной поход) и в городе Иркутске совершилось пленение адмирала Колчака красными, при помощи французов и союзников, и расстрел его. В 1919 году, во время летних каникул, примерно около 30 хабаровцев были собраны кадетом Владимиром Сейфуллиным и отбыли в город Читу, в отряд к атаману Семенову, где несли караульную службу у Ставки атамана. В августе были откомандированы в корпус для продолжения образования.
«ПРИКАЗ по Хабаровскому графа Муравьева-Амурского кадетскому корпусу
№ 113 «28» Августа 1919 года. Гор. Хабаровск
…6. Помощник инспектора классов подполковн. Ажисантов и штатный преподаватель коллежский советник Баллеран донесли, что первый принял, а второй сдал исправно фундаментальную библиотеку корпуса.
Коллежский советник Баллеран принял фундаментальную библиотеку в тяжелый период развала корпуса большевиками.
Только при высоком сознании чувства долга коллежский советник Баллеран мог так самоотверженно сохранить вверенное ему казенное имущество, за что, от лица службы, выражаю ему благодарность.
Подлинный подписал: директор корпуса,
генерал-майор Никонов.
С подлинным верно: секретарь корпуса,
коллежский советник Симонов».
В такой тревожной обстановке 1919 года, 13–15 февраля 1920 года японцы неожиданно покинули Хабаровск, предложив уйти также и атаману Калмыкову с оставшимися ему верными частями. Вместе с ним ушли и юнкера 2-го курса, 80 человек. Этот поход оказался неудачным, и в числе погибших было 7 кадет нашего корпуса.
20 декабря 1919 года кадеты 16-го выпуска закончили Хабаровский корпус и получили аттестаты за подписями директора генерал-майора Никонова, инспектора классов генерал-майора Корнилова и секретаря корпуса Снопова. После этого кадеты были распущены на рождественские каникулы, с тем чтобы после каникул, в определенный день, всем встретиться на станции Никольск-Уссурийск, для следования в Читу в Читинское военное училище.
После каникул все кадеты 16-го выпуска из района Владивостока и Никольска прибыли в город Никольск-Уссурийск для встречи кадет из Хабаровска, но поезд очень долгое время не приходил. Для выяснения обстановки кадет В. Сейфуллин прошел к коменданту станции. У коменданта выяснилось, что поезд из Хабаровска неизвестно когда прибудет, так как красными партизанами взорвано полотно железной дороги, посоветовал всем вернуться по своим домам, а в будущем он телеграфирует каждому о дне встречи. События в Приморье стали ухудшаться. Красные всюду активно действовали, и благодаря всему кадетам 16-го выпуска так и не удалось попасть в Читинское военное училище, и они продолжали борьбу с красными рядовыми в строю. Из 15-го выпуска были произведены в прапорщики вице-фельдфебель Николай Попов и Юрий Гириллович в отряде Орлова, а из 16-го выпуска из вице-унтер-офицеров был произведен в хорунжие Владимир Сейфуллин, получивший два Георгиевских креста.
31 января 1920 года из Владивостока выехал в Японию генерал Розанов. Во Владивостоке образовалось новое правительство так называемой Земской Власти, во главе с Медведевым, с переходом на его сторону гарнизона города Владивостока, Никольск-Уссурийска, Хабаровска и др.
17 марта 1920 года Хабаровск был занят зелеными Земскими войсками. Было отобрано все оружие от корпуса и служащих. Постепенный захват власти у земцев большевиками. Приход в город Хабаровск «партизан». Образовалось два штаба управления войсками: Земского, с командующим войсками Булгаковым-Бельским, и партизанского – большевистского.
Иногородние кадеты, уволенные на рождественские каникулы, обратно не вернулись, ввиду порчи железнодорожного сообщения.
17 февраля 1920 года ночью здание корпуса было занято партизанами Иванова. Кадеты были уволены по домам. Остающиеся были помещены в половине верхнего этажа главного здания, где с ними были организованы занятия, с очередными дежурствами воспитателей. Красными партизанами командовал Иванов, организатор событий на Хору, где были зверски убиты 96 офицеров, а всех погибших было 120 человек. Все в корпусе было отобрано партизанами.
19 февраля партизаны арестовали членов Родительского комитета и вместе с ним полковника Мартьянова[391]. Одновременно был арестован директор корпуса, генерал Никонов, воспитатели подполковник Шлегель[392], капитан Косенко[393] и секретарь Снопов[394]; все сначала они содержались при корпусе, потом были переведены в городскую тюрьму, кроме директора, который был переведен в свою собственную квартиру под поручительство нескольких служащих корпуса.
Арест генерала Никонова, с исполнением им служебных обязанностей, но под наблюдением вооруженного партизана, который сидел в кухне и сопровождал директора во время его выходов по служебным делам в другие помещения.
После долгих переговоров удалось добиться освобождения генерала Никонова, который покинул здание корпуса и поселился в квартире французского консульского агента в Хабаровске, бывшего преподавателя французского языка в корпусе. Причин ареста директора не удалось выяснить, их не знал и сам директор корпуса. По настоянию партизан начальник гарнизона Булгаков-Бельский издал приказ о расформировании корпуса, с передачей его служащих в распоряжение Хабаровского воинского начальника, хотя это противоречило распоряжению генерала Болдырева[395], командующего войсками во Владивостоке. Оставшиеся в здании кадеты-сироты были сведены вместе и жили в корпусном лазарете, под надзором одного воспитателя, подполковника Семенова. Их было около 30 человек. Вместе с директором был арестован и весь Родительский комитет при корпусе, в том числе и ротный командир, полковник Мартьянов, член комитета. Комитет был арестован за то, что собрался, вопреки разрешению, с целью обсудить создавшееся положение и, надо полагать, протестовать против разгона и занятия корпуса. Генерала Никонова удалось совсем вызволить через Народный университет, делегация которого просила начальника отряда Иванова освободить их бывшего председателя и лектора. Иванов просьбу уважил, и директор был освобожден от ареста и наблюдения. Находясь в квартире французского консульского агента в городе Хабаровске у г-на Николэ, получилось для генерала как бы своеобразная защита под иностранным флагом, куда и ходили с докладами. Так продолжалось до 2 апреля 1920 года, до неожиданного вызова генерала Корнилова во Владивосток в штаб для доклада по делам расформирования корпуса.
До вызова генерала Корнилова во Владивосток квартира и все вещи подверглись тщательному обыску и осмотру по ордеру партизанской контрразведки. Результатом этого осмотра было отобрано все военное снаряжение и оружие, вся ценная мебель домашней обстановки и другие вещи, находящиеся на хранении у знакомых. На представленный документ о собственности партизаны ответили: «Мы в сопках победствовали, а теперь решили все поделить: победствуйте и вы». Начальство же их говорило: «Нужна же и нам обстановка квартир, а воинские доспехи вам не нужны». От переживаний сын генерала Корнилова сильно захворал, и настолько сильно, что в день отъезда во Владивосток был между жизнью и смертью. В такой тяжелый для генерала Корнилова момент он все-таки выехал на занятые деньги. В дороге партизаны подвергали его опросам и установлению личности, что было опасно, особенно при такой фамилии. В дороге поезд подвергся обстрелу японцев под Никольск-Уссурийском: это было с 4-го на 5 апреля 1920 года, то есть в день вооруженного выступления японцев в прошлом году. В поезде были убитые и раненые. В Никольске всех в поезде задержали на два дня, а затем – пустили на все четыре стороны. Генералу Корнилову ничего не оставалось делать, как пешком с вещами, неся их на себе, отправиться во Владивосток. Пройдя это расстояние, с задержками на станциях для удостоверения личности, в несколько дней дошел и явился во Владивосток почти к Пасхальной заутрене. Вызван был генерал Корнилов по просьбе родительской организации города Владивостока, отделения Хабаровского родительского комитета.
Начались хлопоты о сборе той группы кадет, которая не могла попасть в Хабаровск после роспуска на рождественские каникулы из-за порчи железной дороги партизанами. Командующий войсками генерал-лейтенант Болдырев, его начальник штаба генерал-майор Антонович[396], генерал-квартирмейстер генерал-майор Романов[397], дежурный генерал – полковник Делимарский, комендант крепости генерал-майор Травников[398] и начальник снабжения генерал-майор Федоров[399] – открыто, вполне искренно и нелицеприятно пошли навстречу вопиющей нужде – собрать кадет, так как многие из них буквально нищенствовали, так как семьи их были лишены большевиками всяких видов довольствия. К глубокому сожалению, многие добрые пожелания и начинания этих генералов не достигли цели, так как к ним приставили большевистских комиссаров, которые всячески тормозили все их действия на пользу возрождения Хабаровского корпуса. Корпус генерал Болдырев, по тогдашним условиям, не мог вновь воссоздать, а потому была образована для местной группы кадет Владивостокская школа для детей лиц командного и рядового состава – по программе кадетских корпусов. Начальником школы был назначен генерал Корнилов, по просьбе родительской организации.
Кадеты были собраны к 11 мая в одном из зданий учебной инструкторской школы, которая и довольствовала школу по солдатскому положению: обед в 12 часов (щи и каша) и ужин в 6 часов (суп или щи). Для многих детей и это было громадным благодеянием, так как дома голодали, в течение нескольких дней собралось около 200 кадет, которым были устроены учебные занятия, продолжавшиеся в течение 3 месяцев. Через неделю после открытия школу посетил генерал Болдырев и убедился, до какой нищеты дошли кадеты: у некоторых не было тельных рубах, многие были босыми; почти ни у кого не было постельных принадлежностей. Его желание – пойти навстречу всем нуждам – разбивалось неимением никаких запасов в интендантствах, препятствием со стороны комиссаров и непризнанием контроля – права командующего войсками открывать школу.
Словом, большевики тормозили на всяком шагу. Пять месяцев служащие школы не получали содержания; восемь месяцев не было получено ни одной копейки ни на какие хозяйственные и учебные расходы. Освещались свечами, когда доставали их. Немного помог Сибирский корпус, который и сам не имел излишков. Чтобы понять, при таком положении дел, со слов генерала Корнилова, что самому страдать гораздо легче, как начальнику школы, чем видеть страдания зависящих от себя, особенно детей. Если к этому добавить полнейшую неизвестность о семье в Хабаровске в течение трех месяцев и всякие зловещие слухи оттуда, то можно судить о моем настроении. Как лично генерал Корнилов, так и его сотрудники руководствовались тем, что «только крысы бегут с тонущего корабля», что позорно бросить бедных детей в таком тяжелом положении. Дети это понимали и ценили. Чувства кадет к угнетателям-большевикам всем ясны, и выдержать педагогический принцип: «Школа вне политики» – было невозможно, так как в семьях своих кадеты все время вращались в такой обстановке, каторая исключала эту возможность. В июне месяце, когда было восстановлено сообщение с Хабаровском, приехал генерал Никонов с семьей в японском поезде. Он рассказал, что в Хабаровске тоже собрал кадет (около 150 человек); едет теперь в Японию; был в штабе войск, где подал рапорт о переводе корпуса во Владивосток. Наконец получил вести генерал Корнилов и о своей семье. Сын тяжело болен, имущество – окончательно разграблено, жена – выбилась из сил и не имеет средств.
Генерал Корнилов просил отпустить его недели на две к семье в Хабаровск, но генерал Никонов сказал, что не может отложить свою поездку и раньше сентября не вернется, и отдал приказ в Хабаровске, чтобы генерал Корнилов вступил в исполнение обязанности директора корпуса с сентября 1920 года. Так генерал Никонов и не приехал вообще.
С августа месяца – постепенно перевод кадет небольшими группами из Хабаровска во Владивосток, где слился в одно со школой под начальством генерала Корнилова, в районе бывшего 35-го полка на Русском острове. Казармы остались после мехов с развороченными печами, без печных приборов, с выбитыми стеклами, в самом грязном состоянии и без зимних рам.
В октябре – ноябре Хабаровский корпус был перевезен со служащими и сохранившимся имуществом во Владивосток, в 2 вагонах.
24 октября корпус был переведен из района 36-го полка в район 35-го полка. Началось приспособление зданий для учебных занятий и квартир для служащих. Были приглашены новые преподаватели, ввиду недостатка прежних (старых). Не имея решительно никаких средств, не получая поддержки от интендантства, руководившегося указаниями большевистских комиссаров; очень часто страдая от недостатка топлива и полного отсутствия освещения, школа пережила кошмарную зиму и дожила до счастливых дней освобождения Владивостока от большевизма. Тяжелый путь пройден, но надежды и дух детей удалось сохранить таким же, каким он был вообще в прежних корпусах.
В общем, почти весь состав служащих школы состоял из служащих раньше в Хабаровском корпусе. Это касается как воспитательского, так и преподавательского персоналов, который вполне отвечал своему назначению.
При закрытии корпуса в 1920 году в корпусе состояло по списку 666 кадет. По штату положено 500 кадет-казеннокоштных, но их было больше потому, что в корпус были приняты и беженцы-кадеты из других городов и, кроме того, атаманом Семеновым было уплачено за нравоучение более чем за 50 кадет. Так как ко времени открытия школы во Владивостоке города Благовещенск, Чита и Харбин были отрезаны, то значительное число кадет (около 150 человек) не попало в школу. Многие из своекоштных убыли, предпочитая устроиться в гражданские учебные заведения, так как неоднократное закрытие корпуса не предвещало ничего твердого и определенного и в будущем. Вследствие указанных причин списочное число школы 367 кадет. Из этого числа надо исключить 39 выпускных кадет, получится 328 кадет. Штатный состав школы 425 кадет. Школа вполне сохранила дух и традиции Хабаровского корпуса, даже организация осталась прежняя. Комиссара в школе не было ни одного дня, а на Русском острове корпус был вдали от большевистских глаз. Кадеты остались горячими националистами, ближе всего связывая свои представления о Родине, единой, великой и могучей, – с особой Государя Императора. К атаману Семенову у них чувства, как к непоколебимому борцу с большевиками, а также по воспоминаниям о его приезде в Хабаровский корпус, о его помощи корпусу в тяжелые времена и о его личном внимании к кадетам, которые служили у него в отряде. При всем желании держаться педагогического принципа: «Школа – вне политики», по условиям житейским, когда на каждом шагу чувствуется гнет ненавистного большевизма, было совершенно невозможно. Кадеты школы принимали непосредственное участие (ни школа, ни родители в этом смысле фактического влияния не могут иметь) во всех выступлениях против большевиков. В лице как выпускных кадет, так и всех остальных кадет корпуса наша многострадальная Родина будет иметь тот здоровый элемент, всем существом своим враждебно настроенный к интернационалистам, на котором она будет строить свою национальную мощь. Нездоровая атмосфера, окружающая кадет вне стен заведения уже не первый год, конечно, не могла не отразиться и на них, но в общем это хорошие, здоровые и бодрые духом юноши и дети.
Учебная часть с неоднократными перерывами, вследствие разгонов корпуса большевиками, учебных занятий; разгромление при обстреле корпуса учебных кабинетов; расхищение учебного имущества при занятии здания корпуса большевиками; недостаток средств на обзаведение – так неблагоприятно отразились на нормальном ходе учебного дела, что можно сказать, потребуется еще не менее года для приведения в норму как в программном отношении (главным образом теперешних 5-го и 6-го классов), так и в отношении вообще всего уклада учебной жизни корпуса.
Состав господ преподавателей, в общем, отвечает своему назначению, и нездорового политиканства в их среде не наблюдалось. Бывший помощник инспектора классов, а теперь инспектор классов провел в этой должности первый год. Насколько можно судить по прошлому и настоящему – он был на своем посту полезным руководителем учебной жизни заведения.
Продовольствие в школе было в тяжелом состоянии, когда приходилось в течение трех месяцев быть только на соленой рыбе интендантского заготовления да на гречневой каше, а в настоящее время школа, в смысле довольствия, находится в сносном состоянии, несмотря на то что деньги на довольствие всегда опаздывали ассигнованием не меньше чем на месяц, а то и на два. Как известно, деньги на довольствие должны отпускаться авансом. Большую помощь школе оказал генерал Савельев (бывший питомец корпуса), отпустив перед Пасхой почти месячный запас провианта, некоторые продукты и две тысячи денег в личное распоряжение генерала Корнилова (часть платы за нравоучение и содержание казачьих пансионеров). В то время деньги на хозяйственные нужды не отпускались: на освещение, на корм лошадей (для подвоза воды), не говоря уже о других нуждах для корпуса, начиная с марта месяца.
Обмундирование, белье и обувь начиная с 1918 года не было нормальным. Запасы обмундирования, белья и обуви были разграблены большевиками при занятии корпуса. Бывали иногда получки, которые носили всегда характер удовлетворения насущнейшей потребности. Конечно, задним числом и никогда эту потребность не удовлетворяли, и всегда школа переживала нужду решительно во всем: шинели, суконное обмундирование, летнее обмундирование, фуражки, обувь, белье и постельные принадлежности. Подушек совсем нет. Корпусные одеяла все разграблены. Удалось выпросить уже бывшие в употреблении одеяла в Инструкторской школе, но они пришли в ветхость, и их хватило только на половину состава. Уцелел запас мундиров, уже бывших в употреблении. Большевики не взяли их только вследствие того, что мундиры на них не лезли (для младших рот) и не представляли ценности. Самый острый вопрос был с обувью, несмотря на то что в интендантстве просили, отпуска не было, и дети были уволены на каникулы в плохой обуви.
Помещения корпуса в Хабаровске к 1917/18 учебному году были достроены и переделаны так, что вполне отвечали своему назначению, считаясь даже с новейшими требованиями. К сожалению, во время выступления японцев, 5–6 апреля, здание корпуса было ими обстреляно, передний фасад значительно разрушен (оконные пролеты главным образом); в крыше много пробоин; деревянные флигеля – почти все сожжены; все стекла – выбиты; водопровод, центральное отопление – попорчены; провода освещения и арматура попорчены и расхищены; словом, здание в Хабаровске требовало большого ремонта, стоимость которого определялась в 100 000 рублей золотом.
Находясь на Русском острове, корпус имел свои плюсы и минусы. Расположение большого Интендантства вне сутолоки и здоровой атмосферы и этот плюс доминировал в летнее время. Зимой, еще при продолжительном замерзании бухты, когда отпускные кадеты (50 процентов) не могут в один день праздника обернуться так, чтобы провести сколько-нибудь значительное время в семье, когда им приходилось проходить верст 8—10 (считая и город) в один конец пешком, невзирая на погоду (часто бывает сильнейший ветер); когда доставка продуктов из города – тоже вопрос нелегкий; когда девочки семейств служащих должны жить в городе для посещения учебных заведений; когда преподаватель, имеющий дочерей в учебном возрасте, не может согласиться на службу в корпусе; когда жена, взрослая дочь, сестра или племянница, желающие, для облегчения семейного материального положения, поступить на службу, – должны жить отдельно от семьи, то приходилось соглашаться, что зимой следует корпусу быть в городе. Единственным городом, где такие учебные заведения, как кадетские корпуса, не пользующиеся симпатией левых политических групп, сравнительно безопасно, под наблюдением консульского корпуса, могли бы существовать, – это был Владивосток.
Мысли генерала Корнилова по поводу возможной эвакуации корпуса. В случае возврата большевиков корпусу необходимо эвакуироваться, так как рассчитывать на всепрощение своих антагонистов, конечно, нельзя. Если бы были средства, вполне обеспечивающие существование корпуса за границей, то это было бы самое подходящее, так как подвергать учебное заведение всем препятствиям борьбы и перекочевки с места на место, в зависимости от колебания боевых успехов междоусобной войны, нельзя. При таких условиях постоянного странствования и передвижения – характер учебного заведения утратится, а получится беженская группа, чрезвычайно отягчающая поворотливость и гибкость той стороны, при которой будет состоять. Дети-кадеты и семьи служащих – только бремя, никакой активной помощи от них, конечно, не может быть. Для того чтобы дать возможность учиться, – а детям необходимо учиться, – следовало бы эвакуироваться за границу, возможно, на первых порах в Харбин, откуда можно выехать за границу. Для возможности существования за границей необходимы определенные и вполне обеспеченные средства, так как подвергать детей-кадет риску жить в зависимости от милости иностранцев совершенно невозможно. В этом отношении лучше детям остаться у себя на Родине и рассыпаться сиротами по добрым людям и по приютам. Сколько времени протянется междоусобие, предугадать трудно, но можно сказать, что, имея средства и представляя из себя в целом не только потребителей, но и довольно солидный производительный аппарат, корпус мог бы, в течение двух-трех лет, создать своим трудом такие условия для дальнейшего существования, при которых требовал бы на свое содержание минимальных средств. Разумею главным образом сельскохозяйственные перспективы, культурные насаждения, птицеводство, животноводство и прочее. Сочетать обучение наукам и указанные занятия, конечно, можно. Возможен ущерб в смысле программном, в современном смысле слова, зато – компенсация в виде приобретения таких навыков, кои в самостоятельной жизни имеют громадное значение. Основываясь на бюджете школы, в ее настоящем штатном составе в 425 кадет и считая, что это число и будет приблизительно тем, какое будет подлежать эвакуации (служащие, их семьи), так как часть кадет и служащих останется, можно сказать, что в год понадобится, без найма помещения и отопления, около 500 000 золотом. На два года один миллион. На расходы для эвакуации – нейтральные страны и их колонии (например, голландские владения). Из бывших союзных более подходящие – французские колонии. Самую возможность эвакуации, помимо обеспечения денежной суммы, необходимо обеспечить и возможностью безопасно уложиться, взять все необходимое имущество (главным образом – книги и необходимый домашний скарб). Такая безопасность может быть гарантирована только той державой, войска которой будут во Владивостоке ко времени эвакуации; считаясь с эвакуацией корпуса из Хабаровска во Владивосток, можно сказать, что корпус можно эвакуировать (кадет, служащих с их семьями и имущество) в двух эшелонах, по 30 вагонов в каждом. Кроватей своих у корпуса нет. Какой бы то ни было мебели тоже. Классные парты – очень плохи, но можно взять. Если есть возможность завести или получить на месте, то лучше не возить такой лом, как парты и классные доски. Относительно обмундирования и другого оборудования, имеющегося в корпусе, было сказано в своем месте. Возможное число, подлежащих эвакуации, следующее: кадет – 150–200, господ служащих – 30–40, семьи господ служащих 50–70, вольнонаемных – 20–30 и семьи вольнонаемных – 15–20 (большинство холостых). Итого – 265–320 человек.
Конструкция учебного дела в кадетских корпусах, инструкции по воспитательной части – построены на новейших требованиях педагогической науки и идут впереди гражданской школы. Но современная жизнь идет вперед слишком быстрым темпом. В этом смысле необходимо пересмотреть как уклад жизни кадетских корпусов, так и их программы. Много ценных указаний как в смысле программ, так и внутреннего уклада жизни учебного заведения можно найти в труде военного педагога, генерала Ф.А. Риттиха: «Реформы народной школы».
По отъезде генерала Корнилова в Хабаровске произошли следующие события: 4, 5 апреля 1920 года произошло внезапное вооруженное выступление японцев в Хабаровске и на Южно-Уccyрийском крае. Разгром главного здания и других строений корпуса орудийным обстрелом и пожарами. Во Владивостоке образовалось правительство Антонова. Изгнание большевиков и «партизан» из Хабаровска. Освобождение из тюрьмы арестованных служащих корпуса и членов Родительского комитета. Что касается педагогического персонала, то члены его перенесли много оскорблений в тюрьме и разных канцеляриях. Семья педагогов потеряла несколько своих членов. Убиты воспитатель подполковник Гроссевич[400] и капитан Пинчук[401]. Имущество служащих разграблено, и редкие из них сохранили незначительную часть своего добра. Были организованы учебные занятия для кадет города Хабаровска в уцелевшем здании нового лазарета, с прежним составом воспитателей и преподавателей (инспектор классов полковник Мартьянов). После ухода красных из Хабаровска у власти становится опять земская власть и образуется так называемый «Буфер». Тогда начинается работа по восстановлению корпуса. Когда установилось сообщение с Хабаровском, то выясняется, что генерал Никонов уезжает за границу, решительно отказавшись работать при условии полной неопределенности в завтрашнем дне. Директором назначается генерал Корнилов, с оставлением заместителем директора корпуса полковника Мартьянова до возвращения из командировки генерала Корнилова.
В левом тогдашнем правительстве Владивостока был командующий войсками эсер генерал Болдырев. Он помог корпусу, но вскоре, к концу 1920 года, красная Чита назначила на его место матроса Лепехина и для корпуса начались тяжелые дни. Но, несмотря на все испытания и лишения, дух кадет остался прежний и полная непримиримость к большевизму, как и в Хабаровске, лежала в основе их жизни и занятий.
В январе 1921 года вышел проект большевистской реформы всех учебных заведений в «Единую трудовую школу», в том числе и корпусов. Комиссия от большевиков для ревизии учебного заведения и хозяйственного дела в корпусе дала благоприятный отзыв о постановке того и другого. В марте прошли несоциалистические съезды и собрания во Владивостоке.
21 марта 1921 года около 50 кадет старших классов с провокационной целью были вызваны во Владивосток, обманом посажены на катер, привезены в город и арестованы. К счастью, их удалось вскоре освободить благодаря вмешательству Родительского комитета и мерам, принятым корпусным начальством.
26 мая 1921 года во Владивостоке произошел переворот. Власть перешла от красных к белому правительству во главе с председателем Меркуловым.
Был назначен начальником Управления всех военно-учебных заведений генерал Шелавин. Школа по-прежнему стала называться Хабаровским кадетским корпусом, и директором корпуса был назначен генерал-майор Корнилов.
К этому моменту в корпусе числилось по списку 367 кадет, в числе которых было 39 выпускных. Переворот устроили части генерала Каппеля[402].
Командующим войсками стал генерал Вержбицкий[403]. С октября 1921 года началось очищение от красных Уссурийского края и вообще наступление белых войск, в результате чего город Хабаровск был взят. В это время во Владивосток прибыли из Месопотамии пароходом «Фердинанд» около 400 чинов добровольцев армии Юга России, оказавшихся в тех краях. Среди них было 6 кадет Донского корпуса (Бурлюк, Руди, Шутов, Суворов, Зазулевич и Потулов), которые все были зачислены в Хабаровский корпус.
Летом 1922 года в правительстве начались нелады. Произошел раскол и в военных кругах: генерал Глебов[404] и моряки, то есть вице-адмирал Старк[405], стояли за Меркулова, вернее, не соглашались на смену власти революционным путем, а каппелевцы требовали немедленной отставки братьев Меркуловых. Само правительство тоже раскололось. Еремеев, Андерсон и Марков вышли из его состава. Можно было ожидать столкновения обеих белых групп.
В августе образовалось правительство генерала Дитерихса. Положение этого нового правительства было непрочно, так как купеческие слои Владивостока и его наиболее обеспеченные жители отказались от финансовой помощи белым. Общая обстановка потребовала организации самоохраны на Русском острове, и к ней были привлечены кадеты старших классов, под командой полковника Мартьянова и его помощника полковника Бердникова[406]. Кадетам были выданы винтовки, и введено усиленное обучение стрельбе.
Тем временем бои с красными продолжались, и в лазарет корпуса были доставлены раненые наши кадеты. Всем им были предоставлены все удобства и обеспечен отличный уход. Все они поправились.
Преобразованное правительство во главе с генералом Дитерихсом, принявшим титул «воеводы», назвало вооруженные силы «народной ратью». Воевода отдал приказ, в котором говорилось, что японцы решили эвакуироваться и что местность от Имана до Никольск-Уссурийска ими уже оставлена и там стоит на страже «народная русская рать», готовая лечь костьми, но не пустить красных в наш цветущий Южно-Уссурийский край.
К концу сентября выяснилось, что «народная власть» не выдержала напора красных, и начались разговоры о возможной эвакуации. При штабе существовал тогда отдел, ведавший учебными заведениями, во главе которого стоял генерал Шелавин[407]. Судьба корпусов упоминавшемуся генералу Шелавину была, по-видимому, безразлична (в 1927 году перешел к красным), как и начальнику штаба воеводы. Числа 16–17 октября прибыл в нашу бухту 36-го полка вице-адмирал Старк. Когда все кадеты и служащие были собраны в столовой, он сказал им: «По ходу военных действий и как следствие неожиданной позиции японцев, наша армия должна будет отойти к границе. На Владивосток она не пойдет, но я приму все меры, чтобы эвакуировать на судах все военные учреждения и кадетские корпуса». К сожалению, адмирал Старк решительно отказался взять младшую роту корпуса, которая, как сказал он, будет передана в Омский корпус до разбора детей родителями.
«ПРИКАЗ по Хабаровскому кадетскому корпусу
№ 94 22 октября 1922 года
Преподаватель французского языка Коллежский Советник Франц Иванович Баллеран, с объявлением Русско-Германской войны, был назначен Французским Консулом для сбора денег в помощь Красному Кресту, Французскому и Русскому. За проявленное усердие, увенчавшееся успешным сбором, получил благодарность от Председательницы союза французских женщин – жены французского атташе при посольстве маркизы де ля Гиш и от директора Хабаровского Кадетского корпуса генерал-майора Большева; в то время он принимал участие в устройстве патриотических вечеров и базаров.
Во время революции, не желая покидать корпус, он остался разделить тяжелую участь сослуживцев, будучи иностранным подданным, и, по просьбе Администрации корпуса, взял на себя обязанности по заведыванию фундаментальной и разными библиотеками корпуса; благодаря его энергии имущество библиотек было спасено от расхищения большевиками, за что он имеет особую благодарность директора корпуса Генерал-Майора Никонова.
Для эвакуации корпуса из Хабаровска во Владивосток он выхлопотал от Японского командования соответствующее разрешение, причем благодаря его трудам было предоставлено 32 вагона для выезда служащих, кадет и вывоза имущества, значительная часть которого была сохранена им от реквизиции большевиками.
В 1921-м году Преподаватель Баллеран был назначен Французским Консулом – членом международного общества для оказания помощи нуждающимся г. Владивостока и делегатом в Американский Красный Крест, каковым он состоит и по настоящее время; благодаря его хлопотам он неоднократно получал перевязочный материал для лазарета корпуса, теплые вещи для своих сослуживцев, а для бедных Русского острова – и пайковое довольствие.
За такое отзывчивое отношение к нуждам вверенного мне корпуса и высокогуманную деятельность считаю приятным для себя долгом принести глубокоуважаемому Францу Ивановичу свою искреннюю благодарность.
Подлинный подписал: директор корпуса
генерал-Майор Корнилов.
С подлинным верно: секретарь корпуса,
подполковник Шеффер[408]».
В конце октября 1922 года японские войска покинули Владивосток, а 22 октября корпус должен был со всем своим имуществом быть на берегу и ждать прихода судна, которое нас заберет. Корпус принялся готовиться к отъезду.
Генерал Корнилов говорил, что, возможно, мы пойдем на судах в Посьет, а оттуда дальше, походным порядком, в Хун-чун, в Китай. Нам сказали, что надо рассчитывать только на свои силы, ибо подвод не будет, а потому рекомендуется брать только ручной багаж. Решили все же брать все, так как выбросить можно будет и в Посьете. Кадетам было роздано по две смены белья, третья на себе, были пригнаны шинели, розданы одеяла, взяты лучшие сапоги. Были взяты и учебники из расчета по две книги на каждого, так чтобы для класса получился бы полный комплект. Вещи из цейхгауза были затюкованы, взяты были и матрасы, и все имущество было свезено, а большею частью перенесено кадетами на берег, к указанному сроку. Оставались во Владивостоке подполковник князь Чегодаев[409], подполковник Манковецкий[410], секретарь Снопов, бухгалтер Супранович, преподаватель статский советник Городцов, священник Козловский и библиотекарь Н. Карпенко, бывший кадет 13-го выпуска. Оставались все они в силу семейного положения, по старости или по болезни и ожидали всяких ужасов. Тем временем Владивосток забастовал и связь с ним прервалась. 23-го 3-я рота была передана в Омский корпус. Остальные сидели на берегу и ждали. В первую ночь моросил дождь. Кадетские патрули охраняли днем и ночью районы корпуса от неожиданного нападения красных.
24 октября (11-го по ст. ст.) отметили храмовой праздник корпуса молебном под открытым небом. Праздник был грустным, с нетерпением ждали обещанных спасительных кораблей. На берегу, среди кадет и персонала корпуса, находились раненые кадеты, которые участвовали в последних сражениях, спасая положение вместе с юнкерами, которые тоже были с нами. Раннее утро 25-го не принесло ничего нового. Вдруг около 9—10 часов показались верхушки мачт. Громкое «Ура!» вырвалось из груди кадет. Три судна прошли мимо нас в бухту 35-го полка. Директор корпуса генерал Корнилов поплыл туда на лодке. Оказывалось, что контр-адмирал Безуар[411] был смущен количеством людей и вещей. Он считал, что суда его и так уже перегружены, и поэтому отказался взять всех. Возмущенный генерал Корнилов крикнул ему: «Корпус ожидает выполнения обещаний адмирала Старка». – «Здесь я распоряжаюсь, а не вы. Я не могу взять всех», – в рупор отвечал Безуар. «Берите всех или никого. Если вы не возьмете нас, в истории будут записаны позорные строки: «Адмирал Безуар бросил хабаровских кадет на растерзание красным бандитам». Это подействовало, и Безуар крикнул, что он пошлет катер «Воевода» и что не позже чем через полчаса все должны погрузиться на корабли.
Это было выполнено. Сначала перевезли кадет и служащих, потом часть вещей. Многое было брошено. Через полчаса, последним рейдом, «Воевода» подошел к кораблям, но оттуда последовало распоряжение: «Не выгружать ни пассажиров, ни вещей». На «Воеводе» оказались директор с женой и сыном, подполковник Яковлев[412] с женой, доктор Цеханович[413] с тремя ранеными юнкерами, священник Никольский, подполковник Грудзинский с женой и несколько оставшихся кадет, деятельно помогавших при погрузке. С кораблей с нами разговаривали неприветливо, грубо, начальственно, с криками и бранью. Особенно выделялся мичман Михайлов, перешедший впоследствии к большевикам. Суда были перегружены, а ничтожный «Воевода» казался простой лодкой в сравнении с другими кораблями. Обогнув остров, все увидели всю эскадру, шедшую вместе. Погода была хорошая, и все благополучно пришли в Посьет, где должны были ждать дальнейших распоряжений относительно эвакуации. Размещены мы были на судах плохо. 2-я рота попала на «Взрыватель», 1-я тоже на военный корабль. Отношение к нам было удивительно грубое. На «Воеводе» команда морской пехоты и конвой заняли все диваны в каюте, и нашим раненым было предоставлено только сидеть в каюте на палубе. Каждый устраивался как мог. Толстый доктор Цеханович забирался спать под стол. В Посьете начальствовавший над войсками отряда Молчанов запретил какие-либо высадки, но, пользуясь стоянкой, мы все же снабдили роты провиантом. Затем последовало распоряжение: «Всем судам следовать за кораблем адмирала» – и мы тронулись. Вскоре выяснилось, что cуда имеют различную скорость хода, и поэтому было приказано идти самостоятельно в бухту Гашкевича. Как только мы пришли в эту бухту, как около нас появились два японских миноносца и прибывшие с них офицеры сказали нам, это эта бухта – военная, для иностранных кораблей она закрыта и что нам нужно отсюда уйти. Японцы все же снабдили нас пресной водой, и утром все пошли в Гензан.
Младшая группа кадет 2-й роты, что были на пароходе «Взрыватель», со своими офицерами-воспитателями и их семьями, японцами были отправлены в Мукден. Здесь были полковник Александр Александрович Иванов, старший группы, полковник Борис Авенирович Шкапский, Андрей Дмитриевич Кузнецов (4-го класса 1-го и 2-го отделений), подполковник Леонид Александрович Сейфуллин (3-го класса 1-го и 2-го отделений), подполковник Антон Антонович Балицкий, подполковник Владимир Иванович Шеффер, прапорщик Чудаков, Чернявский, Константин Николаевич Зимин[414], поручик Гребенщиков и Кириаков, прикомандированный к корпусу полковник Теляковский[415] и др.
Корпус в Мукдене был размещен в железнодорожных казармах, вместе с воинской группой генерала Лебедева и другими беженцами. Кормили плохо (чумизой), и жить приходилось в тесноте. Бани не было, и мыться приходилось во дворе под краном, в любую погоду. На дворе мусор, грязь и всякие отбросы валялись перед бараками, где копошились китайцы, ища для себя остатки еды и тряпье.
В кадетах принял участие наш военный агент в Китае полковник Блонский[416]. Там был организован комитет помощи, вместе с японцами снабжавший кадет провизией. Кадетам отвели потом отдельный барак. Но было все же плохо, и шанхайцы, в сравнении с мукденцами и гензанцами, жили в роскоши.
Несмотря на тяжелые условия жизни, кадеты внешне всегда были на высоте и не роняли имени своего корпуса. Церковные службы посещали, идя строем, с начищенными пуговицами и сапогами или ботинками, на военное русское кладбище после Русско-японской войны, где в часовне служил священник-японец на русском языке и по-японски. Занятия начались сразу по прибытии и устройствии в бараках. Так продолжалось до июля 1923 года, когда японцы перевезли всех в несколько приемов в Шанхай.
Еще перед эвакуацией из Владивостока некоторые старшие кадеты устроились матросами и кочегарами на военных судах, а некоторые на частных. И вот в Гензане выяснилось, что кадет эксплуатируют. Кадеты обратились за помощью к оставшемуся в Гензане полковнику Грудзинскому, которому удалось снять их с кораблей и поместить в бараке вместе с остальными кадетами. Вскоре японцы заявили, что они начнут вывозить русских из Гензана и что первый эшелон двинется в Шанхай. Кадеты обоих корпусов и служащие, оставшиеся в Гензане, получили от генерала Лебедева, являющегося русским представителем в Гензане, приказание отправиться всем в Шанхай. Японцы оплатили проезд и, кроме того, выдали на человека по 10 иен, которые должны были быть выданы на руки лишь по прибытии в Шанхай. Все отправились на пассажирском пароходе, где кадет очень хорошо кормили и относились к ним весьма вежливо. Когда пароход пришел в Симоносеки, явились японские власти, смотрели документы, долго переговаривались между собой и в конце концов заявили, что пароход, идущий в Шанхай, придет через три дня и в ожидании его нам следует отправиться в Моджи, где о нас позаботятся. Нас перегрузили на баржу, и катер перетащил ее на другую сторону пролива, в Моджи. Мы высадились и стали ждать появления властей. Но никто не приходил, а время подходило к 12 часам дня, все были голодны. Среди нас были и дети. Тогда старший группы полковник Грудзинский пошел разыскивать властей. У первого встречного он спросил, где помещается полиция. С обычной для японцев вежливостью тот довел полковника Грудзинского до самого дома, где находилось полицейское управление. Там приняли полковника вежливо и внимательно выслушали. Выслушав, засуетились: оказывается, нас не ждали, мы должны были оставаться в Симоносеки. Теперь же надо было всех устраивать здесь, дать спешно помещение и накормить. Какой-то японец, хорошо одетый по-европейски, молча вынул бумажник и передал секретарю полиции 100 иен, прося его немедленно заказать для всех прибывших обед. Обед обещали подать через час и сейчас же пошли устраивать для нас помещение. Одиноких взрослых поместили на барже, приспособленной для жилья, а остальным отвели хоры в помещении местного музыкального общества. Были быстро поданы тележки для перевозки багажа, и в сопровождении приветливо нам улыбавшихся жителей города мы направились в отведенное нам помещение. Появились сотрудники газет, которым полковник Грудзинский объяснил, кто мы, и просил выразить нашу благодарность господину, давшему деньги на обед, и администрации города за теплый прием. На другой день в газетах появились статьи о нашем прибытии, и к нам стали приходить люди самого различного общественного положения, и все они несли подарки: деньги, вещи, фрукты, сласти… Видя печальное состояние нашей обуви, одна фирма прислала кадетам 40 пар обуви на резиновой подошве. Детям прислали игрушки. Вечером все это было строго учтено и роздано поровну, а деньги были выданы при высадке в Шанхае. На другой день дамы и дети высшего общества устроили музыкально-вокальное утро, а вечером дал концерт симфонический оркестр.
После концерта, обращаясь к публике, распорядитель произнес речь, сказав о тяжелом положении людей, вынужденных революцией оставить свое отечество под давлением насильников и убийц. После речи он прошел в публику с подносом, на который посыпались деньги. В кратком слове полковник Грудзинский благодарил японцев за отзывчивость, а на следующий день поместил в местной газете на английском языке нашу общую благодарность всему городу. В Шанхай эта группа прибыла и высадилась под японским флагом беспрепятственно.
Оставшаяся в Гензане на кораблях 1-я рота хабаровцев и все, кто погрузился с корпусом, стояли далеко от берега, страдая от духоты и жары. Ввиду того что прибывшие раньше воинские части держали себя на берегу сначала довольно распущенно, японская полиция не разрешила сходить с кораблей никому. На кораблях были вынуждены поддерживать пары и тратить драгоценный уголь, за который японцы считали неимоверно дорого. Только после того, как образовался Комитет Красного Креста, в который вошли директора обоих корпусов (1-го Сибирского Императора Александра I и Хабаровского графа Муравьева-Амурского), японцы пошли на соглашение. Гражданским беженцам дали на берегу бараки, но воинским частям не разрешили покинуть корабли, причислив кадетские корпуса к воинским частям. Ввиду этого на кораблях была произведена перегруппировка: сухопутные войска переместили на транспорты, гражданских лиц высадили на берег, а кадет распределили по военным судам в качестве матросов, кочегаров и вообще в помощь командам. Директор корпуса и другие чины персонала с семьями были устроены на военных судах.
После пребывания почти целого месяца на кораблях флотилии в порту Гензана часть Хабаровского корпуса вышла в Шанхай. Во время переезда морем между Фузаном и Шанхаем, во время тайфуна, погибла канонерская лодка «Лейтенант Дыдымов», с которой утонули и бывшие на ней наши старшие кадеты.
<…>Во время следования флотилии из Фузана в Шанхай поднялся сильный шторм, который прервал связь судов между собою. В это время «Лейтенант Дыдымов», сбившись с курса, отстал и по прибытии судов на внешний рейд Вузунга во флотилии не оказался. На следующий день шторм утих и была получена радиотелеграмма с «Лейтенанта Дыдымова», извещавшая всех, что корабль выдержал шторм и с большими поломками идет в Шанхай. Адмиралом Старком было приказано ждать корабль и, в случае надобности, «Илье Муромцу» отправиться навстречу пострадавшему судну. Но к несчастью, ночью поднялся снова шторм, который и был виновником гибели «Лейтенанта Дыдымова».
Место, время и факт гибели судна никто не может до сих пор точно определить, так как не только никто не спасся из команды, но даже ни одного обломка или пробкового пояса не было найдено – корабль со всем, что на нем находилось, пошел ко дну.
Корпус высадился в Шанхае 30 декабря 1922 года. Вначале китайские власти не давали никому разрешения сходить на берег; европейцы не хотели пускать кадет на территорию своих концессий, а бывший консул г-н Гроссе отмахивался от корпусов и руками, и ногами. Наконец, усилиями генерала Корнилова, некоторые предприниматели и купцы выдали 25 удостоверений кадетам, что такие-то лица приняты на службу и не будут обременять общество. С этим удостоверением сошли на берег все: каждая группа в 25 человек, сойдя на берег, находила способ вернуть удостоверение обратно на корабль и ими пользовалась следующая группа и т. д. Оба корпуса, и Сибирский, и Хабаровский, были помещены вместе, в вилле одного отсутствовавшего иностранца на Джесфильд-Род, № 4. Флотилия ушла в Манилу, кадеты остались в Шанхае, и иностранцы оказались перед совершившимся фактом.
Громадный, богатейший международный город и китайский мировой порт, с российскими представителями – политическими, административными и торгово-промышленными, генеральный консул и именитое русское купечество, – не приветливо встретили кадет, сыновей бойцов за Отечество и самих, готовящихся быть и даже частично уже бывших такими же. Почти официальное предложение официального представителя, консула Гроссе, было – корпуса закрыть, кадет распределить по местным благотворителям или отослать домой в СССР.
Тяжелое положение корпусов и их администрации, несколько сот кадет на руках и совершенное отсутствие средств. Много заботы и ответственности директоров корпусов, генерала Руссета 1-го Сибирского и генерала Корнилова Хабаровского кадетских корпусов. Но не без добрых людей на свете. Нашлись они и в сухом, бездушном расчетливом Шанхае. Образовался «Комитет помощи сиротам Великой войны», под председательством директора Французского муниципального колледжа города Гробуа. Позднее была организована большая лотерея для использования ее доходов на вывоз кадет из Шанхая.
Корпус продолжал занятия. В каких условиях – не будем говорить. Была энергия администрации, была бескорыстная помощь части русской международной общественности и доброе желание кадет продолжать и закончить свое образование. Некоторые кадеты побывали на фронтах и уже имели боевые знаки отличия. Обучение продолжалось. А в парадные дни корпуса представляли по-прежнему подтянутых, дисциплинированных кадет, а на своих балах в корпусные праздники – традиция соблюдалась неуклонно – кадеты были радушными хозяевами, и молодежь веселилась искренно, забывая все невзгоды, а старшие, глядя на нее, радовались чистому детскому веселью…
Но все же Шанхай не мог или не хотел содержать корпуса, и из-за недостатка средств грозило закрытие. Лишние рты да еще требующие «аристократической роскоши» образования и воспитания, вместо того чтобы демократически самим зарабатывать, было и такое мнение у шанхайских старожилов. корпусам хотелось продолжать свое национальное дело, а шанхайцам хотелось избавиться от них. Взоры тех и других устремились на Запад, в славянское родственное государство, туда, куда ушла громадная часть российской Белой армии из Европейской России.
Необходимо особенно обратить внимание на то, что чины персонала не получали никакого вознаграждения за свою работу; кроме того, во время тайфуна, от которого пострадали суда флотилии по пути в Шанхай, было потеряно до 75 процентов имущества корпуса и занятия приходилось вести почти без учебных пособий.
Помощь получал корпус от благотворительных сборов, пособий, присылаемых русским военным атташе в Японии генералом Подтягиным и благотворительными обществами Тянь-цзина и Ханькоу. Оркестр корпуса поддерживал жизнь корпуса, играя на скачках и по приглашению в других местах. Были куплены фанфары и сделаны к ним прапора: на лицевой стороне вензель Императора Николая II, а на другой литеры «Х.К.».