ли они перегнать скот на обильные пастбища к подножию Копет-Дага.
Узнал об этом народ и обрадовался:
— И мы туда же погоним свой скот! И у нас теперь будут и масло, и пенка, и каймак!
Выехали из крепости на летовку со скотом, с кибитками, с палатками. Отцу с матерью некого было пасти, не было у нас скота, и они остались в крепости. А меня попросили соседи помочь им перегнать скот, и я ушел с ними на летовку. Там, в степи, в низине, покрытой густой травой, были колодцы, не такие глубокие, как в Каракумах — в двадцать, тридцать сажен и с горькой водой, а поменьше, глубиной в одну-две сажени и с хорошей пресной водой. Это возле Бахардена. Вокруг этих колодцев поставили рядами кто кибитку, кто палатку, получился целый аул. А вокруг аула с четырех сторон торчали высокие песчаные холмы.
На всякий случай, чтобы иранцы не застали врасплох, на холмах вырыли рвы-окопы, обсадили их, чтоб не видно было, кандымом, черкезом, саксаулом и стали жить.
Об этом пронюхали шпионы шаха Наср-Эддина и сказали ему:
— В таком-то месте на летовку выехали туркмены, безоружные. Если их сейчас окружить, то можно считать, что мы завладели всем Аркачем[33] и всеми его богатствами.
Наср-Эддин сейчас же собрал много конников, начальником назначил Джапаркули-хана и сказал ему:
— Если ты завладеешь всем Аркачем, зальешь его кровью туркмен, сделаю тебя ханом всего Аркача. Что хочешь с ним, то и делай!
И всем ханам Хорасана написал приказ, чтоб они со своими войсками присоединились к Джапаркули-хану и помогли ему бить и резать туркмен.
И вот Джапаркули-хан, волоча с собой пушки, с барабанным боем двинулся на нас. К нему примкнули еще ханы мелких крепостей.
Мы этого ничего не знали. Только проснулись раз на рассвете, глядим — иранцы туча тучей, весь сброд Наср-Эддина окружает нас со всех сторон. Все выскочили из кибиток, из палаток. Крик поднялся. Что делать? Как обороняться? Сразу две сотни стрелков со своими хырлы[34] побежали во все стороны — на холмы, в окопы. Сотня лучших конников вскочила на простых рабочих лошадей. Остальные хватали что попало — кто нож, кто саблю. Женщины привязывали к шестам ножницы, какими стригли овец, делали пики. А старики, старухи, ребятишки кинулись с лопатами укреплять окопы. Вот и собралось у нас такое войско.
И, как назло, не было среди нас ни одного сердара, ни одного богатыря, который умел бы командовать войском. Что ж, сами стали командовать. Нашлись и трусы среди нас. Особенно один человек. Он учился когда-то в Бухаре, и его прозвали за это Мулла Кути.
Он боялся иранцев, не любил выезжать из крепости. А тут один бай уговорил его:
— Поедем на летовку! Все едут. Ты знаешь молитвы и пригодишься там и живым и мертвым. Заработаешь бурдюк масла, поешь пенок и каймака.
Он и соблазнился. А тут, как увидел иранцев, поднял вой, начал ругать этого бая:
— Пусть сгинет твоя пенка и каймак и все твои живые и мертвые!
А потом свою жену и сыновей:
— Это все вы: поедем да поедем! Вот вам и пенка и каймак!
Он так кричал, как будто на него одного напали иранцы. Старший сын его не выдержал и крикнул:
— Отец, да разве твоя душа слаще других? Будем защищаться!
— Чем?.. Твоя мать, что ли, защитит нас ножницами?
Народ собрался посреди коша, кто с ружьем, кто с ножом, кто с саблей, стали совещаться. Один из белобородых стариков сказал:
— Мы сами не справимся с иранцами. Их вон ведь сколько! Надо послать гонца в крепость. Если один конь не доскачет, перехватят иранцы, другого пошлем, а там и третьего. А если, как говорится, три раза будет пусто, ничего не поделаешь, придется самим биться до конца. Там, где войска шаха, нет колодцев, поэтому они будут стараться как можно скорее разбить нас, начнут атаку за атакой, это-то и погубит их. Но вот беда — у нас мало свинца и пороху. Больше трех дней не продержимся. Надо послать гонца на хорошем коне.
У одного геоктепинца был конь Дордепель. Ему только что исполнилось четыре года, а про таких коней говорит народ: "Для коня после четырех лет нет таких переходов, которые он не мог бы преодолеть". Стали думать: кого послать на этом коне, кто может прорубить саблей дорогу коню и себе в кольце иранцев?
Молодежь закричала:
— Я! Я поеду!..
А хозяин Дордепеля сказал:
— Конь мой, и пусть на нем скачет мой младший сын. Если конь не погибнет, то и сын мой жив останется.
И он повязал на шею своему младшему четырнадцатилетнему сыну красный платок. А у мальчишки так и загорелись глаза. Он надвинул на лоб папаху, заткнул за кушак полы чекменя из верблюжьей шерсти и вскочил на Дордепеля. Отец его взял коня под уздцы, подвел к краю окопа. Дордепель поднял голову, оглянулся, посмотрел на нас большими, как два яблока, глазами, заржал, вроде как прощался с нами, и полетел вперед, в низину.
Иранцы все время наблюдали за нами с холмов, увидели Дордепеля и со всех сторон поскакали к нему наперерез. И откуда только ум такой взялся у этого Дордепеля? Он все понимал, как человек. Так ловко увертывался от иранцев, как будто играл с ними. То в одну сторону кинется, то в другую.
А хозяин коня от волнения рвет в руках шапку и то присядет, то вскочит. Еще бы! И сын любимый, и конь любимый! Заволнуешься.
И вдруг Дордепель нашел лазейку, рванулся вперед и, как сокол, пролетел между толпами конных иранцев и пропал из глаз, как сквозь землю провалился. Те, должно быть, рты поразинули и глазам своим не поверили. Но вот он далеко-далеко выскочил на холм с такой силой, что видно было, как у мальчишки на шее затрепетал красный платок, и опять скрылся из глаз.
— Ну, теперь уж никто его не догонит и никакая пуля его не возьмет! — легко вздохнув, сказал хозяин Дордепеля, сразу повеселел и надел рваную папаху на голову.
Он, видишь ли, для того и повязал сыну платок на шею, чтоб знать, насколько вынослив конь. Если платок затрепетал — значит, конь не растерял еще силы.
Ну, иранцы, конечно, повернули назад и затрусили мелкой рысцой.
Да, в те времена люди смело вверяли свою судьбу коню! Конь был верным другом и спасителем. Потому-то народ и говорил:
"Встань поутру, повидай своего отца, а потом своего скакуна!" Конь считался дороже жены и матери.
Ускакал Дордепель, и у всех у нас, у старых и у малых, зародилась надежда: ну, теперь наши головы спасены, хоть они и лежат под мечом палача! Даже Мулла Кути и тот повеселел, перестал выть, а до этого все не верил, ворчал:
— Да разве он прорвется сквозь эту гущу войск?
— Зембирек выстрелил!.. Не поднимайтесь! Бегите скорее вниз! — крикнул один из пожилых людей.
Кто куда кинулись с холма вниз, но снаряд зембирека, самого дальнобойного иранского оружия, не долетел до нас, упал на бархан и только пыль поднял.
Старики собрались в низине и стали совещаться, как лучше организовать оборону. Ведь надо было продержаться по крайней мере три дня. Не шутка!
Один сказал:
— В старину говорили: "В драке не совещаются". А если враг ворвался в нашу страну, надо бить его, кто чем может. Ведь мы не первый раз видим перед собой эти полчища шахских войск, не раз бились с ними, знаем их повадки. Они не очень-то храбры, дорожат своей жизнью, а мы за свои земли, за родину, за семьи не пожалеем свои головы и, как и раньше бывало, разобьем войска шаха. Как стемнеет, пойдем в атаку и не дадим нечистым спокойно спать.
Другой сказал:
— А дотемна иранцы, конечно, наведут на нас все свои пушки, зембиреки, ружья и поднимут большой шум. Они всегда так делают. Но у нас не заячьи сердца, не испугаемся, не бросимся бежать кто куда.
На этом совещании выбрали начальников конницы, стрелков, пеших. А самый старый старик поднял руку и благословил народ на битву:
— Пусть ваши сабли будут острыми, пули меткими! Юноша, проливший кровь за родину, ни о чем не должен сожалеть. Бейте врага, который напал на нас! В этом нет никакого греха.
После полудня Джапаркули-хан и в самом деле повернул на нас все пушки, все ружья и открыл такую пальбу! Тут я в первый раз в жизни услышал рев пушки… Но это бесполезный был шум. Снаряды с визгом летели на нас, их хорошо было видно, но они не долетали до коша. Иранцы с перерывами дали несколько залпов, а наши стрелки, прячась за барханы, обстреляли их наводчиков. Тем дело и кончилось.
Вечером стемнело, и вокруг аула во всем стане иранцев запылали костры, и видно было, как возле них ходили темные фигуры. Доносился шум, крик, разговоры.
И я тут вспомнил, как, бывало, в детстве соберемся мы в кибитке, заспорим, поднимем крик, а старшие говорят нам: "Да что вы шумите, как иранское войско!"
И верно, шум шел по всему их лагерю. А у нас тихо было, даже кони не ржали и собаки не лаяли, как будто все ушли с летовки и крепко заснули. Но никто не спал, кроме малых ребят, все готовились к бою.
Около песчаного мыса у окопов сидело человек двести. Широкие суконные штаны они засучили до колен, рукава рубах закатали выше локтя, за кушаки заткнули длинные ножи и, накинув на себя чекмени, с обнаженными саблями в руках внимательно присматривались и прислушивались: что делает враг?
А войско шаха, как всегда, для устрашения противника дало залп из всех пушек и ружей. Вспыхнул порох, осветил всю местность. И шум в лагере иранцев стал затихать, и скоро все стихло. Костры погасли. Показалась луна. Молодым уже не терпелось, и они стали торопить начальника:
— Сердар-ага, пора уж!
А начальник, седобородый старик, посмотрел на луну и спокойно сказал:
— Да, в пустыне, когда поднимается луна, волки нападают на стадо овец. Идите и режьте врагов, как волки овец! Хоть одного убьете — и то хорошо.
И вот пешие, около двухсот человек, разом скинули с себя чекмени, обувь, бросили ножны от сабель, чтоб не мешали, и босиком так тихо пошли в бой, что иранцы и не услышали ничего, пока их не начали рубить.