Вечер был тихий, кедры оцепенели. Горы лежали до самого горизонта. Будто гигантское стадо, отдыхающее на закате, лежали они и тихо дремали. Солнце, заходящее по правую руку, заливало долину рыже-алым, и облака, низко лежащие на дальних хребтах, светились изнутри, играли и вспыхивали. Мы словно летели, обозревая под собой всю землю, и восторгом полнились наши сердца. Говорить не было нужды, и так знали: мы чуем эту даль, эту красу и этот закат одинаково.
Солнце село, и сумерки быстро обступили нас. По лесу начали бродить духи, но кедрач всегда пуст от них, даже алчные зимой его избегают. Ветер, проносясь с гор, гудел в ветвях, а после все стихало до звона в ушах, и мы переговаривались шепотом. Лишь изредка мелодично звенели бубенцы на наших конях.
Внизу коротко пролаял самец косули – совсем рядом, верно, почуял нас. Крупный темный заяц выскочил из кустов, спокойно посмотрел, пожевал усами и не торопясь, то и дело садясь и оглядываясь, ушел в темноту. Но мы были сыты, и мяса имели еще про запас.
– Те, был бы на моем месте мой брат, тебе бы не уйти! – бросил Талай ему вдогонку и рассмеялся.
И в этот момент я почуяла, что чьи-то глаза изучают нас из темноты. Потянулась за горитом, внимательно всматриваясь между кедров – не шевельнется ли ветка. Талай насторожился, кивнул мне: «Что?» Я пожала плечами, но чувство только усилилось: теперь я твердо знала, что кто-то смотрит на нас.
Стояло полное безветрие и мертвая, звенящая тишина. Свет костра мешал видеть в глубь леса и выдавал нас. Я сделала знак Талаю – он раскидал поленья. Мы скользнули в разные стороны, чтобы уйти с открытого места.
Ощутив, что перестала быть живой целью, я вздохнула свободнее и зорче вгляделась в темноту меж кедров. Воздух был спокоен, становилось холодно. Ни шороха, ни вздоха. Я добежала до старого, разбитого молнией дерева. Одна его половина была живая, другая – обугленная и мертвая. Большая прочная ветка распростерлась почти над землей. Я залезла и, утвердившись в развилке, достала лук и натянула стрелу.
Подо мной открывалась тропинка от кедров до того пятачка, где мы только что сидели с Талаем. Живые угли все еще краснели в темноте. Меж стволов была ночь, но отсюда я видела все яснее, будто воздух редел. Никто не двинулся и не шелохнулся, но чутье подсказывало, что за деревом, стоящим в десяти шагах от меня, притаился человек. Я натянула лук и ждала только движения.
– Спусти тетиву, сестра, – раздался вдруг голос, и рука моя опустилась: это была Очи. – Я узнала тебя.
И она вышла из-за дерева, убирая оружие. Я спрыгнула. Мы приветствовали друг друга и обнялись.
– Молодец, тебе удалось исчезнуть, – серьезно похвалила меня Очи. – Если б не мой ээ, я не заметила бы тебя.
– Ты тоже была рядом со своим луком, – похлопала я ее по плечу. – Чуть не пристрелила меня как зайца! Чьи земли ты здесь охраняешь?
– Те! – вспыхнула она, как всегда. – Я охочусь в этих горах. А вы куда? Здесь редко встречаются люди.
– Э! Нам стоило сразу догадаться, кто крадется в ночи как тигр! – сказал Талай, подходя. Он приветствовал Очи. – Ты знаешь, что тебя уже кличут дух-девой? Ты никогда не выходишь к охотникам приветствовать их огонь?
Он смеялся. Но Очи опять ощетинилась.
– Кто сказал тебе это?
– Те, Очи! Слухами о тебе тайга полнится! Что стережешь охотников не хуже зверей.
– Почему ты так говоришь? – мне уже слышалась обида в голосе Очи, но Талай продолжал:
– Кто примечал тебя, говорили. Но не все тебя видят. Обычно на привалах охотники мечтают о дичи. Лишь утром по следам узнают, что за зверь ходил вокруг.
– Россказни! – фыркнула Очи и хотела уйти. – Надо ли слушать!
– Не сердись, дух-дева! – рассмеялся Талай и схватил ее за руку. – Я не охотник, но не мне тебя гневить. Останься, если не сердишься. А охотники полны к тебе уважения, не одному ты в сердце вогнала трепет.
Очи остановилась и смотрела на него, решая, уйти или остаться. Наконец хмуро кивнула.
– Мой конь не разгружен. Отпущу его и приду к вашему огню.
Мы вернулись и снова сложили костер. Когда он разгорелся веселее, вернулась Очи. На ее плечах лежала добыча – небольшая косуля. Она освежевала ее быстрыми и привычными движениями, разделила мясо, сладкие внутренности сложила в желудок, а горькие закопала в стороне. Ребра мы стали жарить на углях, а остальное мясо она, пересыпав золой, завернула в шкуру и подвесила на кедр. В желудок мы нарезали дикого лука, у моего пояса был мешочек пряностей, мы залили воды, туго стянули сырым обрезком кожи, обернули лопухами, что росли неподалеку у ручья, и зарыли в угли. Отрезанную голову положили в огонь обжигать, но сначала Очи вырвала у нее язык и бросила в темноту.
– Я всегда отдаю это своему ээ, – сказала она.
Я восхищалась ею. Видела, какой искусной и ловкой охотницей она стала.
– Удача с тобой, – прищелкнув, одобрительно сказал Талай. – У меня язык легкий, не бойся этих слов, – добавил потом. – С таким охотником, как ты, в переходах не пропадешь – всегда будешь с мясом.
– Куда же вы идете? – спросила Очи. – Раз едите мою добычу, рассказывайте.
– Мы не скрываемся, дева, – ответил Талай. – Но будешь ли до поры молчать?
– Сам же сказал, что я редко приветствую охотников, а в этих горах и их-то немного. Разве что духам могу рассказать вашу тайну, а им она не нужна.
– Как знать, дева, – сказал Талай. – Я бы поостерегся говорить и им.
– Хорошо, я зашью рот, – пообещала Очи и укусила себя за большой палец. – Говорите.
И Талай рассказал ей про Оуйхог и его странных обитателей. Очи тут же объявила, что идет с нами.
– Ты знаешь Чу? – удивился Талай.
– Нет, но хочу их узнать. По тому, что ты рассказал, мне кажется, что это духи, и они сродни алчным. Я хочу их увидеть и приручить.
Талай расхохотался, но согласился взять Очи с нами.
– Чу не духи и вряд ли их можно приручить, – сказал он. – Но нам пригодится твой боевой дух и охотничье везение.
– Вы не говорили про это Камке? – вдруг с тревогой спросила Очи.
– Мы никому не говорили и не хотим до поры, – ответил Талай.
– Хе! – обрадовалась она. – Это хорошо! Значит, мне первой повезет узнать новых ээ.
Только тут от мысли, что мы едем одни, без опыта и мудрости Камки, во мне проснулась тревога.
По Чистому Ару мы шли три дня, а потом повернули по его молочному притоку. Талай показал хороший брод, и мы перешли небольшую мутно-белую реку задолго до первого дома Чу с охранительными столбами.
Их мы увидели позже. Был ясный безоблачный день, и мы без тревоги смотрели на пять столбов из сколотого камня, обросшего красным лишайником, один самый высокий и другие пониже – они тянулись цепочкой к холму, насыпанному из крупных речных камней. Ни трава, ни кусты не покрывали его. Он был велик, как дом моего отца. Оградка из невысоких камней окружала его. Бледная полынь укрывала землю, но дальше пяти шагов от него она исчезала, и росла обычная трава, как и везде.
– Это и есть дом Чу? Что ж в нем странного? По берегам мутной реки множество таких, – сказала Очи. – Даже духи не кружат вокруг них.
– А приходилось ли тебе ночевать поблизости от такого дома? – спросил Талай.
– Зачем? Я не суслик, чтобы спать меж камней.
И правда холм не вызывал никакого страха. Я бы подумала, что Талай поверил сказкам темных и сам запугал себя, не знай я его так хорошо. Но я смотрела пристально, как учила нас Камка, и не видела ничего. Камни, просто камни, которые сложены в кучу. Огромного труда, верно, стоила такая работа, и неизвестно зачем.
Места же, в которые мы пришли, были прекрасны. На левом берегу после прибрежной равнины поднимались невысокие скалы, поросшие лиственницей и кустами, с каменистыми обрывами. Далеко впереди возвышалась цепь иссиня-белых вершин. Это были настоящие великаны, но стояли они так далеко, что лишь завораживали далью и не звали приблизиться. Сзади тоже виднелись сопки, но голые, без деревьев, а впереди, где река разливалась, открывалась степь, простор и ширь – страна озер, Оуйхог.
Это было очень высокое место, темя гор, но тут не гуляли ветры, не было зябко как на перевалах. Травы росли степные, сочные, невысокие. Стадам привольно будет пастись здесь, думалось мне. Белые облака плыли низко над холмами и сами казались стадами, разбредшимися по выпасу.
– Отец будет рад, если мы откроем ему эти земли, – сказала я. – Это благие угодья Бело-Синего.
– Те, сестра, – усмехнулась Очи. – Это и есть вышнее пастбище! Смотри: молочная река, бесконечные выпасы, теплые пряные ветра. Не сюда ли отправляются души умерших?
Я вздрогнула от этой шутки, потому что и правда открывшаяся нам земля так походила на пастбище Бело-Синего, где ждут нас деды, где заканчивается наше кочевья, что мне невольно стало холодно. Талай отвлек меня, сказав:
– Люд будет счастлив на этой земле. Особенно если она никем не занята.
– Нам ли бояться приходить туда, где живут люди! Так случалось не раз. Места хватит всем, – сказала Очи.
– Узнаем это сегодня.
– Что узнавать? – недоумевала она. – Пастбища прекрасные, дымов нет. Сразу звали бы сюда пастухов, раз засуха душит стада.
– Подожди сумерек, воин-дева, – спокойно ответил Талай и спрыгнул с коня.
– Ты хочешь остаться здесь? – удивилась Очи. – Но тут открытое место. Не лучше ли ночевать на другом берегу, в деревьях, где можно сложить и костер, и постели?
– Людям не стоит ночью ходить к Чу.
– Но я не вижу никаких Чу! – Очи уже гневалась. – Заладил пустое! Брось, перейдем реку и завтра исследуем холмы.
– Я не пущу вас на левую сторону после заката. Вы не видели того, что видел я, и я не хочу быть виновником вашей гибели.
– Те, о чем ты! – вспыхнула Очи и так сжала коню бока, что тот встал на дыбы. Она осадила его, и он заходил вокруг Талая, наскакивая на него грудью. – Мы Луноликой матери девы! Нет воина, кто бы мог убить нас в бою. Нет ээ в тонких мирах, кто не подчин