– Что вы! – воскликнула донья Мария. – Мой сын не способен совершить подобную глупость.
– Способен, сеньора, вполне способен, – ответил дон Диего, не в силах совладать с обуявшей его ревностью.
– Диего, сын мой!
– Да, сеньора, Габриэль угадал: я не желаю жениться, по крайней мере, до тех пор, пока не получу доказательств…
– В жизни не видел подобного упрямца, – сказал я. – Только из-за того, что лорд Грей благодаря своей приятной внешности, тонким манерам и прочим достоинствам добился…
– Мой сын не нанесет мне такого удара.
В присутствии постороннего человека графиня сдерживала гнев, кипевший в ее груди, хотя упрямство сына всерьез грозило разрушить ее планы. Понимая, что клокочущая лава неминуемо извергнется из вулкана и в любую минуту тяжелая материнская длань может опуститься на непокорного, я счел за благо ретироваться.
– Вы уходите? – спросила она меня. – Конечно, ни один разумный человек не вынесет всех нелепых выходок и причуд этого взбалмошного юнца.
– Сеньора, – возразил я, – дон Диего – покорный сын, он поступит так, как велит ему мать. Припадаю к вашим стопам.
Дон Диего попытался было улизнуть из дому вместе со мной, но раздраженная графиня удержала его:
– Кабальеро, нам надо поговорить.
Я жаждал бежать прочь из этого дома.
Очутившись на улице, я глянул на решетки и убедился, что они закрыты. Мучительно переживая вновь и вновь все увиденное и услышанное, я упивался самыми сумасбродными планами жестокой мести и наконец сказал себе: «Решено. Я убью проклятого англичанина».
Сколько раз в моей жизни, исполненной невзгод и потрясений, я падал и поднимался, снова падал и снова вставал на ноги. Порой казалось, что, истощив силы в борьбе с бушующими волнами невзгод, среди которых протекало мое детство, я неотвратимо шел ко дну без надежды на спасение, как вдруг, подхваченный неведомой силой, вновь выплывал на поверхность. Я боролся, страдал и, любя жизнь, желал смерти. Меня беспощадно кидало из стороны в сторону, но, падая, поднимаясь, преодолевая беды, живя и умирая, я неизменно видел перед собою сияние далекой звезды, залог божественной, небесной милости, освещающей наш жизненный путь. Но вот внезапно свет погас. Тщетно я озирался по сторонам, кругом царил мрак. То, что было в моих глазах совершенством, перестало им быть; то, что я считал своим, больше не принадлежало мне.
– Я убью этого проклятого лорда Грея! – повторил я и неожиданно понял, какую радость может дать убийство.
Ревность ярким пламенем вспыхнула в моем сердце, которое еще недавно служило приютом для мирных и сладостных чувств. В силу странного противоречия та, что я любил, стала мне в тысячу раз дороже. Гордость, уязвленное самолюбие взывали к небу, требуя отмщения. Мне казалось, что в моем лице оскорблена вселенная, небо и земля жаждали возмездия. Я проходил улицы одну за другой, повторяя:
– Я убью этого англичанина, я убью его.
Свернув за угол, я увидел перед собой до странности знакомый силуэт и прибавил шагу. Да, это был он. Сам Бог посылал мне его; не колеблясь, я бросился за ним вдогонку. Но, поравнявшись с ним, я одумался – было бы непростительной оплошностью ускорять ход событий, ведь они нуждались в тщательной подготовке. Стараясь успокоиться, я сказал: «Уверен, что мне удастся застать его дома врасплох. Так не лучше ли повременить?»
Я тронул его за плечо; он оглянулся и посмотрел на меня равнодушно, не выказывая ни радости, ни досады.
– Лорд Грей, – начал я, – вот уже много времени, как я дожидаюсь последнего урока фехтования.
– Сегодня я не расположен давать вам уроки.
– Мне вскорости понадобится мое мастерство.
– Вы собираетесь драться? Прекрасно! Но теперь я не в духе… Мне так и хочется кого-нибудь проткнуть.
– Мне тоже, лорд Грей.
– Друг мой, найдите человека, с кем я мог бы подраться.
– Вас одолел сплин?
– Отчаянный.
– И меня тоже. Мы, испанцы, часто страдаем этой болезнью.
– Это поистине странно. Вы повстречались мне сегодня в добрый час.
– Почему в добрый?
– Вы удержали меня от великого искушения, я не знал – пустить ли себе пулю в лоб или броситься головой в море. Такая безысходно мрачная тоска на меня напала.
– И все из-за несчастной любви. Доверьтесь мне, и я дам вам спасительный совет.
– Мне он не нужен. Я сам во всем разберусь.
– Я знаю девушку, которая привела вас в это ужасное состояние.
– Вы ничего не знаете. Оставим этот вопрос, не будем больше говорить о нем.
В тот день лорд Грей был замкнут, как всегда.
– Так вы желаете получить последний урок? – спросил он, помолчав.
– Да, милорд, но такой урок, который посвятит меня во все тайны благородного искусства фехтования, – я должен убить одного человека.
– Это нетрудно. Вы убьете его.
– Пойдем к вам, милорд?
– Нет, лучше в таверну Поэнко. Мы что-нибудь выпьем. Когда же вы намерены убить его?
– Как только получу несомненные доказательства его коварства. Пока что у меня в руках нет неоспоримых фактов, а так – одни догадки и подозрения, которые, впрочем, превратились почти в полную уверенность. Но этого мало – мое глупое доверчивое сердце хитрит, не желая расстаться со своим счастьем, и придумывает разные увертки и оправдания.
Англичанин ничего не ответил, и я умолк. Без единого слова мы подошли к Пуэрта-де-Тьерра.
В таверне Поэнко было полным-полно цыган и цыганок; издали доносились задорные песни под гитару, в такт им оглушительно хлопали в ладоши.
– Войдем, – сказал лорд Грей. – Мне по душе весь этот сброд с его милыми обычаями. Поэнко, проведи нас в заднюю комнату.
– Ну, теперь пойдет веселье! – воскликнул Поэнко. – Посторонись, народ. Сеньоры, дайте же пройти… расступитесь, дайте дорогу его величеству милорду.
– Ребята, да здравствуют милорд и кортесы на Острове! – крикнул дядюшка Ломбрихон, вставая со шляпой в руке и приветствуя нас тем величественным жестом, который так свойствен андалузцам. – В честь сегодняшнего святого – пресвятой свободы печати – откройте-ка, сеньор Поэнко, кран у бочки, и пусть рекой льется мансанилья[84]. Плачу за все, что выпьет милорд и честная компания, в знак того, что здесь один кабальеро стоит другого.
Виноторговец дядюшка Ломбрихон был могучий, коренастый старик с хриплым голосом, молодцеватой осанкой и рыцарскими манерами. Он слыл богатым человеком и – несмотря на свой почтенный возраст – большим любителем женщин.
Лорд Грей поблагодарил его, ничуть не стремясь при этом подражать ему ни в тоне, ни в движениях; он выгодно отличался от большинства своих соотечественников, которые, попав в Андалузию, обычно стараются перенять у жителей этого края манеру говорить и одеваться.
– Послушайте-ка, дядюшка Ломбрихон, – раздался другой голос, принадлежавший Вехарруко, кожевнику из Пуэрто, – еще не родился тот человек, которому я позволю оскорблять себя.
– Ты это о чем, куманек, чем я тебя задел? – спросил Ломбрихон.
– Сам знаешь чем, куманек, – ответил Вехарруко, – ведь едва появился милорд, как я тут же сказал сеньору Поэнко: «За все, что выпьет милорд с компанией, плачу я, здесь один кабальеро стоит другого».
– Здорово! – закричал Ломбрихон. – И это ты говоришь мне, Вехарруко?
– Именно тебе, бездельник.
– А ну, привстань-ка, а то я тебя никак не разгляжу.
– Высунь-ка морду, я тебе дам оплеуху.
– Карамба! Ты что, не знаешь: когда меня жалит москит, я его тут же давлю с потрохами?
– Ну и напугал! А тебе неизвестно, что после моей затрещины человеку не остается чем жевать и приходится занимать у соседа челюсть?
– Баста, мое терпение лопнуло! – выпалил Ломбрихон. – Сеньоры, давайте затянем «Со святыми упокой» бедняге Вехарруко.
– Старикан здоров хвастаться.
– Не пора ли взяться за ножи?
Тут Ломбрихон сунул руку за пояс, собираясь вытащить наваху. Посетители, и прежде всего женщины, стали кричать.
– Спокойно, сеньоры, – проговорил Вехарруко.
– Драки не будет, – шепнул мне лорд Грей. – Они так каждый день пререкаются, но до драки дело не доходит.
– Оставил зубочистку дома, эка досада, – сказал Ломбрихон.
– Я тоже позабыл наваху, – подхватил Вехарруко.
– Что отложено, то не потеряно, куманек. Ты весь пожелтел со страху. Сеньоры, когда я схватился за кушак, у меня блеснули ногти, а он подумал – клинок.
– Здорово! Да ты его небось нарочно подальше припрятал, видать, боишься драки.
– А ты свой никак проглотил?
– Просто не беру с собой из жалости к людям, – ответил Вехарруко. – У меня удар меткий, рука тяжелая, не ровен час, убью человека, как муху.
– Ладно, отложим драку до другого раза, – произнес Поэнко, – а пока давайте пить.
– Что до меня, я не спешу. Пускай Вехарруко идет в исповедальню, я всегда успею его проткнуть.
– А что до меня… коли Ломбрихон желает, я в любой момент выправлю ему паспорт на тот свет.
– Все ссоры побоку, – сказал Поэнко, – и раз обоим суждена смерть, пускай умрут друзьями.
– Не стоит обижаться, куманек. Ты и в самом деле на меня обиделся? – спросил Ломбрихон у своего недруга.
– Черт побери! Я – нет, а ты?
– Нисколько.
– Руку, и будем друзьями.
– Да здравствуют кортесы и милорд!
– Чтобы покончить с этим вопросом, – сказал лорд Грей, – за всех плачу я. Поэнко, подайте вино.
Девушки щедро одарили лорда Грея улыбками, но англичанину было не до шуток.
– Пришла Мария де лас Ньевес? – спросил он.
– У вас на уме одна Мария де лас Ньевес! А мы уж никуда не годимся.
– Ежели милорд придет ко мне сегодня вечером, – шепнула одна из женщин (то была, если не ошибаюсь, Пепа Игадос), – он не раскается. Муж поехал на рынок покупать ослов, а мне охота разогнать скуку.
– Милорд проведет вечер в моем доме, – заявила другая, более зрелого возраста. – У меня собирается отменное общество. Милорд сможет поставить несколько песет на карту… Мой дом пользуется отличной славой…