– Вы это о чем?
– Сами отлично знаете. Мы только что выслушали здесь сеньору де Румблар, – добавил дон Педро, постепенно вскипая все более и более. – Повторяю еще раз, ваше злодеяние – величайшая подлость.
– Это относится к вам, Арасели.
– Нет, к вам, к вам, лорд Грей. Это вы похитили девушку из почтенного дома, обители добрых и чистых нравов; вы лишили сеньориту покровительства и приюта доньи Марии, чья безупречная святость облагораживает все, что ею осенено.
– Так это, вы говорите, величайшая подлость? – с издевкой переспросил лорд Грей. – Выходит, что я подлец.
– Да, сеньор, вы подлец! – повторил дон Педро и побагровел при этом так, что морщины на его лице уподобились полоскам и вмятинам на риоханском перце. – Здесь перед вами стоит дон Педро дель Конгосто, готовый ответить за свои слова в любом месте и в той форме, которую вы найдете для себя приемлемой.
– О, сеньор дон Педро! – воскликнул, ликуя, лорд Грей. – Какое огромное удовольствие доставляете вы мне! С первого же дня моего пребывания в этой благородной стране я лихорадочно искал великого Дон Кихота Ламанчского, я мечтал встретить его, я мечтал говорить с ним, мечтал помериться с ним силами. Но увы! Доныне все мои поиски были тщетны. В поисках Дон Кихота объездил я почти весь полуостров и нигде его не нашел. Я уже думал, что сей благородный образ исчез, поглощенный тлетворным духом современности. Но нет, вот он. Наконец-то я встретил его в том же самом наряде и с тем же ликом; правда, нынче Дон Кихот несколько выродился, но все же это тот самый Дон Кихот, которого не сыскать нигде, кроме Испании.
– Если вы изволите шутить, сеньор лорд, то я человек серьезный, – возразил дон Педро. – Беру на себя защиту оскорбленной сеньоры, которая только что удалилась отсюда; я отомщу за ее обиду, я покараю за неслыханное поругание ее дома и кровью предателя смою гнусное пятно на ее чести. Об этом я заявляю без всякого донкихотства. Здесь, как вижу, меня не понимают. Сюда успели проникнуть философские, безбожные, масонские идеи, пришел конец чести и величию, благородству и справедливости, уступив место плутням, либерализму, свободе печати, равенству и прочим развращающим явлениям… Что сказано, то сказано. Мое одеяние свидетельствует о том, что я взял на себя защиту тех принципов, ради которых нация поднялась против Бонапарта. О, если бы все брали пример с меня!.. Если бы все, начав с костюма, завершили исполнение долга делами своими!.. Но довольно слов. Выбирайте время и место. Столь низкое коварство не должно остаться безнаказанным.
– Дон Кихот, да, он самый, – сказал англичанин. – Выродившийся Дон Кихот, плод многолетних скрещиваний, и все же сохранивший нечто от благородной крови своего прародителя, – так мул унаследовал частицу достоинства и благородства коня.
– Вы смеете называть мулом такого человека, как я?! – воскликнул Конгосто, с гневом хватаясь за шпагу.
– Нет, славный кабальеро, я только сказал, что нынешнее испанское донкихотство походит на прежнее, как мул походит на коня. В остальном принимаю ваш вызов, согласен драться конным или пешим, на саблях, шпагах или пиках, пращой, арбалетом, аркебузой или как вам заблагорассудится. В скором времени, возможно завтра, я покидаю Кадис. Располагайте мной по собственному усмотрению.
– Вы в самом деле уезжаете завтра? – спросила Амаранта, пробуждаясь от своего забытья.
– Да, сеньора, мой отъезд решен… Я приду попрощаться с вами… Итак, сеньор дон Педро…
– Что сказано, то сказано. Я пришлю моего секунданта.
– Что сказано, то сказано. Я пришлю своего.
Дон Педро вышел, оглядев нас с надменным высокомерием и вызвав улыбку у всех, кроме доньи Флоры, которая выразила осуждение англичанину за его желание подвергнуть новым испытаниям изувеченного героя Кондадо. Потом графиня, не разделяя нашего шутливого настроения, порожденного комической сценой, которая последовала вслед за трагической, как это часто случается в жизни, отвела меня в сторону и с огорчением сказала:
– Кажется, я напрасно дала волю своему гневу при появлении этой женщины. Я наговорила ей слишком много, и каждое суровое слово тяготит теперь мою совесть. Ожесточившись против меня, она мне отомстит, а если прибегнет к закону, то боюсь, что постановление суда окажется для меня неблагоприятным. Я не приняла необходимых мер для официального признания Инес.
– Сеньора, мы преодолеем все трудности.
– Я готова пойти на уступки ей и моей тетке при условии, если они оставят у меня Инес. Думаю, что, поступившись частью моих наследственных прав на майорат, я могла бы умиротворить эту фурию. Маркиза де Лейва не столь неумолима, как та особа.
– Хотите, я передам донье Марии ваше предложение? Вы ничего не теряете… Не знаю, примет ли она меня, но я попытаюсь добиться разговора с ней. Для меня крайне благоприятно, что она не подозревает моего участия во вчерашних событиях.
– Отличная мысль. И неплохо было бы выразить ей мое раскаяние – ведь я наговорила ужасные вещи. Да, пожалуй, я сама напишу… или нет… О боже мой, какая пытка! Не знаю, как лучше поступить…
– Любое из ваших решений мне кажется разумным.
– Ты думаешь, мне следует пойти к ней?
– Сегодня – нет. Сегодня ссора вспыхнула бы с новой силой, ведь этот клокочущий вулкан еще долго будет извергать клубы огня, дыма и потоки лавы. Было бы осторожнее сперва навести донью Марию на мысль, что вы предлагаете сделку, лишь бы вас не лишали вашей дочери.
– Пожалуй, примись за это раньше ты. А я рискну вступить в переговоры с теткой, она глава семьи, но сначала следует нащупать почву, узнать, как смотрит на это дело графиня де Румблар.
– Прежде всего я намекну донье Марии, что вы были излишне суровы при встрече с ней и признаете это.
– Да… надеюсь на твой такт и спокойно жду. Если она тебя плохо примет, не обращай внимания. Лишь бы она дала тебе говорить, а ты уж как-нибудь примирись с ее надменным и резким тоном.
Я привожу разговор, происшедший между графиней и мною, чтобы объяснить читателю причину моего странного решения посетить донью Марию на другой день после изложенных событий.
Итак, выбрав наиболее подходящий час, я направился к дому доньи Марии, не вполне уверенный в том, что буду принят, но с твердым намерением всеми способами добиваться разговора с высокомерной дамой. Меня встретил дон Диего, который, против ожидания, отнесся ко мне весьма дружелюбно и сказал:
– Тебе уже, верно, известно, что у нас здесь произошло. Лорд Грей каналья. Когда я заснул в таверне Поэнко, он вытащил у меня из кармана ключи… Никто другой не мог этого сделать. Ты видел, как он вошел в таверну?
– Дон Диего, мне необходимо поговорить с вашей матушкой о деле чрезвычайной важности, оно касается ее семейства, а также семейства маркизы де Лейва. Не будет ли сеньора добра принять меня?
Мать и сын долго беседовали между собой наедине, и наконец сеньора соизволила дать согласие на встречу со мной. Она приняла меня в гостиной, обе ее дочери находились при ней. Надменное лицо графини хранило следы пережитой накануне бури, горечь испытаний, казалось, внезапно состарила ее. Из двух девушек Пресентасьон выразила при виде меня детскую радость, которую она не смогла сдержать даже в присутствии матери; что касается Асунсьон, то она была грустна, подавлена, томна, молчалива и сумрачна, как это часто случается с мистическими или страстными натурами.
Приказав Пресентасьон выйти, сеньора де Румблар сурово отчитала меня и в заключение добавила:
– Мне следовало бы вычеркнуть из памяти все, что произошло в том доме, куда я имела несчастье вчера прийти. Но вежливость заставляет меня выслушать вас, всего-навсего выслушать, если вы обещаете быть кратким.
– Поверьте, сеньора, надолго я не задержусь, памятуя, что вы просили больше не появляться в вашем доме. Сегодня меня привел сюда мой долг, горячее желание восстановить мир и спокойствие между членами одной семьи и…
– Но кто вас вовлекает в наши дела?
– Сеньора, правда, я не принадлежу к вашему семейству, но меня глубоко задело оскорбление, нанесенное вашему высокочтимому дому, который я ценю и уважаю, – хотя мои недруги и оклеветали меня, очернили в ваших глазах, – и поверьте, я испытываю живейшее желание стать на вашу сторону. Сеньора донья Мария, я пришел сообщить вам, что графиня раскаивается в своей резкости…
– Раскаивается?.. Я этому не верю. Прошу вас, кабальеро, ни слова больше. Если вы желали говорить со мной об этой сеньоре… Суд уже обязался рассмотреть дело и вернуть Инес главе семьи.
Асунсьон подняла глаза и посмотрела на мать так, словно она хотела что-то сказать ей, но страх одержал верх над этим желанием. Наконец, набравшись смелости, она произнесла жалобным, печальным голосом, который произвел на меня тягостное впечатление:
– Сеньора матушка, разрешите мне вставить одно слово?
– Что ты в этом понимаешь, дочь моя? Ты не можешь судить о подобных делах.
– Матушка, дайте мне высказать то, что я думаю…
– Здесь посторонний человек, и я не могу отказать тебе. Говори.
– Так вот, я полагаю, что Инес невиновна.
– Вот вам, дон Габриель, суждение чистого сердца. Это кроткое, набожное создание, чье небесное неведение зла, существующего на земле, возвышает ее над толпою смертных, неспособно понять низменные страсти света. Дочь моя, да будет благословенно твое неведение.
– Я повторяю – Инес невиновна, – еще раз подтвердила Асунсьон. – Лорд Грей не мог ее похитить из дому, ведь он не любит ее.
– Ты считаешь, что он ее не любит, потому что не сообщил об этом тебе? Что ты знаешь о любви, дочь моя? Какое представление имеешь о коварных уловках, притворстве и зловредных кознях, к которым прибегает искуситель?
– Инес невиновна, – настойчиво повторила Асунсьон, скрестив руки. – Иная причина, но не любовь к лорду Грею заставила ее покинуть наш дом. Лорд Грей ее не любит. Верите вы в Евангелие? Так вот, мои слова так же верны, как евангельская истина.