В кузнецком стане я до того не бывала. Выехала засветло, торопила конька, немногим после полудня перевалила через гору и стала спускаться в стан. Скоро стала различать дымы, а потом крытые корой крыши на опушке леса. Домов было немного. Я решила, что это окраина стана.
Братья рассказывали, что кузнецкий стан сильно отличается от нашего. Не на открытых холмах, а в лесах и у подножия гор они жили. Земли для пастбищ и пахот у них почти не было, коней держали мало, да и те стояли всю зиму в крытых кошарах. И все же их считали богатыми, ведь на железо они могли все сменять.
Я помнила это и, спускаясь, с любопытством рассматривала дома. Они казались мне странными. Крыши плоские, из глиняных труб валит густой дым. Вместо коновязей – деревянные жерди, у которых стояли кони. А спустившись еще ниже, я различила идущие из домов звуки – звон и удары. И застыла, пораженная: эти звуки ни с чем нельзя спутать – это был звон битвы.
Сердце у меня забилось. Я принялась зорче вглядываться, но ни одного человека не было видно среди домов. Неужто кто-то напал на стан? Но откуда пришли враги? И почему не слышно ни голосов, ни детского плача? Но рассуждать было некогда.
Как камень я скатилась с горы, метнулась к крайнему дому, выхватывая нож, и соскочила с коня. Двери в доме не оказалось – куском тяжелого грубого войлока был завешен проем. Я прыгнула внутрь, готовая броситься на грабителей, кто бы там ни был, – и замерла на месте.
Какую бы жаркую битву ни готова была я увидеть, а все же такого жара не ожидала. В доме без двери, собранном из тонких жердей и досок, стояла нестерпимая жара и тяжелый непонятный дух, будто сама земля выпускала огненное дыхание.
В доме было пять человек, женщины, мужчины и мальчик до посвящения, и все недоуменно обернулись ко мне. Они показались мне силачами, причем женщины не уступали мужчинам. Одеты были все одинаково, и так странен казался вид этой одежды, что сначала почудилось мне, будто все голые: были на них большие кожаные передники от самой шеи, а руки и спина оставались открыты. От жара их кожа блестела, и мышцы играли, как у хороших коней. И все молча и спокойно делали трудную работу, звуки которой я и услыхала, – так с тяжелого замаха ударяли молотом по красному языку железа. Я смутилась и поспешила убрать кинжал.
Старшая женщина положила молот, обтерла руки о передник и сказала:
– Или война началась, или что за странный ты вестник?
– Я Ал-Аштара из верхнего стана. Я услышала звуки и думала: здесь бой. И прибежала помочь…
Последние слова потонули в оглушительном смехе. Взрослые хохотали раскатисто, а мальчик от смеха повизгивал.
– Что же смешного я сказала? Я впервые у вас, – надулась я.
Но они расхохотались еще пуще, даже слезы выступили из глаз. Потом женщина проговорила:
– Ты думаешь, это наш стан?
– А разве нет? – удивилась я.
– И это наш дом, мы здесь живем? – звонко прокричал мальчик.
– Откуда мне знать, как вы живете? – не выдержала я. – Все по-разному, как вздумается, так и живут. – А сама украдкой стала оглядываться – и поняла, что и правда дом этот странен. Стены были черны от копоти, на них висели разные орудия, вдоль стояли большие корзины с мелкими вещами и железными обломками, в углу лежали заготовки для клинков. Ни ковров, ни очага, потолок плоский, а не куполом. Возле печи были свалены дрова, с потолочных балок свисали кожаные мехи и разные предметы, которым я не знала названия.
– Те, что за странная дева, – вздыхая от смеха, проговорила наконец старшая женщина, верно, мать этой семьи. – Кто же ты такая и зачем пришла к нам?
– Я Ал-Аштара, – терпеливо повторила я. – Мне нужно видеть Бара-Атоя.
Тут все притихли и переглянулись между собой.
– Зачем он тебе? – спросил младший мужчина. – Ты знаешь, кто он?
– Кто же? – спросила я.
– Бара-Атой – сын горы, – сказал старший. – Он ведает рудоносные жилы, как если бы это было его собственное тело. Но духи отдалили его от людей.
Я опечалилась. Решила, что духи заполнили голову дяди, а вид стариков, потерявших рассудок, был мне всегда неприятен.
– Что приуныла? – спросил мужчина. – Если вести какие из твоего стана, можешь рассказать Аною, его сыну.
– Нет, мне нужен Бара-Атой, – сказала я твердо.
– Что же тогда болтать? – раздраженно сказала женщина. – Нужен – так иди, у нас железо стынет. Атишка, сведи.
– Те-е! – заныл мальчик. – Только взяли в работу, и уходить!
– Шеш! – остановил его отец. – Иди, после вернешься. Толка за тебя постоит у огня.
Дева, чуть старше меня, недавно после посвящения, но выше и шире в костях, опустила молот и послушно отошла к печи.
– Поворачивайся, – сказал ей отец, – все простыло. А ты иди, не мешай, огонь чужих не любит.
Они взялись за молоты, а Толка – за веревку, свисавшую с потолка, и стала махать большим опахалом, раздувая огонь. Меня заворожило, с какой спокойной силой она это делала, как мерно работали ее крепкие руки и мышцы на спине, опуская тяжелое опахало. Будь она в воинстве Луноликой, одним из лучших воинов была бы она, подумалось мне.
Я бы посмотрела еще, так красиво было это зрелище, но тут мальчик с силой толкнул меня, и мы выскочили из дома.
– Шеш! – возмутилась я его наглости.
– Отец сказал – огонь чужих не любит, – буркнул он как взрослый.
У входа кучей лежали их огромные шубы, он достал свою, как мог затянулся и сказал, глядя на меня хмуро из-за огромного ворота:
– Твоя лошадь? Сажай, укажу дорогу.
Дать бы ему затрещину, но я была в гостях и лишь усмехнулась. Помогла ему влезть, села сама, он ухватил меня сзади за пояс, и мы тронулись шагом.
– У нас в стане дети уважают старших, – сказала я.
– У вас в стане никто не поднимет молот, какой подниму я, – был мне ответ.
– Сколько тебе лет?
– Не лет, а зим – меня мать в пургу родила. Восемь уже, скоро и посвящение.
Я улыбнулась – до посвящения ему было еще жить и жить.
– Все ты, откуда только свалилась! – сказал он с обидой. – Только-только меня отец поставил к огню, не прошло и трех дней, как пришел в кузню!
– Что так мало? – пошутила я, но зря: мальчик вспыхнул:
– Отчего мало? Старше годами в кузню берут, это я отца упросил. И сразу – к огню! А иначе бы все дрова подкидывал.
– Шеш, будет тебе! Далеко ли до стана?
– Нет, – буркнул он. – Еще поворот – и там.
Но дорогу мой конь и без него чуял – хорошо утоптанная тропа шла вниз, изгибаясь вдоль обрыва, а оттуда через лес уже видны были серые дымы и дома с крышами, крытыми белой березовой корой.
– А ты правда к Бара-Атою пойдешь? – спросил мальчик. – И не страшно?
– Разве он страшный? Или злой?
– Те! Нет, он добрый, я его голос однажды слышал.
– А что же тогда с ним?
– Его духи к себе взяли.
– Куда?
– В гору, – сказал Атиш, сделал голос тише и придвинулся к самому моему уху. – Он на разведку ходил, но гора огнем рыгнула, и духи его забрали, не выпускали три дня. А как выпустили, он наполовину стал жить в их мире, ему свет теперь не нужен, он в шахты без огня ходит и руды находит по нюху.
– Да что это значит? – меня охватила тревога. – Объясни!
– Э-э, – протянул мальчик, – что говорить с тобой, если не понимаешь. Это когда рудокопы в гору ходят, где руды лежат, ищут. Что же тут непонятного?
– Да, понятно. А что с ним стало?
– Те! И правду у нас говорят, что в кочевых станах ветер ум выдувает! Ничего я тебе не скажу, раз ты такая глупая.
И тут же принялся рассказывать, дополняя слухами и детскими страхами, как духи отпустили дядю и как он теперь чаще в горе сидит, руды вынюхивает, чем бывает с людьми. Чем больше он говорил, тем сильнее брало меня сомнение: может, не тревожить дядю, ведь с оружием любой кузнец поможет? Но и любопытно было уже увидеть его.
Мы спустились в стан, и Атиш стал показывать, куда поворачивать. Здесь дома больше походили на наши, в несколько углов и с покатой крышей.
– Тебе сюда, – сказал мальчик и махнул рукой на стоящий поодаль дом. То, что это был дом главы рода, человека царской крови, понять можно было разве что по золоченой коновязи да множеству протоптанных к нему в снегу троп. Не больше, не лучше других, всего в пять углов, разве что крыша под войлоком.
– А я назад, – сказал мальчик и спрыгнул с коня. – В кузне теплее. Легкого ветра!
И побежал обратно, придерживая длинную шубу. Я тоже спешилась, поставила конька. Никто не вышел меня встречать. Но над крышей курился дымок, и я вошла.
Сначала мне показалось, что внутри спят. Светильники не были расставлены, очаг горел тихо, красноватый полумрак стоял в доме, словно ночью. Привыкнув со света, я огляделась. Очень простые ковры висели на стенах и лежали на полу. Котел над очагом, несколько столиков – самая простая утварь. Никто не шевельнулся в потемках, даже служанки не было у огня, и я подумала уже, что надо уходить поскорей, пока не прогневалась хранительница этого очага Табити, как вдруг из дальней части послышалось:
– Раз вошла, говори.
Голос был сильный, зычный, но звучал словно из-за занавеси. Мне стало не по себе: я никого не видела. Но подошла и приветствовала очаг. Вставая с колен, снова вгляделась в темноту и различила, что на ложе горой стоят волчьи шкуры. Еще лучше вглядевшись, я поняла, что в шкуры эти одет человек, увидала даже ладони, лежащие на коленях, но лица не могла различить.
– Твой голос кажется мне знакомым, но не могу тебя вспомнить, – снова заговорил хозяин. – Назови себя и говори, зачем пришла?
– Я хочу видеть Бара-Атоя. Я из верхнего стана.
– Или война? – спросил он и еле заметно двинулся, подавшись вперед. В голосе его мне послышалась надежда.
– Нет, не война.
– Зачем же тогда царю посылать ко мне деву-воина?
Я подивилась, как он различил в темноте мой пояс Луноликой.
– Нет, – ответила я, – не царь послал меня, по собственной воле приехала. Скажи, ты ли Бара-Атой?