Он боязливо оглянулся на дверь, понизил голос и продолжал уже более спокойным тоном:
— Как ты не понимаешь?.. Вот болтают, что не надо, а ведь найдется человек, соберет все эти разговоры, отнесет старшине и скажет: "Там был и Мурад, сын Карлы-кузнеца". Вот и свалится на нашу голову еще беда. А у нас их и без того полна кибитка.
И Карлы долго еще поучал угрюмо молчавшего сына, а Набат, вздыхая, жужжала веретеном, пряла бесконечную серую нить.
На другой день рано утром Карлы выпил по обыкновению чайник зеленого чаю. В голове посвежело, прояснились мысли, и он подумал: "Да нет, не может этого быть! Это какая-то ошибка! Должно быть, есаул все напутал…"
Он встал, погладил бороду, взял у Набат очки и повестку на подати и задумчиво побрел из кибитки мимо кузницы к старшине Кулману.
"Ну да, это надо было отдать Мергену, а он мне принес… Да и как не перепутать, когда ему сунули в руку целую пачку таких же бумажек? Вот он и напутал… А я как платил за две кибитки, так и буду платить…"
И чем ближе он подходил к дому Кулмана, тем больше росла в его сердце уверенность, что все это пустая ошибка, из-за которой и не стоило вчера так волноваться.
Карлы вошел во двор Кулмана, прошел мимо кибиток с дымившимися тюнюками на веранду, тихонько отворил дверь и всунул в щель голову.
Кулман и его четыре эмина в это время лежали на ковре, облокотившись на мягкие пуховые подушки, а писарь Молла Клыч сидел рядом с ними и поглаживал свою черную бороду. Перед ним на ковре лежала раскрытая счетная книга с такими же завитушками, как на бумажке, которую принес есаул Карлы. На книге лежала ручка с пером, рядом стояла чернильница.
Услышав скрип двери, Молла Клыч повернулся к Карлы и крикнул:
— Куда ты прешься? Не видишь, люди заняты царской службой!..
Карлы растерялся, не знал, что и делать. А ну как эта их царская служба затянется до вечера? А ему ведь работать надо.
— Ну, что ты торчишь? — совсем уж грозно закричал Молла Клыч. — Встань вон там у веранды и жди. Когда надо будет, позовем. Закрой дверь!
Карлы тихонько закрыл дверь, сошел с веранды и покачал головой.
"Эх, неладно получилось!.. Ну, да я сам виноват, не вовремя пришел…"
А "царская служба" старшины, эминов и писаря заключалась в том, что они делили между собой воду, отнятую под разными предлогами у бедняков крестьян, и попутно болтали о том да о сем.
Когда Карлы вышел, Кулман величественно потрепал Молла Клыча по плечу и сказал:
— Молодец, так и надо! Ильяс-торе умный человек. Он говорил мне: "Не надо близко подпускать к себе всю эту рвань! Ты старшина, ты представитель царской власти. Тебя все должны бояться. А если тебя не будут бояться, так тебя и уважать никто не станет. К тому же, говорит, у тебя большие торговые дела, и не можешь же ты бесполезно тратить время на этих вшивых крестьян". Ну какая мне может быть польза от этого Карлы?
— Да, это верно, — согласились эмины.
У Молла Клыча забегали острые умные глазки, и, поглаживая бороду, он стал расхваливать Ильяса-торе, которого давно уже разглядел и считал большим болваном, случайно оказавшимся в чести. Но он был тонким дипломатом и не скупился на похвалы:
— О, Ильяс-торе — это человек, насыщенный водой науки! Это жилище самого разума! Язык его — цветистый ковер, а слова его сладки, как мед. Когда он говорил на выборах, мне казалось, что я слышу пенье соловья. Это большой человек. И как он тебя любит, Кулман!
— Ну а как же! — самодовольно сказал Кулман и усмехнулся, вспомнив, сколько хивинских халатов, сколько кусков сукна, сколько бочек вина да и денег стоила ему эта любовь Ильяса-торе. Да, Ильяс-торе умеет ценить свои чувства!
Карлы, переминаясь с ноги на ногу, простоял возле веранды около часа. Наконец Молла Клыч открыл дверь и крикнул:
— Войди, Карлы!
Карлы вошел торопливо и встал у порога.
— Ну, что у тебя? Рассказывай, — сказал Кулман, не глядя на Карлы.
Карлы присел на корточки и протянул Молла Клычу бумажку — повестку на подати.
— Вот мой рассказ.
Но Молла Клыч и не подумал взять эту бумажку. Да и зачем ему брать, когда он отлично знал, что в ней было написано.
— Ну чего ты там суешь? Кому это нужно? — рассердился Кулман. — Говори, зачем пришел? С жалобой, что ли?
— Да не с жалобой, нет, — кротко заговорил Карлы. — Но есаул напутал, должно быть, — не ту бумажку мне дал. У него ведь много было бумажек. Как не напутать? Уж очень большая подать… На пять кибиток!
— Э, Карлы, у тебя, должно быть, мозги прокисли! — засмеялся Кулман, довольный своей шуткой. — Попусту винишь есаула!
— Да я не виню, но не может же быть, чтобы за пять кибиток! Откуда же их столько взялось! У меня всего-то кибитка да мазанка сына. И я всегда платил за две кибитки.
— Да мало ли что мы раньше платили! Раньше-то я за гроши покупал в Хиве шелк, халаты. И кожа и хлеб пустяки стоили, а война вздула цены. И за лисью шкуру ты сколько брал с меня раньше?.. Видишь, что было, то прошло. Теперь все вздорожало.
— Так вот я и говорю, что теперь и за две-то кибитки нечем платить…
— Э, опять ты свое! — недовольно поморщился Кулман. — За тебя воюет народ на фронте. Царю нужно кормить, обувать, одевать своих солдат. Или ты против этого? Тогда так и скажи.
— Да нет, я не против… Только где же у меня пять кибиток?
— А ты посчитай получше! У тебя пять взрослых сыновей, разве не ты, а царь виноват, что они до сих пор не обзавелись кибитками? Ты вот сплетничай, чеши язык побольше в кузнице, у тебя и последняя кибитка развалится. Да у тебя еще и мазанка, да кузница твоя стоит двух кибиток. Вот и выходит, что с тебя надо бы взыскать за восемь кибиток.
— За восемь! — ужаснулся Карлы. — А чем же платить-то?..
— Да, за восемь, — наседал на него Кулман. — И Кара-Буга взыскал бы! Деньги нужны царю на войну. А я уж и так скинул тебе за три кибитки: ведь мы из одного рода с тобой. И ты уж не говори никому об этом, не выдавай меня, а то мне придется наложить на все восемь. И не увиливай от царской подати, плати скорее!.. И ступай домой! Не мешай нам!
Молла Клыч искоса посмотрел на Кулмана и подумал:
"А он не так глуп, как я думал! Правильно действует. Теперь этому дурню Карлы уже счастьем покажется заплатить за пять кибиток. Нет, с Кулманом надо держать ухо востро!"
Карлы, запуганный восемью кибитками, совсем растерялся, жалко пробормотал:
— Да нет, кому же?.. Я уж никому не скажу…
Вышел на веранду, и у него вдруг в глазах потемнело, зазвенело в ушах. Он привалился спиной к стене, и до него как бы откуда-то издалека долетел веселый взрыв смеха эминов, Кулмана и Молла Клыча.
"Чего это они? Уж не надо мной ли? Не забыл ли я там свои чарыки?.."
Он посмотрел на ноги. Чарыки были на нем. Он пересилил слабость и побрел мимо больших белых кибиток.
Из одной кибитки, высунув голову, озорно посматривал на него черноглазый мальчишка в тюбетейке, лет тринадцати, любимый сын Кулмана. А за кибитками, гремя цепью, металась и, задыхаясь от злобы, яростно лаяла огромная рыжая овчарка, которой боялся весь аул.
Карлы не обратил особого внимания ни на свирепый лай овчарки, ни на озорной взгляд мальчишки и только вышел за синюю калитку, как во дворе кто-то свистнул.
"Должно быть, это мальчишка", — подумал Карлы и тотчас услышал за собой чье-то хриплое дыхание; вдруг кто-то прыгнул ему на спину, вцепился в халат и повалил на землю.
"Ну, конец! Разорвет!" — с ужасом подумал Карлы, услышав над самым ухом яростный, злобный хрип рыжей овчарки, закрыл глаза, и сейчас же ему ударил в уши дикий вопль Мурада, и он почувствовал, что со спины свалилась тяжесть.
Он проворно встал на ноги и с не меньшим ужасом увидел, как в облаке пыли страшно извиваются Мурад и овчарка и как Мурад душит овчарку, навалившись на нее всем телом. Одной сильной рукой молотобойца Мурад придавил разжиревшую, как баран, овчарку мордой к земле, а другой камнем бил по затылку.
Карлы метнулся было к нему на помощь, но собака вырвалась из рук Мурада и с жалобным воем и визгом бросилась в калитку, во двор, волоча ноги. Злобно завизжал и мальчишка во дворе. На веранду из дома выскочил Кулман, а следом за ним Молла Клыч и эмины и с недоумением смотрели то на собаку, то на мальчишку, рыдавшего от злобы к Мураду и от жалости к собаке, то на побагровевшего, запыхавшегося Мурада, то на Карлы в разодранном на спине халате.
— Если у вас есть еще такая собака, — запальчиво крикнул Мурад, — натравите, доставьте себе удовольствие, я и с ней справлюсь!
Карлы дернул его за рукав:
— Да ты что, с ума сошел?
И они оба повернулись и пошли домой.
"Хорошо, что я вовремя пришел, а то пришлось бы нынче хоронить отца, — думал Мурад, тяжело дыша. — Недаром я так беспокоился".
И в самом деле, когда Карлы ушел к Кулману, Мурад один работал в кузнице, посматривая в окошко и поджидая отца. Прошел час, а отца все не было. "Уж не случилось ли чего? — забеспокоился Мурад. — Да нет, что там может случиться? Наверное, этот негодяй Кулман кричит на отца, а он стоит и мнет в руках шапку. И чего он ходит, зря унижается? Я бы на его месте такое завернул этому Кулману! Он бы у меня поморгал глазами…"
Он подождал отца еще четверть часа и не вытерпел, решил пойти и сказать отцу: "Да чего ты унижаешься? Только время зря тратишь. Разве есть сердце у этих людей? Пойдем домой!"
Он подошел к дому Кулмана как раз в тот момент, когда Карлы в глубокой задумчивости вышел из калитки на улицу и на него прыгнула овчарка.
— Ну, отец, — сказал Мурад, немного успокоившись, — ты и теперь не будешь называть этих негодяев негодяями?
— Э, да потише ты! — со стоном пробормотал Карлы, изнемогавший от навалившихся на него несчастий.
В тот же день весь аул облетела весть, что Мурад, сын Карлы, изувечил рыжую овчарку Кулмана так, что она еле ползает на брюхе, и все этому радовались. И писарь Молла Клыч, которому эта овчарка разорвала когда-то новые брюки из дорогого сукна и, наверное, сорвала бы с него не один кусок мяса, если бы не подоспел к нему на помощь есаул со своей толстой палкой, довольно улыбался и думал: "А молодец, молодец этот мальчишка Мурад!.."