ился бы нашей воле. Как можешь ты говорить, что черные голыши способны угрожать нам гибелью?!
Талай схватил коня Очи за узду и остановил. Глаза ее горели. Он же был спокоен.
– Никому не известна сила Чу, – сказал он. – Останься здесь и смотри, что будет ночью.
– Россказни! – крикнула Очи, выдернула поводья из рук Талая и отъехала к реке. – Я еду туда, и если кто-то и в самом деле покидает насыпи после заката, я встречу его как воин. Ты едешь со мной, сестра? – крикнула она, глядя на меня с вызовом. – Или будешь слушать мужчину, чье сердце не в горите, а в сапогах?
Мне все это не нравилось. Я верила коннику больше, чем брату. Но мои глаза и все мое чутье говорили, что сейчас насыпь безопасна.
– Я верю Талаю, сестра, – ответила я, но тут же добавила, опередив злую реплику вздорной Очишки: – Но поеду с тобой, чтобы осмотреть насыпь. Мы наберем хвороста и нарежем желтянки на постели. Но если в сумерках мы поймем, что от холмов исходит опасность, то переправимся через реку обратно. Я хочу, чтобы ты мне это обещала.
Очи смотрела недовольно и колебалась, но после кивнула. Мы отправились искать брод.
Когда мы перешли реку, насыпь по-прежнему оставалась тиха. Мы пустили коней в гору и скоро набрали и хвороста, и желтянки, а после разъехались, чтобы исследовать место.
Я не поехала далеко, лишь за поворот реки. Две ровные террасы возвышались над нею, чуть далее скалы отступали, и берег расширялся, начинались холмы. Все, как и рассказывал Талай. Мой глаз уже оценивал эту землю: где лучше пасти скот зимой, а где по весне, где поставить стоянки, где – сторожевые посты, а где потом может возникнуть стан. Вот здесь, у перешейка, на верхней террасе, самое место постам: лучник увидит и реку далеко за поворотом, и оба берега, а чужак не пройдет в узком месте… Но я замечталась и вспомнила о Чу. Солнце было еще высоко, но все же я повернула.
Очи еще не было там, а Талай сидел на другом берегу у самой воды. Его не распряженный конь пасся в стороне. Я спешилась, пустила Учкту, а сама села на землю неподалеку от дома Чу.
Так мы сидели с Талаем друг против друга, разделенные рекой, и смотрели больше друг на друга, чем на дом Чу. Камни спали. Но чем дольше в тишине и спокойствии сердца сидела я рядом с ними, тем яснее становилось мне, что это насыпь не простая. Иная, не человеческая сила жила в ней, но я не знала ее и не знала, стоит ли ее бояться. Оставалось только ждать и смотреть, что будет дальше.
Прошло время, и солнце склонилось к холмам. Очи вернулась и так же молча села вместе со мной, созерцая камни. Но ей это скоро наскучило, и она пошла исследовать их.
Вошла в огороженный круг и взобралась на насыпь, ходила там, присаживалась и брала в руки пегие от лишайника голыши, клала на место, шла дальше. Я хотела напомнить ей об осторожности, но мне жаль было нарушать ту особую тишину, что окружала нас. Странная, дремотная лень сковала меня. Я продолжала сидеть, но уже не созерцала, а плыла в потоке неспешных обыденных мыслей, убаюканная закатом.
Меня вернул свист Талая. К такому свисту конники приучают коней, они сходятся в табун, заслышав его. Я встрепенулась: Талай поднялся на ноги и смотрел на меня. Его конь подходил к нему. Моя Учкту и Очишкина лошадь спускались с холма. Я стала искать Очи взглядом, но она скрылась за насыпью. Все было по-прежнему спокойно, но я ощутила тревогу.
Закат заливал холмы охрой, облака пылали, точно петушиные перья. Лесистые горы за моей спиной потемнели. Взгляд вяз в сумерках, уже не разбирая мелочей. Только река белела теперь ярче, чем днем.
Подошла Очи.
– Он все еще хочет, чтобы мы воротились? – спросила она. – Неужели он трус? Здесь так хорошо и спокойно. Я видела много озер, над ними кружат утки, я бы настреляла их завтра, сегодня не стала, все же не наше пока место. Давай сложим постели и разведем огонь. А он пусть переходит к нам или остается без ужина – все мясо у моего седла.
Я молчала. Я не знала, что ей сказать. Вечерело быстро. Алый цвет уже вышел из воздуха, солнце скрылось за горы, осталась лишь серость. На востоке забелел почти прозрачный серп растущей луны. Высь была синей, но цвет исчезал, мутнел, чем ближе к земле, и наконец становился прозрачным, дымчатым, точно туман, он сбегал на землю, к кургану…
– Что так белеет, Очи? – тихо спросила я. Вид был настолько смутный, что я не понимала, не кажется ли мне это.
– Туман с реки, – пожала она плечами.
Молочная дымка все более явно собиралась у подножия насыпи, росла, постепенно поднимаясь вверх по камням. Я выпустила дыхание из открытого рта. Оно не стало паром: осенний воздух был холоден, но сух.
– Воздух сух, Очи. Берег не низок и не болотист. Это не река дышит.
Очи тоже поняла это и стала приглядываться к туману. Он нарастал, но не выходил из ограды. Тут ветер потянул с гор, растрепал нашу одежду, но тумана не тронул. И тогда мы различили в нем черные фигуры высоких людей.
– Чу, – выдохнули мы с Очи вместе.
– Уходим! – сказала я и хотела бежать к Учкту.
– Погоди, я хочу понять, кто это! – крикнула Очи.
– Ты дала слово! Идем!
– Погоди! Чего ты боишься?
– Разве не видишь сама? Это не духи, это иные создания.
– Так давай же узнаем их!
– Очи, ты дала слово. Уходим!
Между тем тени двигались вместе с туманом. И силу, странную, чуждую человеку, о которой говорил Талай, я уже ощущала.
Новый свист с правого берега заставил нас двигаться. Я вскочила на Учкту, подъехала к воде, обернулась – Очи, уже в седле, все медлила, а туман подползал к ногам ее коня.
– Очи! – крикнула я и послала Учкту назад. Но конь моей безрассудной девы был умнее ее и сам поспешил к реке. Я схватила его под уздцы, и мы переправились. Очи не сопротивлялась.
Только на другом берегу, отъехав, я отпустила ее. Мы спешились. Даже в темноте были ясно видны огромные тени, заполнившие весь левый берег.
– Я разведу огонь, – сказал Талай после того, как мы долго в тяжелом молчании наблюдали за ними.
Много хвороста мы потеряли на переправе, но на костер хватило. Мы провели ужин в молчании, не сводя глаз с берега Чу.
– Я не понимаю, кто это, – сказала Очи, и ее шепот показался нам громким. – Я послала своего ээ на ту сторону разузнать, но он отказался. Сказал, что они сделают его своим и мне не удастся его вернуть.
– Это Чу, – сказал Талай. – Первые жители этих земель, древние люди, не знавшие для себя невозможного. Так говорят темные.
– Они живые? Или это их мертвые тени? – спросила я. – Расскажи все, что ты знаешь.
– Темные считают их живыми. Они говорят: это был люд камов, они полжизни жили в солнечном мире, а полжизни – у тонких ээ.
– Так не живут камы, – фыркнула Очи. – Мать говорила, что это опасно: если много времени проводить в тонких мирах, тело истончается и умирает.
– Чу не были людьми, – сказал Талай. – Однажды они все решили уйти в тонкий мир, к ээ. Построили себе шалаши из огромных лиственниц, а на крыши нагрузили камней. Собрались вместе и подрубили столбы. Камни погребли их, но они остались живы. Они ушли в землю. Так говорят темные. Но темные боятся их, а страх может обманывать.
Костер потух, но Чу на том берегу были видны все так же ясно: черные, они не сливались с темнотой ночи.
– Что они делают? – спросила я шепотом. – Чего-то ждут? Ищут? Строят?
– Наутро все будет как прежде, – ответил Талай. – Вы девы Луноликой, вам больше других открыто, вы можете это узнать. Темные избегают Чу, оставляют жертвы перед насыпями, но скот выпасают в степях у их домов. Хорошо ли, можно ли это? Вот что надо узнать.
– Камка говорила, – сказала я, – когда сталкиваешься с неизвестным и видишь, что оно сильнее тебя, успокойся, наполни дух дружелюбием и отпусти его познать суть неизвестного.
Очи фыркнула.
– Камка всегда спокойна как вода и все делает долго.
Она поднялась, подстегнутая некой мыслью, подошла к воде и крикнула, сложив руки у рта:
– Хей! Я вижу вас! Я здесь! Хей! Кто вы?
Но тени не изменили своего движения и не показали, слышат ли Очи. Она продолжала кричать, но я видела уже, что это не приведет ни к чему. Тогда я поднялась на ближайший холм, села на плащ, расслабила дух, наполнив его дружелюбием, и отпустила на другой берег, пытаясь познать Чу.
Скоро Очи утихла, и наступило молчание ночи. Сон не сходил ко мне, но приятное, расслабленное оцепенение охватило тело. Сквозь полуприкрытые веки я видела серебристое сияние Молочной реки и темноту ее берегов. Луна заходила за дальние холмы, становилось совсем темно и холодно. Пять звезд небесной повозки сияли высоко, тогда как ее оглоблю скрывали размазанные тучки. Наши кони, Очи у воды, Талай возле костра – все живое казалось ярким, светящимся в темноте. Я поняла, что вижу суть, как учила Камка, и обратилась на левый берег.
Меня поразило то, что я увидела: вместо темных теней огромные бледно-синие языки пламени двигались там. Чу не были людьми, пусть даже древними камами: все люди светятся, подобно солнцу. Они не были духами: те имеют тяжелые темные цвета. Их природа была иной, как у огня, что, говорят, вырывается из-под земли. Мой дед бывал в таком месте: из щели в скалах выходил почти прозрачный огонь с голубыми языками и не гас никогда. Ему не нужно было дерева, чтобы гореть, сама скала рождала его, и люди, жившие в тех местах, почитали и оберегали и пламя, и скалу, и кидали в щель живых людей – в жертву священному огню… Но я зря отвлеклась от Чу: их природа померкла для меня, и вновь темные тени бродили на том берегу.
Я снова погрузилась как бы в дремоту и направила свой дух в их сторону. Образ странной, призрачной земли проявился передо мной. Это не был мир тонких ээ, но это был иной мир, созданный волей Чу. Мир, куда они ушли.
Это была широкая местность. Ни деревьев, ни трав не было там, лишь лежали отдельные камни, огромные, размером с повозку. Дома с круглыми крышами, без дверей, как шатры, были разбросаны там, но сделаны будто из глины. Ни светила, ни огней – все заливал тот же голубоватый свет. И только река текла такая же, как здесь. И через нее был перекинут мост, но я знала, что ведет он не на правый берег, а к нам – в живой солнечный мир. Так же, как тончайший мост над Желтым морем ведет в мир ээ-борзы.