15 июля 1919 года 1-й Забайкальский казачий полк 1-й Забайкальской казачьей дивизии, стоявший в поселке Грязном, взбунтовался, перебил своих 14 офицеров и перешел к красным. Остальные полки 1-й дивизии, стоявшие в станице Доно, также находились под влиянием красной агитации и готовились с минуты на минуту перейти к красным.
Спешно был сформирован отряд для исправления положения. В него вошли Читинское военное училище, рота 2-го Маньчжурского полка, укомплектованная мобилизованными забайкальцами-солдатами, под командой капитана Арсеньева, взвод конной батареи Особой Маньчжурской дивизии, укомплектованный пленными красноармейцами-пермяками, под командой войскового старшины Иванова, и Колчинская дружина. По дороге до Борзи юнкера батареи, свободные от обслуживания орудий, были сведены в отдельный пехотный взвод. Отъезд из училища из Читы был произведен в строгом секрете из опасения безудержной паники в городе. Из Борзи отряд спешно двинулся на подводах в станицу Доно, откуда начальник дивизии генерал Мациевский слал одно тревожное сообщение за другим.
На второй день отряд прошел в Доно в пешем строю, с песнями, и стал на квартиры в выселках. Когда юнкера с песнями проходили Доно, то было видно, что донесения генерала Мациевского были верными: казаки 1-й дивизии кричали проходящим юнкерам «золотопогонники», «сенькины ребята», «сволочь».
На другой день, после обеда, из Доно приехал отряд, человек в 40 казаков 1-й дивизии, «за получением обмундирования», – это были зачинщики – коноводы, готовившие уход дивизии к красным. Их арестовали и расстреляли на глазах населения. Дивизия, лишенная заправил, стала в недоумении – что же ей делать?
19 июля, в 2 часа ночи, наши дозоры обнаружили красную разведку. Немедленно, по тревоге, юнкера были подняты и отряд приведен в боевую готовность. Силы красных – 5 конных полков и два орудия. Красные разделились на две колонны – главную и обходную, атака должна была начаться на рассвете, по сигналу – пушечному выстрелу. Красных не смущало превосходство нашей артиллерии – около 10 орудий, они рассчитывали, что при дружной атаке к ним перекинутся остальные три полка 1-й дивизии, хотя бы и лишившиеся своих заправил.
Перед рассветом генерал Лихачев послал связного юнкера Сороковникова на батарею, приказав не открывать огня до особого приказа, но юнкер Сороковников, хотя и знал устав очень хорошо, все же решил, что он не понял, все перепутал и надо передать как раз наоборот. Поэтому, прискакав на батарею, передал капитану Бельскому[483], что можно открыть огонь, и умчался обратно доложить, что приказание выполнено. Капитан Бельский не спеша подумал: «Куда же начать стрелять сначала?» – затем дал направление и дистанцию и скомандовал: «Первое, огонь». В это время Сороковников примчался к штабу и доложил, что приказание исполнено. А с батареи донесся гром первого выстрела. После разбора дела, когда была выяснена история выстрела, взбешенный генерал Лихачев приказал сейчас же поставить Сороковникова под шашку. Старший командир связных подвел злополучного Сороковникова к крыльцу штаба, остановил, повернул направо и скомандовал: «Шашку вон! На плечо!» И только хотел произнести последнее: «Смирно!» – как на северной заставе неуверенно щелкнул выстрел, сразу заполнивший всю предутреннюю тишину тревожным ожиданием, которое мгновенно исчезло, так как в тот же миг на всех заставах на севере и востоке часто и дробно затрещала ружейная стрельба. Бой под станицей Доно начался.
Сражение было выиграно. Красные чуть не потеряли свои пушки и не решились атаковать потому, что не были уверены в настроении 1-й Забайкальской казачьей дивизии, ставшей уступом за нашим левым флангом. В этом бою с юнкерами соперничали в доблести и мобилизованные забайкальцы роты Арсеньева, вооруженные берданками, и пленные красноармейцы-пермяки войскового старшины Иванова, и, особенно, непримиримые к красным казаки Калгинской станичной дружины.
За отступавшими красными наши двинулись вперед, а на кладбище в Доно остались белеть кресты над могилами портупей-юнкера Усова, юнкеров Николаева, Костикова, Кемриц, Калиниченко и Ананьина. Затем пошли бои под Аргунской, где были убиты Перфильев и Кузменко, под Колочи, под Шаки, Нерчинским заводом и, наконец, трехдневный бой, 28 сентября – 1 октября 1919 года под Бог-датской, где красные были разгромлены. Одних только командиров красных полков было убито из пяти – четыре. Училище потеряло убитыми Ушакова, Калашникова и Комогорцева. После боя у Богдатской 3000 красных, еще уцелевших, прорвали наше кольцо и ушли с энергией отчаяния, решив или погибнуть, или прорваться. Но практически как боевая сила они перестали существовать. Часть из них ушла на север, таежными тропами на Алашары, по реке Уров, в глухую и голодную тайгу, большая же часть перешла Аргунь и расположилась по глухим китайским заимкам. Китайские власти их не преследовали и не разоружали – из ненависти к японцам. После боя у Богдатской училищу уже нечего было делать в Восточном Забайкалье, и его вернули обратно в Читу – до Сретенска походным порядком, а оттуда по железной дороге.
Приход училища был красочным: выгрузившись на станции Чита-2, юнкера строем вышли на Атаманскую площадь, где был парад, награждение отличившихся; затем, после церемониального марша, они вернулись в здание училища, где дамский комитет уже приготовил в коридоре и на поверочной площадке обильное угощение. После этого юнкера были отпущены в отпуск. В этот день они были почетными гостями всех ресторанов, кондитерских и кино: их всюду приветствовали, угощали и нигде не хотели брать ни копейки. Город радостно приветствовал своих родных героев.
В январе 1920 года начался 3-й прием юнкеров. Теперь в училище стали собираться те, кто уцелел от разных катастроф: три-четыре оренбуржца, из Фугдина портупей-юнкер Игорь Чеславский вывел 12 юнкеров Хабаровского училища, из Владивостока приехал почти весь выпуск 1919 года (все кадетские корпуса в Сибири начали заниматься с 1-м классом сразу же по окончании 1918/19 учебного года, для того чтобы дать ускоренный выпуск к новому 1920 году). Во главе омичей был их корпусной фельдфебель Потанин. Но дальше новичков не было, и поэтому из полков откомандировывали всех подходящих. Пониженный образовательный ценз потребовал организации общеобразовательного курса, на котором вначале было более 50 юнкеров, но затем число это быстро съехало до 30.
Новички попадали сначала в команду «вновь прибывающих» юнкеров, которую разместили в актовом зале, поставив там временно громадные во всю длину зала нары; старшим команды был назначен портупей-юнкер Зимин. Когда 1 февраля 1920 года был проведен 1-й выпуск молодых подпоручиков и новички были отправлены по своим ротам, – это вызвало среди них неописуемую радость: в громадном двухсветном зале был собачий холод.
Через неделю начались занятия. Если обычные лекции шли своим порядком, то к программе общеобразовательного курса не нашли правильного подхода: вместо двух-трех офицеров, которые вели бы дело, его поручили двум преподавателям из женской гимназии, которые у юнкеров не пользовались никаким авторитетом, не смогли заинтересовать их, смотрели на преподавание как на синекуру, получили прозвища Кутейкина и Цыфиркина, на занятиях занимались только рассказами о гимназистках. Выходило, что к преподаванию, кроме жалованья, привлекала их главным образом помпа: громовая команда старшего юнкера Зуева – «Встать! Смирно!», а затем рапорт дежурного.
Но нормальные занятия все же не налаживались: едва схлынули наглые чешские интервенты, как за ними сразу же подошла Народная Революционная армия только что нарезанной Ульяновым-Лениным Дальне-Восточной республики. В конце марта 1920 года был сдан Верхнеудинск и красные пошли на Читу. Училищу была дана боевая задача оборонять город с юга. 25 марта училище выступает на свой второй фронт – Ингодинский.
Погрузившись в эшелон в 16 часов, в 18 двинулись в путь и вскоре прибыли на разъезд Дровяной, где до утра нам пришлось мерзнуть в холодных вагонах, так как в них печей не было. В 8 часов 26 марта выгрузились из вагонов и пошли походным порядком, на подводах, по маршруту: Татаурово – Черемхово – Кадахта – Блатуканы – Гарцакан– Николаевское – Танга – Новая Салия. Уже через два дня в Кадахте встретили красных партизан. 3 апреля бегущие партизаны, получив подкрепление со станции Хилок, дивизион 5-го кавалерийского красного полка, пытались выбить налетом из Новой Салии стоявший там дивизион 1-го конного атамана Семенова полка, но были отбиты. На следующий день, 5 апреля, к красным подошли новые части: 13-й и 14-й Иркутские советские полки и весь 5-й кавалерийский. Училищу, с приданной ему ротой 1-го Маньчжурского полка – около 70 (?) штыков с 1-м конным атамана Семенова полком, пришлось отойти. Не так были сильны красные, как у нашего командования не хватало воинского дерзания, не было умения использовать свое преимущество в артиллерии. Не так уж и было страшно кольцо красных, которое уже готово было сомкнуться. В этом бою училище потеряло четырех убитых: хорунжего Нескусила, юнкеров Турчина, Дамаскина и Ефремова. Наш отход продолжался до поселка Кадахта, куда пришло подкрепление: батальон японцев с бомбометами. Красные, подтянув к себе 1-й и 2-й Чикойские добровольческие полки, теперь силою в 4 пехотных и один кавалерийский полк, атаковали 10 апреля, но были отбиты, и на их плечах училище двинулось вперед и захватило поселок Бользой, в котором простояло до 12-го. Японцы после боя у Кадахты двинулись сами в другом направлении, попали в тайгу, были окружены и в упорном бою уничтожены до последнего.
Обнаруженное движение красных, стремившихся отрезать училище, вызвало необходимость отхода на Кадахту – Черемхово – Татаурово и через тяжко проходимый весной Оленгуйский хребет на поселок Верхне-Нарымский, по ненадежному льду на левый берег Ингоды. Здесь училище, считавшееся погибшим, получило приказ о возвращении в Читу и двинулось через поселок Елисаветинский-Александровский на станцию Кручина. 22 апреля училище вернулось обратно и после недельного отдыха продолжало учебную, строевую и гарнизонную службу.