– Идемте на поиски бедняги дона Пако, – твердила моя прелестная спутница. – Неужто мне придется возвращаться одной?.. Что я скажу дома?.. Куда делись сестра и Инес?.. О сеньор де Арасели, уж лучше бы земля разверзлась и поглотила меня!
Наконец какой-то солдат сообщил нам о судьбе злополучного наставника:
– Его увели четверо парней.
– Но куда, не знаете ли вы, куда?
Солдат только пожал плечами и устремил взгляд на дверь церкви Сан-Фелипе, откуда выходили депутаты. По счастью, благодаря вмешательству дона Хуана Марии Вильявисенсио[107], те, что готовили угощение для Тенрейро и Остоласы, не смогли перейти к осуществлению своих замыслов; однако они еще долгое время провожали обоих героев пронзительным свистом и градом ругани.
– Пресвятая Дева! – повторяла Пресентасьон. – Куда же они делись?.. Уйдем отсюда поскорее. Вот выходит сеньор де Остоласа… Он непременно узнает меня.
Мы пошли по улице Сан-Хосе, чтобы свернуть на улицу Хардинильо, но так и не укрылись от взора Остоласы, который издали окликнул нас и заставил остановиться.
– Дорогая сеньора, – начал коварный священник, – что это значит?.. Вы на улице с этим юнцом… Сеньора графиня умерла бы…
– Ради Господа Бога и Пресвятой Девы! – воскликнула девушка, заливаясь слезами. – Сеньор де Остоласа… не говорите матушке. Я все вам объясню… Мы вышли пройтись и потеряли друг друга… Только не говорите матушке. Ах, сеньор де Остоласа, у вас доброе сердце, разве вам не жаль меня?
– Мне и в самом деле жаль вас, сеньорита.
– Я хочу сказать… Проводите меня домой… Друг мой, – тут девушка постаралась принять веселый вид, – я слышала вашу речь, она мне так понравилась… Как прекрасно вы говорите, как прекрасно!.. Я с таким наслаждением…
– Хватит льстить, – сказал священник и, поглядев в мою сторону, добавил: – А вы, сеньор военный-теолог, каким образом вам удалось выманить сеньориту из дому?
– Я не выманивал сеньориту из дому, – возразил я, – а вызвался проводить ее, потому что она оказалась одна на улице.
– В толпе мы потеряли друг друга, дон Пако и я… то есть они потерялись.
– Понятно, понятно. Знаете, сеньор офицер, – сказал он, – бросая на меня косой взгляд, – прежде чем поставить в известность донью Марию, я обращусь к правосудию.
– Знаете что, сеньор клерикал, любитель вмешиваться в чужие дела, – ответил я, – если вы не уберетесь тотчас же с моих глаз, я вас научу вести себя достойно и не совать свой нос куда не следует.
– Понятно, понятно, – отпарировал он, и его отвратительная физиономия стала красной, как охра, а глаза нагло уставились на меня. – Ступайте, голубки, своей дорогой. Прощайте…
Он быстро зашагал прочь, и, когда мы потеряли его из виду, Пресентасьон сказала со вздохом:
– Он назвал нас голубками, считает нас женихом и невестой, которые тайком убежали из дому… Что я теперь скажу матушке, когда она увидит меня с вами? Надо придумать что-нибудь посложнее и поостроумнее.
– Самое лучшее рассказать все начистоту. Это произведет на сеньору лучшее впечатление, чем выдумки, которыми вы собираетесь обмануть ее.
– Начистоту? Да вы с ума сошли! Пусть меня убьют, а правды я не скажу… Идемте скорее… Может, сестра и Инес уже успели вернуться. Царь небесный! Что, если они соврут иначе, чем я?..
– Вот потому-то лучше всего сказать правду.
– Об этом и думать нечего. Матушка убьет нас… Послушайте, как вам понравится такой план: я вхожу, заливаясь слезами…
– Плохо.
– Ну, так я падаю в обморок и говорю, что вы хотели коварно похитить меня.
– Еще того хуже. Скажите, что вы потеряли друг друга, что вам встретился лорд Грей…
– Имени англичанина я ни за что не произнесу, ни за что!
– Почему?
– Потому что называть сейчас дома имя лорда Грея – это все равно, что назвать самого дьявола.
– Причина мне ясна: одна из вас трех любит лорда Грея.
– Ах, что вы говорите! – воскликнула Пресентасьон в сильном смущении. – Мы…
– Вы, например.
– Нет, ни я, ни сестра.
– Мне известно, что сеньора Инесита с ума по нему сходит.
– О! Да… она сумасшедшая, сумасшедшая!.. Боже мой, мы уже пришли… я едва жива!
Свернув за угол и подойдя к дому, я поднял глаза и за окнами крытого балкона различил сперва зловещий силуэт, потом два страшных ока, разделенных тонкой горбинкой орлиного носа, и наконец – огонь негодования, сверкнувший в этих очах. Пресентасьон тоже узнала мать и едва не лишилась чувств.
– Матушка видела нас, сеньор де Арасели, – сказала она, – бегите, скройтесь, пока не поздно.
– Поднимемся наверх, скажем правду, это спасет нас обоих.
В коридоре Пресентасьон упала на колени перед матерью, которая вышла нам навстречу, и воскликнула, задыхаясь:
– Матушка, простите меня, я ни в чем не провинилась.
– Поздно же ты возвращаешься домой… А где же дон Пако и твои спутницы?
– Матушка, – продолжала в смятении девушка, – мы гуляли по валу, вдруг падает бомба и разрывает на части дона Пако… нет, не совсем на части… но мы бежим, теряем друг друга, я лишаюсь чувств…
– Вот как? – прервала ее с яростью донья Мария. – Да ведь сеньор де Остоласа, который только что пришел, рассказал мне, что видел тебя на трибуне в кортесах!
– Вот именно, я лишилась чувств… и меня принесли в кортесы… а потом дона Пако убили.
– Это какой-то гнусный заговор, – прошипела графиня, ведя нас за собой в гостиную. – Господи, что творится… Нынче порядочным людям невозможно на улице показаться!
В гостиной сидели Остоласа, дон Педро дель Конгосто и незнакомый мне, приятный с виду молодой человек лет тридцати с небольшим. Первый взглянул на меня с нескрываемой злобой, второй – с надменным презрением, третий – с любопытством.
– Сеньора, – обратился я к графине, – у вас нет повода для волнений, вы неверно истолковали случай, который сам по себе совершенно безобиден.
Тут я рассказал все, что произошло, несколько изменив те обстоятельства, которые могли оказаться неблагоприятными для бедных девушек.
– Кабальеро, – язвительным тоном начала графиня, – прошу прощения, но я не могу поверить вашим словам. Позднее я разберусь во всем случившемся с этими безрассудными, ветреными девушками; а тем временем я остаюсь при том мнении, что вы и лорд Грей составили гнусный заговор с целью нарушить мир в моем доме. Сеньоры, разве я не права? Мы живем в обществе, где честь семьи и достоинство знатных особ не находят себе ни опоры, ни защиты. Жизнь стала невозможной! Я обращусь с жалобой к правительству, к регентам… Впрочем, к чему? Ведь начало этому положено в высших сферах, где царят вероломство, бесстыдство, безнравственность и легкомыслие.
Три идола, симметрично восседавшие на почетных местах в гостиной, словно статуи, помещенные сюда для украшения, утвердительно закивали своими достойными главами, а один из них ударил мощной рукой по подлокотнику кресла.
– Сеньор де Арасели, весьма сожалею, но должна признаться, что я была введена в печальное заблуждение относительно вашей нравственности.
– Сеньора, вы вольны судить обо мне, как вам угодно, но в сегодняшних событиях я нисколько не повинен.
– Можно с ума сойти, – продолжала графиня. – Со всех сторон западни, козни, низкие заговоры. Спасения нет, все предосторожности тщетны, напрасно искать уединения, ничто не поможет вам скрыться от коварства растленного века. Даже в глухом, потаенном убежище оно предательски настигнет вас и проникнет во все заповедные уголки вашего очага.
Три идола в знак полного единодушия снова закивали головой.
– Довольно притворства, – сказал Остоласа. – Сеньора донья Мария не нуждается в ваших извинениях, она вас раскусила. Как идут занятия теологией?
– Мои скудные познания подсказали мне, – ответил я, – что любой пономарь способен выступить в кортесах и рассчитывать на благосклонность слушателей.
– Сеньор принадлежит к числу тех смутьянов, которые изо дня в день толкутся на трибунах. Нынче это составляет занятие многих лиц.
– Ужасно! Из такого учреждения и с высоты таких трибун они думают управлять королевством!
– Я не собираюсь расхваливать здесь мое поведение, – ответил я спокойно, – брань этого человека не заставит меня забыть ни чести мундира, который я ношу, ни моего уважения к этому дому. Здесь находится лицо, которое если и могло составить себе в некоторых вопросах неблагоприятное мнение обо мне, все же отлично осведомлено о всех событиях моей жизни и знает меня как честного человека. Сеньор дон Педро дель Конгосто, вы слышите, я взываю к вашей добропорядочности, пусть донья Мария узнает, в самом ли деле она открыла двери своего дома перед недостойным.
При этих словах дон Педро, уютно расположившийся в глубоком кресле, выпрямился, погладил свои длинные усы и сказал следующее:
– Сеньора, сеньорита и кабальеро, коль скоро этот юноша взывает к моей многократно испытанной добропорядочности, заявляю, что не один, а множество раз до моего слуха доходили похвалы безупречному поведению, рыцарским добродетелям, военной доблести и прочим высоким достоинствам сего гражданина, что привлекло к нему немалое число друзей в армии и вне ее.
– Да в этом никто и не сомневается! – воскликнула Пресентасьон, которая настолько забылась, что позволила себе выразить свои чувства.
– Молчи, глупая, – оборвала ее мать, – с тобой я потом сочтусь.
– Никогда, – продолжал напыщенный сеньор, – до меня не доходили неблагоприятные сведения об этом юноше. Он был всеми любим и сделал карьеру не путем интриг и ухищрений, а благодаря своим заслугам и личной отваге; и коль скоро это достоверная истина, я подтверждаю все вышесказанное, отвечаю за свои слова и готов защищать юношу от всех обид, которые могут быть нанесены ему. Сеньора, сеньорита и кабальеро, как человек, превыше всего возлюбивший истину, сей небесный дар, служащий поводырем для добропорядочных людей, я высказал все, что может послужить на пользу сему юному офице