Ну, пойдем, покажу тебе наших колхозных коней.
Ниязмурад встал, надел халат, подпоясался длинным белым кушаком, надвинул на лоб старинную туркменскую шапку и всунул свои большие ноги в калоши.
Ниязмурад хотя и опирался по-стариковски на палку, но шел бодро. Он повел меня не по улице, а ближней дорогой через колхозный виноградный сад — по узкой тропинке. Он впереди, я за ним, как полагается по туркменскому обычаю.
Он шел и рассказывал, то размахивая, то ударяя палкой о землю.
— И сколько я видел на своем веку знаменитых туркменских коней! Глянешь, бывало, на какого-нибудь красавца, так дрожь тебя и прохватит. Жизнь бы отдал за такого коня! Был у нас Кара-Куш. Так тот однажды сокола обогнал! Верно говорю. Я сам это видел.
— Да как же он мог обогнать? Как он мог состязаться с птицей? — удивился я.
— А вот слушай! У одного человека был сокол. Он не кормил его день, два. Потом пришел на скачки, отдал сокола сыну, который стоял на том месте, откуда кони должны были бежать, а сам встал там, куда кони должны были прибежать. Как это теперь по-вашему-то называется?
— У финиша? — сказал я.
— Ну да, у финиша. И вот пустили одного Кара-Куша. Только он вытянулся, выбросил ноги, хозяин сокола сейчас же замахал рукой и стал звать сокола, как звал его всегда на кормежку. Сокол ринулся вперед вместе с Кара-Кушем. Конь не понял сначала, с кем же он состязается, замотал головой, смотрит по сторонам. А народ кричит во все горло. Кара-Куш увидел, что над головой у него машет крыльями сокол, хочет его обогнать, прижал уши, рванулся вперед и обогнал сокола, оставил его за собой на расстоянии — ну, как бы тебе сказать, — ну, как бросить вот эту палку.
Мы подошли к колхозному саду с пышной зеленью, за которой виднелось большое красивое строение. Ниязмурад ткнул палкой в воздух и сказал:
— Ну, вот и наши конюшни! В старину таких не было ни у ханов, ни у беков. Да и дома-то их были не лучше наших конюшен. Я каждый день сюда хожу посмотреть, порадовать свое сердце. Не схожу, так и заснуть уж не могу, вроде как главного дела не сделал. Ну и следить ведь надо за народом, показать, как надо ухаживать за конями. А кони у нас породистые, потомки наших славных древних коней, каких вывели наши деды и прадеды. Да и ругаю же я своего сына Нурака. Ведь он теперь заведует коневодческой фермой. Сидит в конторе, шелестит бумажками, а то уедет на целый день в Ашхабад. Долблю, долблю ему. "Брось ты эти бумажки! Твое место возле коней, в конюшне!" А он смеется. Ну что с ним будешь делать? Вот если бы мой младший сын Чары заведовал фермой, так его за уши не оттащил бы от коней-то! В меня пошел, любит коней, но другим делом занят.
Когда мы вошли в конюшню, там хлопотали четыре подростка. Они поздоровались с нами и опять принялись за свое дело. Я посмотрел на длинный ряд стойл, на чисто подметенный коридор, на лоснящиеся спины, на точеные морды коней, повернувшихся к нам, на их большие умные глаза, на нервно раздувающиеся ноздри, вдохнул в себя этот своеобразный острый запах конюшни и заволновался, заговорила во мне моя туркменская кровь. Повеселели, ожили глаза у Ниязмурада.
В первом крайнем стойле стояла красивая матка с только что родившимся белоногим жеребенком. Увидев нас, она занервничала, насторожилась, подняла голову и запрядала ушами.
— Видишь белоногого? — сказал Ниязмурад. — Красавец! Его старшего брата, тоже белоногого, наши колхозники послали в подарок маршалу Ворошилову. Не хуже того, на котором он раньше ездил. Я видел того на картинке. Хороший конь, но не лучше нашего. Я еще мальчишкой был, когда по всей Туркмении славился Акбилек[38]. Так вот, должно быть, эта матка и ее сыновья от него пошли. А вот смотри — рядом с ней потомок Кара-Куша, а этот вот — потомок Дордепеля. Дордепеля давно уже нет, а кровь его, огонь его еще горит в его потомках.
Ниязмурад повел меня дальше, показал палкой на двухгодовалого коня и вдруг поджал губы и наморщил лоб.
— Вот этот… как же его зовут-то? Теперь такие названия дают коням, что и не запомнишь, а вспомнишь, так не выговоришь. Так старший брат этого коня участвовал в пробеге Ашхабад — Москва. Я тогда, во время этого пробега, и днем покоя не знал, и ночью спал как на горячих углях, все думал: "А ну как осрамятся наши кони?" Ведь до Москвы-то почти пять тысяч километров. Это не шутка! Машина и та не выдержит, сломается. А кони выдержали. И с конем, говорю тебе, ничто не может сравниться. И главное-то чудо не в том, что они до Кремля дошли и домой вернулись, а в том, что они наши, колхозные, а не ханские. Все самое лучшее нам отдали, крестьянам.
Когда мы подошли к последнему стойлу, Ниязмурад заглянул в него, вдруг нахмурился, повернул голову в сторону коридора и сердито закричал:
— Эй, сын мой! А ну, поди, поди-ка сюда!
На крик сейчас же прибежал один из подростков. Старик ткнул палкой в кучу навоза.
— Это что же такое? Разве можно таким коням стоять в навозе? Так-то вы за ними смотрите?
— Ниязмурад-ага, — хлопая глазами, начал оправдываться парень. — Это он сейчас только… Видишь, еще пар идет. А мы убирали.
И бросился в угол за метлой и совком. Старик смягчился и уже спокойно сказал:
— Все время смотреть надо… У тебя вон и совок и метла есть. А мы в старину из-под таких коней руками собирали навоз в подол рубахи… Ведь вот говорил я председателю колхоза: "Давай я буду смотреть, ухаживать за конями". А он все смеется: "Нет, Ниязмурад-ага, то, что ты можешь сейчас отдыхать в прохладной тени, для нас дороже всего. Ведь за это мы и боролись". Что с ним поделаешь? Он думает, что я совсем уж состарился.
Мы обошли все стойла, вышли из конюшни и сели в тени на ящик. Перед нами на приколе крутился превосходный конь, покрытый попоной из старой кошмы.
— Фу-ты! Ну и нарядили коня! — опять рассердился Ниязмурад. — Ты посмотри только! Ведь это конь всего нашего народа, колхозный конь, а его нарядили, как, бывало, я своего коня наряжал. Да я-то нищий был, а сейчас почему же? Неужто у вас не нашлось ничего получше для такого коня? — сердито крикнул он подростку, который стоял в воротах конюшни и улыбался. — Ведь это все равно что взять жену-красавицу и нарядить ее в лохмотья.
— Ниязмурад-ага, — сказал подросток, — у нас все есть — и новая попона, и новая сбруя. Когда выезжаем на нем, все новое надеваем, а дома-то и в старой сойдет. Экономить надо!
Ниязмурад покачал головой.
— Это все равно как в старину говорил сын одного богача: "О, у меня есть такие чарыки. Новые!.. На них и шерсть еще не вытерлась". — "А где же они?" — "Дома". Так и проходил он всю жизнь в рвани, а новые чарыки дома сгнили. Так и тут. Все чего-то жалеют!.. А ведь это наш лучший конь Улькер, наша надежда. Он родился и вырос в нашем колхозе. И еще ни один конь не мог его обогнать. А коней-то на скачки приводят чуть не со всей Туркмении, и из Мары, и из Ташауза, и даже из Казахстана. Казахи от нас взяли ахалтекинцев и тоже разводят теперь хороших коней. Говорят, в Геок-Тепе появился молодой конь Саяван, чуть ли не лучше Улькера. Не знаю, не видел. Да вот скоро скачки будут, посмотрим, чей конь лучше. А вы поили коней-то? — вдруг круто повернулся Ниязмурад к подростку, все еще стоявшему в воротах конюшни.
— А как же, поили и еще будем поить.
— А где же конюха-то?
— В поле поехали. Им сейчас тут нечего делать. Мы и одни справимся.
— Э! — только крякнул Ниязмурад и махнул рукой.
Через четверть часа мы пошли домой. Возле колхозного сада я простился с Ниязмурадом и зашагал на железнодорожную станцию, чтобы с вечерним поездом добраться до Ашхабада.
Вечер был тихий и теплый. Я шел среди полей по пыльной дороге и радовался, как тот счастливец, который пошел искать своего осла и нашел целое царство. Я ехал сюда, чтоб расспросить Ниязмурада про текинских коней, а он рассказал мне целую эпопею не только про коней, но и про суровую жизнь моего мужественного народа во времена, к счастью, давно уже минувшие.
Только теперь я понял, что такое конь для туркмена и почему так вдруг закипает во мне кровь, когда вижу перед собой скачущего красавца коня, быстрого, как сокол. Конь — это жизнь, история моего народа. Как же не закипеть крови?
В день Первого мая после дождя на рассвете дул мягкий влажный ветер. Под голубым весенним небом по всему Ашхабаду трепетали красные флаги, гремела музыка, и празднично одетый народ с цветами и песнями сплошным потоком шел на демонстрацию.
А после демонстрации весь народ повалил за город к ипподрому, на скачки. Когда я пришел туда, там уже шумело взволнованное море людей, переливавшееся на солнце всеми цветами радуги. Легковые, грузовые машины протяжно ревели и с трудом пробирались сквозь густую массу народа.
Никакой футбол не может сравниться со скачками. Я видел в Москве на стадионе во время футбольного состязания огромное скопище народу, но не видел в толпе почтенных стариков. Все больше молодежь. А в Ашхабад на скачки со всей округи собираются и старые и малые. Это наш народный праздник. Как же усидеть дома?
Впервые я попал на скачки до революции, когда мне было тринадцать лет. И тогда, как и теперь, была весна, но между той и этой весной лежит уже гигантская пропасть. Тогда вокруг ипподрома был пустырь, поросший колючкой. В колючках ютились и выли ночами шакалы. Ипподром был обнесен высокой глинобитной стеной, показавшейся мне тогда какой-то унылой и убогой. Вокруг стены стояли толпы утомленных, бедно одетых людей. По улицам в бурых тучах пыли в фаэтонах ехали к ипподрому баи в красных халатах и белых папахах. Я смотрел на них с изумлением, как на иностранцев, как на людей из другого, чуждого мне мира.
А теперь от пустыря с колючками и следа не осталось. С одной стороны высятся огромные корпуса фабрик и заводов, с другой — учебного комбината и со всех сторон — многоэтажные дома. Стена ипподрома, казавшаяся мне раньше такой высокой, теперь словно в землю вросла и кажется совсем уже низкой по сравнению с обступившими ее со всех сторон новыми зданиями.