Кипит, волнуется пестрый, празднично одетый народ, и не видно ни ослов, ни верблюдов и ни одной унылой фигуры. Подъезжают колхозники в грузовых, легковых машинах, некоторые из дальних аулов. По улицам Ашхабада вместо былых фаэтонов движутся к ипподрому одна за другой "Победы" и "Москвичи", и все гудят, все настойчиво требуют дороги.
Вот и из моего родного аула приехали три грузовика и две легковые машины. Из легковой с трудом вылез Ниязмурад, оперся на палку и посмотрел кругом на дома, на фабрики, на волнующееся море людей.
Я подошел к нему и поздоровался.
— И ты здесь, — ласково сказал он и улыбнулся.
И опять посмотрел вокруг.
— А Ашхабад-то и не узнаешь. Я всего три года тут не был и сейчас вроде как в чужой город попал. Ведь вон что настроили!
Мы пошли на ипподром под навес, где уже плотно друг к другу сидели зрители. Ниязмурада хотели посадить на почетное место в первом ряду, но он махнул рукой:
— Нет, эти места не для нас. Чего тут тесниться? Наше место там, на широком поле.
И он ткнул палкой вдаль, где на открытом месте стояли кони — участники скачек, тренеры и их палатки. С разрешения администратора мы прошли туда. Там уже стояло и сидело много стариков. Некоторые из них были чуть моложе Ниязмурада, и мне странно было слышать, как Ниязмурад, обращаясь к ним, назвал их "ребята". Старик поговорил с ними, и мы подошли к палатке тренера колхоза имени Сталина, вокруг которой толпилось много детей и взрослых. За палаткой лежали мешки с ячменем для коней. На зеленой полянке, в двух шагах от палатки, сидели два седобородых старика. Один широкоплечий, плотный и, видимо, сильный старик, лет семидесяти, а другой сухой, тонкий, с длинной бородой, лет шестидесяти пяти. Тут же на приколе стоял красавец Улькер. На нем была новая сбруя.
Ниязмурад внимательно осмотрел его и остался доволен:
— Ну вот, так и надо украшать коня! А то нарядят в старую попону!.. На осла и то приятней смотреть.
Потом он посмотрел на другого коня, крутившегося вокруг кола возле другой палатки. Брови его вдруг вскинулись вверх, глаза расширились. Он ткнул в сторону коня палкой и спросил:
— Эй, ребята, а это что за конь?
Худой длиннобородый старик, сидевший на лужайке, встал, посмотрел на коня и сказал:
— Это Саяван из колхоза "Свободный Туркменистан" Геоктепинского района. Хороший конь! Правда?
Другой, плотный старик, нервно затеребил свою бороду.
— Вот он-то, Ниязмурад-ага, и будет нынче состязаться с нашим Улькером. Как думаешь, обгонит он Улькера?
Ниязмурад ничего не сказал, как бы с полным равнодушием отвернулся от Саявана и ткнул палкой в другую сторону:
— А это чей конь?
— Колхоза Ворошилова.
— А тот?
— Колхоза "Коммунизм" Каахкинского района.
— А вон тот что за конь?
— Тот издалека пришел. Из Казахстана.
Ниязмурад долго и внимательно осматривал красивых, нетерпеливо топтавшихся коней марыйского, ташаузского колхозов и разных конных заводов. Потом подошел к Саявану — сопернику Улькера, долго молча смотрел на него и так же молча вернулся к палатке.
— Хороший ведь конь? Правда? — спросил худой старик.
Ниязмурад сел на мешки с ячменем и как-то нехотя ответил:
— Ничего… Может потягаться с Улькером. Ну, да посмотрим еще…
Напускным равнодушием он, видимо, хотел скрыть свое волнение, свою тревогу за Улькера, за честь своего колхоза.
А шумная толпа зрителей все росла, увеличивалась. Все места давно уже были заняты, а у входа теснилась, напирала огромная толпа. И даже в домах вокруг ипподрома все балконы и окна были забиты народом.
Заиграла музыка. Кони занервничали, запрядали ушами, затанцевали вокруг своих кольев. Один, закусив удила, взвился на дыбы. Другой, вытянув шею, тревожно заржал. Третий в такт музыке забил ногами о землю.
Заволновался и народ. Один из стариков вдруг запахнул на груди халат.
— Что, холодно? — спросил другой. — И мне кажется, вроде легко я оделся. В эту пору никогда так холодно не бывало. Время косить, а холод.
А холода-то и не было. Солнце хорошо пригревало. А зябко им показалось от их нетерпеливого волнения.
Судьи скачек взошли на трибуну. Волнение усилилось. Перед трибуной выстроились одни молодые кони, которые должны были пробежать только тысячу метров. На одних сидели наездники в жокейских костюмах, на других — попросту в туркменских рубахах и тюбетейках.
Красный сигнальный флажок мелькнул в воздухе, как струя пламени, и кони рванулись вперед. Весь народ, да и я сам, невольно подались вперед, как бы увлеченные этим стремительным порывом коней. В глазах зарябило от множества быстрых конских ног. Закачались крупы, согнутые фигуры наездников.
Кони вытянулись и как бы летели, плыли по воздуху.
Зрители кричали и волновались, каждый по-своему. Один то снимет, то наденет папаху, другой то вскочит, то сядет. А вот какой-то толстяк мечется возле стены в мелком кустарнике, машет шапкой и вопит во все горло:
— Давай, давай!..
Лицо красное, глаза навыкате, — видимо, и не замечает того, что делает.
Ниязмурад спокойно сидел на мешке с ячменем и смотрел вдаль на коней. А волнение двух стариков на лужайке дошло уже до высшего предела. Один из них, не в силах смотреть на скачущих коней, отвернулся и нервно ковыряет землю щепкой. А другой глаз не сводит с коней, вдруг вскочит, порывисто пройдется взад-вперед и снова сядет.
— Ну, как наш? — нетерпеливо спрашивает его тот, что ковыряет щепкой землю.
— Впереди нашего еще два коня…
— Э, так бы и говорил — два коня!.. А прошли северный поворот?
— Прошли.
— Как наш?
— Да все так же.
— Э, все так же! Тебя только послушай!..
Старик с раздражением бросает щепку, вскакивает, но сейчас же садится и спрашивает:
— Прошли южный поворот?
Как раз в это время кони, рассыпавшись по широкому ипподрому, как стая ласточек, прошли южный поворот, и некоторые наездники стали подгонять коней плетками.
— Повернули! — кричит второй старик.
— Как наш?
— Ничего, старается…
— Подгоняет наш плеткой?
— Нет еще… — отвечает второй и вдруг кричит во все горло: — Наш обогнал одного, нагоняет первого!.. Гляди, гляди, уже сравнялись дога-баг!..[39]
Первый старик вскакивает, впивается глазами в скачущих к трибуне коней и тоже кричит:
— Возьмет, возьмет мой гнедой!..
И смеется, как ребенок. Этот старик — тренер гнедого коня, и потому-то он так волнуется.
Гнедой взял первый приз. Его провели перед трибуной под бурные аплодисменты и радостный крик огромной толпы зрителей и привязали к колу возле палатки. Сейчас же вокруг него собралась толпа знатоков и любителей коней. Ниязмурад ласково посматривал на гнедого и улыбался.
Председатель колхоза Махтум Каибов должен бы быть на трибуне среди почетных гостей, но он так взволнован, что не может усидеть на месте и все время крутится то среди колхозных коней, то среди колхозников возле палатки.
Пустили вторую группу коней, потом третью, четвертую. Волнение зрителей росло с каждым заездом все больше и больше. Время шло. Изредка наплывали облака и шел недолгий мелкий дождь, но народ не замечал ни дождя, ни того, что солнце уже клонилось к горизонту.
Шесть коней уже отскакались, и пять коней получили первый приз, а шестой — второй приз. Ниязмурад все время держался спокойно, и только когда шестой конь осрамился, взял второй приз, сердце не выдержало, и он возмутился.
— Э, не умеете вы ухаживать за конями! — сказал он тренеру и колхозникам. — Такой конь получил второй приз!.. Вижу, не будет никакого толку, если я сам не займусь этим делом.
Ни тренер, ни колхозники ничего не сказали, только посмотрели друг на друга и улыбнулись.
Начинался самый интересный, самый напряженный момент скачек. В последнем туре должны были состязаться на самый большой приз взрослые, самые лучшие туркменские кони, и среди них прославленный колхозный конь Улькер, который уже не раз не только в Ашхабаде, но и в Ташкенте на состязаниях коней всей Средней Азии брал первые призы.
Вот он, геоктепинский Саяван, и много других превосходных коней выстроилось перед трибуной. В воздухе мелькнул красный флажок. Кони ринулись вперед как пули. Наездники припали к шеям коней.
Эти кони должны были пробежать не полкруга и не круг, как молодые кони, а два полных круга. Вот они пробежали круг и мчатся мимо зрителей. Зрители неистово кричат и машут шапками. Это волнует коней. Они напрягают все силы, стараясь обогнать друг друга.
Впереди всех шел Улькер, за ним Саяван, остальные кони уже отставали от них. Весь народ с трепетом смотрел на двух красавцев — Улькера и Саявана. У всех были такие напряженные лица, как будто люди силились поднять гору.
Я закурил папиросу, чтоб умерить волнение, и вдруг Ниязмурад величественным жестом, но как бы машинально, не отрывая глаз от Улькера и Саявана, вытянул у меня изо рта папиросу, сунул себе в рот и жадно затянулся. Я знал, что он давно уже бросил курить, и это меня рассмешило.
А Ниязмурад, с глазами, устремленными вдаль, вдруг весь передернулся, бросил папиросу, вскочил, и у него вырвалось как бы из глубины души:
— Ах, какая досада!..
Я сначала не понял, что случилось, но посмотрел на коней и с изумлением увидел, что Саяван скачет впереди всех, а Улькер почему-то хромает, и уже все его обгоняют. Дикий рев, как ураган, пролетел по толпе зрителей. А тренер Улькера сорвал с себя шапку, с силой бросил на землю и жалко заморгал глазами.
— Что случилось? — вцепился я в плечо Ниязмурада.
— Э, ничего!.. Оступился… — сказал он и плотно сжал губы.
Саяван геоктепинцев получил первый приз, а Улькер пришел к палатке, хромая на одну ногу.
Колхозники-безмеинцы, старые и малые, окружили его и молча смотрели с сожалением, досадой и грустью. Один Ниязмурад стоял в стороне, опираясь на палку. Это молчание угнетало, давило. Ниязмурад не выдержал и сказал: