нцев, не то просто оккупации «союзниками» нашего Дальнего Востока и Сибири, которая тяжко давила на национальное сознание, глубоко оскорбляла народную гордость превосходством вооружения и навязыванием нам политически чуждых идеологий и вредных настроений, выгодных интервентам.
Не менее тяжелым и трудным было психологическое состояние и представления нашей интеллигенции, которая своею молодежью комплектовала добровольческие отряды, а из них военные училища. Сто лет систематической пропаганды материалистических идей гуманизма, пацифизма, социализма, идеализированного представления демократии, как основы республики, и идеализирования республики, полное охаивание своих народных представлений и исторически создавшейся своей государственной системы.
Война шла с безбожием и марксизмом, но идейного противовеса ему не было: от коммунизма-большевизма отталкивались не по идейным убеждениям, а в силу уголовной коммунистической практики – бессудных и зверских убийств, когда расстрел был наиболее легкой формой смерти, грабежа, насилий и разрушения привычных, веками слагавшихся форм жизни.
Добровольцы, из учащейся молодежи, зародившихся полков Сибирской армии блуждали в трех соснах, волновались и не могли найти в себе достаточно силы, не имея нужных знаний для осмысливания своего положения и места в происходящих событиях. Подпоручик 1-го выпуска И.И. Шитников – кадет-иркутянин, – вспоминая в 1920 году, в Даурии, те дни и настроения, говорил: «…не то было важно, что приходили добровольцы-студенты, гимназисты всякие и не умели даже явиться по форме – ну что возьмешь со шпака? – а было скверно, что рассуждали все неладно – мы, дескать, с братьями деремся, против трудового рабочего воюем… А я фельдфебелем в роте был, на меня косились, так что спать ложился с винтовкой, намотав ремень на руку…»
Поэтому-то было важно не только собрать твердых надежных людей в отдельную воинскую часть, но и начать подготовку из них новой смены массы офицеров, редеющей с каждым днем. Установив в ноябре 1918 года двухгодичный курс обучения, основатели и руководители училища показали, что они правильно понимали задачу, стояли на верной дороге, но не считались с обстановкой, поэтому-то первые два выпуска пришлось сделать после обучения в 14 месяцев.
Состав юнкеров 1-го выпуска так описан одним из них: «…Среди всевозможных гимнастерок, френчей, бушлатов виднелись странные в этой военной обстановке тужурки двух-трех студентов и учащихся среднеучебных заведений… В огромном большинстве это был «тертый», боевой народ, прошедший суровую школу Гражданской войны и хорошо умевший держать винтовку в руках. Среди нас были и почти мальчики, и солидные отцы семейств. Много было кадет из Иркутского, Хабаровского и Сибирского корпусов… Дисциплина сразу же была установлена железная, и, что важнее всего, курсовые офицеры и преподаватели стремились привить юнкерам лучшие традиции военно-учебных заведений былых времен. Большую услугу в этом отношении оказали училищу многочисленные кадеты. Они принесли с собой дисциплину и выучку и, заняв портупей-юнкерские должности, способствовали установлению того истинно-воинского духа, которым так отличалось Читинское военное училище от обычных школ прапорщиков военного времени…»
Отмена в 1915 году черты оседлости де-факто привела в училище евреев: в батарее – Гавриловича, в пехотной роте – Горбулева, в сотне – Кавалерчика, георгиевского кавалера, юнкера Иркутского военного училища, участника боев за Иркутск в декабре 1917 года; караим Гусинский – фельдфебель 1-го выпуска, позднее в Шандуне, китайской службы подполковник.
Цель формирования юнкерам представлялась так: «…Нам казалось, что мы кончили период «кустарной войны» и должны готовить себя к службе в настоящей, быть может, общерусской армии… Прибывшие добровольцы из частей создали политически монолитную массу…»
Революционные события отозвались даже на домах: здание училища было попорчено и постепенно его приводили в порядок, электричество перестало гаснуть, исправлено было отопление, оттаяли стекла в окнах. Пестрота обмундирования была изжита после того, как училищу был передан вещевой склад читинской областной тюрьмы, и хотя не очень-то красиво, но строй получил однообразие: широкие, серого солдатского сукна шаровары, серые фланелевые гимнастерки, солдатские сапоги, полушубки и папахи. Как ни странно, в недалекой полосе отчуждения Восточно-Китайской железной дороги, где, казалось, можно было бы купить все, что надо, на деле оказывалось или ничего, или такое, как знаменитая синяя форма из крашеной мешковины, которую после двухнедельного ношения пришлось изъять, так как она не только пачкала белье, но и вызывала кожные заболевания. Внешний вид юнкеров оставался непрезентабельным, и хозяйственной части пришлось много потрудиться, пока, наконец, удалось добыть приличное обмундирование.
В преодолении этой трудности сказывалось не только налаживание хозяйства, но и понимание психологии: генерал Краснов в своих лекциях, читанных в 1918 году в Новочеркасском военном училище, особенно подчеркнул, какое сильное психологическое воздействие на войска оказывает красивая форма из хорошо сшитого материала. В конце концов появились хорошо сшитые и аккуратно пригнанные шинели желтого сукна и черная форма – мундиры и шаровары читинской конвойной команды, сразу сделавшие заметными на улицах Читы и других городов отпускных юнкеров-читинцев.
С работой налаживался и порядок: была приведена в порядок церковь, открылся «околодок», зубоврачебный кабинет, появилась лавка для юнкеров, в гимнастическом зале были поставлены все гимнастические снаряды. По вечерам в столовой устраивали дополнительные лекции на богословские и культурно-просветительные темы. Было введено преподавание танцев. Можно сказать, что те, кто бросал нам, читинцам, пренебрежительный вопрос: «Читинское военное училище? Было такое? Ну, какое же это училище», навряд ли знали об этой трудной организационной работе, а своим тоном и оценкой смыкались с коммунистическими агитаторами, которые до боя у «станции Доно» дали юнкерам презрительную кличку – «сенькины ребята», от которых им пришлось отходить в глухую бездорожную тайгу.
В общем, к 1919 году все было налажено: на батарею и сотню был получен конский состав и упряжь, получены два орудия – поршневая пушка образца 1887 года и орудие образца 1890 года. Пулеметная рота получила пулеметы Максима, Шварцлозе, Кольта, Гочкиса, легкие пулеметы Бергмана и Шоша и 8 никуда не годных французских Сентьена. Инженерный взвод получил полный шанцевый инструмент и на проверке бойко и бодро рассчитывался на «кирко-мотыгу, лопату-топор».
В первых числах декабря начались строевые занятия на расчищенном плацу, перед боковым фасом здания училища. Одновременно начались и классные занятия, которые довольно долго велись по запискам, пока не были разысканы, дополнены по опыту войны 1914–1918 годов все потребные учебники, наставления и уставы. Курс, при переименовании школы в училище, был расширен. Короче, за неполных три месяца была налажена вся организация, снабжение и работа училища. Срок этот, при трудности работы, надо признать минимальным. Вскоре молодое училище стало гордостью и политическим оплотом Дальнего Востока. Теперь в училище и откомандировывались, и сами просились самые лучшие, образованные и талантливые офицеры, выковавшие из трудного, по революционным временам, человеческого материала счастливых, щеголявших выправкой, дисциплиной и лихостью юнкеров. За выполнение этой задачи приказом № 25, от 22 января 1919 года, по войскам Отдельной Восточно-Сибирской армии полковник Лихачев был произведен в генерал-майоры.
Насколько трудной была работа по воспитанию, показывает приказ № 29, от 29 января 1919 года, по Читинскому военному училищу: «…Прикомандированные для прохождения курса в батарее прапорщики Головинский, Рославлев и Жильцов за полное несоответствие разжаловываются в рядовые и откомандировываются в дисциплинарную роту О.М.О…» Или другой случай: накануне Нового, 1919 года патруль поручика Кузнецова, будучи в наряде, зашел обогреться во 2-е Общественное собрание города Читы. В собрании находился помощник атамана Семенова генерал Скипетров. Узнав о присутствии юнкеров, он вышел к ним, поздоровался и приказал накрыть для них стол с новогодним угощением. Когда о поведении патруля стало известно в училище, то поручик Кузнецов, ожидавший производства в штабс-капитаны, был разжалован в рядовые и направлен на службу в Особую Маньчжурскую дивизию.
Были и организационные промахи: полное пренебрежение повторительным офицерским отделением, которое было необходимо для освежения военных знаний, утверждения воинского духа и дисциплины, как отдых от тяжелой фронтовой службы. Как правило, войска на фронте деградируют в военном деле, переставая выполнять уставные положения, заметно падает дисциплина, и благодаря этому резко снижается боеспособность. Так, например, окопная война на Западном фронте в 1915 году совершенно разучила немецкие войска воевать с винтовкой, и Людендорфу пришлось потратить много труда, чтобы снова приучить войска к винтовке. Не было принято к выполнению и формирование общеобразовательного курса, что вдвое увеличило бы силу училища мобилизацией старших классов средне-учебных заведений и было бы видом политического заложничества: родители мобилизованных, бурча и негодуя на командование, волей или неволей тянули бы за нас в политическом отношении.
В конце мая 1919 года был произведен прием новичков на младший курс. К 15 июня прием был закончен и в училище влилось еще 200 молодых юнкеров. Эти юнкера существенно отличались от первого набора: формы откомандированных от полков резко выделялись в массе ученических рубах молодежи, попавшей в училище прямо со школьной скамьи. Это различие могло сгладиться только в хорошей боевой операции, которая спаяла бы оба курса воедино. Такая операция уже назревала.
К 15 июля выяснилось, что все было готово для перехода всей 1-й Забайкальской казачьей дивизии к красным. Дивизия стояла в станице Доно, в 84 верстах на север от железнодорожной станции Борзя, что в случае успеха давало возможность перерезать железнодорожную линию и удерживать ее в своих руках на неделю – двадцать дней, а после вынужденного отхода привести в такое состояние, которое потребовало бы еще по крайней мере три недели на восстановление всех разрушений, то есть практически перерыв подвоза со всеми вытекающими отсюда последствиями.