– Бежим, друг мой.
– Куда?
– В Патагонию, к нашим антиподам. Неужто ты не понимаешь, что здесь сейчас произойдет?
– Останемся лучше на месте, друг мой, возможно, нам придется вступиться за бедняжек, если воспитатель их в самом деле выдаст.
– Ты видел, как мимо окна поспешно прошел мужчина и кинул в комнату письмо?
– То был лорд Грей. Посмотрим же, чем все это кончится.
– Да ведь сюда идет матушка, и если она застанет тебя в этом укромном месте…
Но и последнее замечание дона Диего не заставило меня покинуть наш наблюдательный пункт. По счастью, донья Мария не заглянула к нам; первым долгом она отправилась к себе в спальню, а уже оттуда перешагнула роковой порог и попала в комнату, где разыгрывались веселые комедии, которым суждено было закончиться драмой. Мы притаились, и это позволило нам, оставаясь незамеченными, все слышать, но что-либо увидеть было невозможно. В комнате на миг воцарилась могильная тишина, наконец прозвучал суровый голос графини:
– Что здесь творится? Инес, Асунсьон, Пресентасьон… алтарь в беспорядке, на полу валяются платья… Дети, что случилось? Вы задыхаетесь, ваши лица пылают… Вы дрожите? В чем дело, сеньор дон Пако, что тут происходит?.. Ах, я не верю своим глазам, ваша одежда разорвана… Сеньор дон Пако, сеньор воспитатель, откуда этот кровоподтек на вашей щеке?.. А ваш парик? Похоже, что вы снимали им паутину с потолка.
– До… до… дорогая сеньора донья Мария, – пролепетал бедняга, заикаясь и всхлипывая, противоречивые чувства разрывали его сердце, – я не в силах долее молчать… Совесть не разрешает мне скрывать… Вот уже со… со… сорок лет, как я ем хлеб в вашем доме, я не смею…
Рыдания прервали его слова.
– Что означают эти слезы? Что сделали молодые девушки?
– Сеньора, – произнес наконец дон Пако, рыдая и сморкаясь, – они меня били, толкали, они… Асунсьонсита изображала даму на прогулке; Пресентасьонсита танцевала соронго и сарабанду…[83] Потом на улице появился кабальеро и, заглянув в окно, бросил через решетку вот эту записку.
Все разом стихло; настала невыносимо томительная тишина, как это бывает перед пушечным залпом, когда огонь уже поднесен к фитилю. Немой ужас передался нам на расстоянии, нас охватила дрожь, словно в предчувствии землетрясения. Послышался легкий шелест бумаги, развернутой рукой доньи Марии, и вслед за этим до нас донесся удивленный, гневный и негодующий возглас:
– Письмо от лорда Грея!.. Неслыханная дерзость! Для кого из вас брошена в окно эта записка? Здесь стоит: «Моя обожаемая возлюбленная, если твои обещания не призрачны…» Нет, нет, я не в силах читать подобные непристойности! Кому из вас предназначено послание лорда Грея?
Никто не ответил, в комнате по-прежнему царила мертвая тишина, которая, казалось, предвещала конец света.
– Тебе, Пресентасьон? Тебе, Асунсьон? Или тебе, Инес? Отвечайте немедленно. Милосердный Боже! Если мое дитя, если одна из дочерей, рожденных мною, дала мужчине повод обратиться к ней с подобными словами, я лучше предпочту видеть ее мертвой и умереть самой вслед за нею, чем снести такое бесчестье!
Заклятие прозвучало, как голос минувших веков, поднявшийся в защиту опозоренных потомков. В ответ ему раздались глухие рыдания дона Пако, который дал волю горестному раскаянию и великодушию, уже охватившему его сердце.
– Сеньора, ваша милость, – пролепетал он, всхлипывая и сморкаясь, – простите детей. Здесь произошла роковая ошибка. Какой-то бездельник шатался тут поблизости. Девочки и словом с ним не обмолвились.
– Полагаю, – процедила донья Мария, и в гневе не терявшая своего достоинства, – мне не придется производить дознания, дабы установить, к кому обращено это любовное письмо. Оно предназначено тебе, Инес. Я уже давно подозревала…
Снова молчание.
– Отвечай, – продолжала донья Мария. – Я имею право знать, как ведет себя будущая жена моего сына.
И тут я услышал голос Инес, которая внятно и без особого смущения ответила:
– Да, сеньора, лорд Грей написал мне. Простите меня.
– Так это ты!..
– Я не виновата… Лорд Грей…
– Свел тебя с ума, – закончила донья Мария. – Нечего сказать, образцовое поведение для девушки с твоим положением! Ради бога, Инес, опомнись, подумай, ведь ты наследница одного из лучших семейств Испании! Возможно ли, чтобы юная девица, которой предстоит замужество… Мне хорошо известно, что ты увлечена светской жизнью. Ведь недаром мы судили тебе выйти замуж и занять высокое положение при дворе. А что, если бы по дьявольскому наущению я положила тебе стать монахиней или остаться в девицах?.. Несчастное создание! Я содрогаюсь при одной мысли об этом.
Я был настолько потрясен, что даже не задумался над странными идеями доньи Марии.
– Не я вырастила тебя, – продолжала она, – получи ты воспитание в моем доме, ты вела бы себя иначе.
– Матушка, – сказала Асунсьон, заливаясь слезами, – Инес никогда больше не совершит подобного проступка.
– Молчи, безрассудная. Придет время, я займусь вами, ведь дон Пако говорит, что вы танцевали и пели.
– Ах, нет, сеньора, никаких танцев и песен не было, я пошутил! – воскликнул бедный наставник, подавленный яростным гневом своей госпожи.
– Зачем ты принесла сюда эти платья? – спросила графиня у Инес.
– Чтобы сестры посмотрели на них. Я их уберу, сеньора, и больше не стану их показывать, – смиренно ответила Инес.
– Какое непростительное ребячество! Неужели ты не понимаешь, что если тебе годятся эти наряды и украшения, то им не следует даже смотреть на них. Твое поведение переходит всякие границы приличия.
– Сеньора донья Мария, – проговорил дон Пако, – разрешите мне сказать слово, ваша милость; в глубине своего сердца донья Инесита смиренно кается, что огорчила вас. Не так ли, донья Инесита? Право, сеньора донья Мария, соблаговолите даровать ей прощение – и делу конец.
– Не вмешивайтесь, когда вас не спрашивают, дон Пако, – отрезала графиня. – А ты, Инес, знай, что получишь прощение, если все на этом закончится. Обещаю больше не говорить о случившемся. Все знают, как я милостива, моя терпимость граничит порой со слабостью. Немедленно закройте окно, мы займемся рукоделием и молитвами… Итак, повторяю, Инес, будь спокойна. Ежели это больше не повторится…
В ответ послышались голоса девушек, в которых можно было почувствовать некоторое успокоение, если не радость. Буря миновала.
– Бежим, – шепнул мне дон Диего, – не ровен час, матушка пройдет через эту комнату, и тогда нам крышка.
Мы вышли.
– Ну, как тебе все это нравится?
– Низость, коварство, невиданная подлость! – выпалил я, не в силах долее сдерживать обуревавший меня гнев.
– Какова Инесита? Ну и птичка, я тебе доложу…
– Проклятый англичанин, принесла же его нелегкая к нам из Великобритании! Более отвратительного и гнусного существа еще не было на земле. Я его презираю, ненавижу, я без сожаления убил бы его и выпил бы всю его кровь до капли. Прощай, я пошел.
– Ты уходишь?
– Не желаю долее оставаться в этом доме.
– Послушай, не дури. Ведь я привел тебя сюда как моего свидетеля и защитника. Разве ты не понимаешь, расправившись с девочками, матушка примется за меня и даст мне жару за вчерашний побег из дому. Ты уже все позабыл, несчастный ветреник, а ведь ты обещал мне засвидетельствовать, что вчера я созерцал, как работает водокачка.
– Не желаю разыгрывать комедию и лжесвидетельствовать, да и с доньей Марией не хочу встречаться… Прощай.
– Жестокий человек, постой! Вот идет матушка.
И в самом деле в коридоре нас настигла графиня; выказав удивление – и не слишком радостное – по поводу моего присутствия в ее доме, она пригласила меня войти в гостиную.
– Ты был здесь? – спросила она сына.
– Да, сеньора, мы с Габриэлем занимались в моей комнате математикой. Габриэль объяснял мне, как по новому методу найти пятую часть от целого. Вчера, когда мы с ним встретились у водокачки, я держал пари, что это невозможно, вот он и пришел сегодня доказать, что я не прав.
– Так вы оба были вчера на водокачке?
– Да, сеньора, мы качали воду… то есть, я хочу сказать, смотрели…
– Это безобидное занятие…
– Да, сеньора, и весьма поучительное.
– Словом, вполне подходящее для добропорядочных юношей, – сказала донья Мария. – Хотя я слышала, что у водокачки собирается немало особ дурного поведения.
– Что вы, сеньора! Только каноники, офицеры чином от полковника и выше, пожилые дамы, монахи…
– Мой сын склонен к рассеянной жизни, вот почему я опасаюсь… Вскоре он будет совершенно свободен в своих поступках, ибо матери не следует вмешиваться в жизнь своего женатого сына, особенно если он занимает известное положение.
– Совершенно верно. А когда дон Диего женится?
– День свадьбы еще не назначен, – решительно ответила донья Мария.
– Если хотите знать, сеньор дон Диего, – сказал я, обращаясь к своему приятелю, – вы берете в жены самую красивую девушку Кадиса.
– В самом деле, – подтвердила графиня, – мой сын может быть вполне доволен своим выбором, вернее сказать, нашим выбором, – ведь мы приложили все силы к тому, чтобы у Инес не было никаких недостатков. При ее тонком уме и приятном обхождении она составит одно из лучших украшений двора. Юная наследница майората, которой предстоит соединить свою судьбу с человеком, равным ей по положению, должна чувствовать и вести себя непринужденно в свете. Было бы поистине смешно держать ее взаперти. Ничто так не вредит величию и блеску знатного рода, как робость и застенчивость его представительницы при дворе, какой-нибудь нескладной девицы, которая боится людей и не умеет сказать ничего, кроме «добрый день» и «покойной ночи».
– Ну а мне вовсе не нравится глядеть, как моя невеста льнет к лорду Грею в гостиной! – с досадой воскликнул дон Диего.
Донья Мария вспыхнула.
– Этот юноша, – сказал я, – не в состоянии понять высокие принципы старинного воспитания. Право, можно подумать, что его будущая супруга готовится стать монашкой. Конечно, молодой особе, которой суждено вступить в монастырь или остаться в девицах, весьма пристало сидеть, опустив очи долу, но та, которой предстоит выйти замуж и занять высокое положение в свете… Друг мой, вы просто безумец. Сеньора, ваш сын упрям и подозрителен. Пари держу, что по этим и прочим нелепым соображениям он почти готов отказаться от женитьбы.