— Чего это вы опустили головы? Как на похоронах… Конь-то жив, не умер. И он еще покажет себя. На нынешнем празднике шесть ваших коней взяли призы, и вы радовались, бросали вверх шапки. А теперь носы повесили. Кому это надо?
— Ниязмурад, — сказал один из колхозников, — да ведь досадно же, всегда брал призы…
— Знаю, что брал… Поскачешь и обгонишь, а может, и нет. Всяко бывает!
— Это его сглазили, — сказал старый колхозник. — Иначе он не споткнулся бы на ровном месте.
Ниязмурад усмехнулся.
— Никто его не сглазил. Надо лучше за конями ухаживать. Вот и все! И как бы там ни было, а наш Улькер проиграл. И в этом надо сознаться. И не век же ему брать призы! Надо радоваться, что на смену ему растут новые хорошие кони вроде Саявана.
Народ уже разошелся с ипподрома, а безмеинцы все еще теснились вокруг Улькера и то сожалели о неудаче, то бранили тренера, то высказывали надежду, что Улькер еще покажет Саявану. Наконец председатель колхоза Махтум Каибов, который все время молча сидел и курил, встал и сказал:
— Ну, довольно этих разговоров! Ниязмурад-ага верно говорит. Надо лучше ухаживать за конями. В этом все дело. Поехали домой!
Все встали и пошли к машинам. У палатки остались одни конюхи и кони.
Я посадил Ниязмурада в легковую машину и обеими руками крепко пожал его руку, не подозревая, что это мое прощание с простодушным, честным стариком будет последним.
Ниязмурад ушел из жизни. Хорошо, что я записал то, что могло бы уйти вместе с ним безвозвратно, — его рассказ о конях, о жизни нашего народа, о времени, давно отшумевшем. Все, что связано с народом, всегда драгоценно.
РАССКАЗЫ
Возвращение Сахи
Это было весной 1932 года в одном из аулов на берегу Амударьи.
Сапа, председатель колхоза "Коммуна", и бригадир Черкез возвращались вечером с поля. Молча, думая каждый о своем, они вошли в аул. Тяжелые сизые тучи уже закрыли большое багровое солнце и быстро заволакивали небо. Над аулом со звонким щебетом стремительно носились ласточки, во дворах беззаботно резвились ребятишки, а на карагачах и тутовых деревьях тревожно шелестела листва.
Неподалеку от правления колхоза Сапа и Черкез еще издали увидели рослого широкоплечего человека лет двадцати пяти в сером костюме и серой кепке. Он стоял возле двери правления и, запрокинув голову, смотрел на ласточек, на молнию, вспыхивающую далеко, где-то в косматых тучах.
— Кто-то приехал, — сказал Черкез.
— Ба, кто-то приехал, — сказал и Сапа, напряженно всматриваясь в приезжего человека.
А тот, услышав их шаги, повернулся к ним, замахал рукой, радостно крикнул: "Сапа! Черкез!" — и быстро пошел навстречу.
— Меред! — в один голос закричали Сапа и Черкез. — Какая дорога привела тебя к нам?..
Сапа, Черкез и Меред были большими друзьями. Они вместе росли, вместе учились в сельской школе, вместе батрачили у баев. А потом Меред уехал в Ашхабад и не был в ауле почти шесть лет. В Ашхабаде он окончил высшее учебное заведение, стал агрономом и вот приехал в колхоз в командировку.
Друзья обнялись, потом пытливо и радостно посмотрели друг на друга.
— Вот какой ты стал! — сказал Сапа. — А ведь мы тебя не узнали. Надолго к нам?
— Нет, ненадолго. Я, видишь ли, вот по какому делу…
— О делах потом, — перебил его Сапа. — Завтра поговорим. А сейчас идемте ко мне. Вспомним старину. Я рад, очень рад, что ты приехал!
И они втроем пошли по улице мимо старух и ребятишек, застывших на месте и посматривавших на них с любопытством.
— Как вырос аул! — сказал Меред. — Я не был здесь всего шесть лет, а как все изменилось!
— Да, — сказал Сапа, — после коллективизации народ повеселел, ожил. Строит себе новые дома, сады сажает. Я и то себе большой, хороший дом построил. Вот увидишь сейчас.
Налетел порывистый ветер, захлопал воротами, завыл в карагачах и сразу окутал аул пылью, как дымом.
Где-то недалеко за аулом молния золотым зигзагом с сухим треском ударила в землю. Гром, как пустая гигантская бочка, гулко покатился вдаль. Начал накрапывать крупный дождь.
— Ну, опять захлюпало, — проворчал Сапа, недовольно посматривая на небо. — Льет и льет, не дает передышки.
— Да пусть льет! — весело сказал Черкез. — Чего ты боишься? Ничего плохого не будет.
— А чего хорошего? Сейчас, кроме вреда, от дождя нечего ждать. Зачем он нам? Землю для посева хлопка мы давно уже полили, а дождь еще подбавит влаги. Жди теперь, когда просохнет и можно будет сеять. Время-то дорого. Боюсь, как бы вместо урожая не пришла к нам беда большая.
Черкез докурил папиросу, бросил, затоптал окурок и сказал:
— Какая беда!.. Землю мы хорошо удобрили, хорошо вспашем, посеем, и лишняя влага не помешает. С каждого гектара возьмем урожай, какой нужно. Не на баев — на себя работаем, и не в пустой же беготне окрепли вот эти икры?
Он вскинул ногу и широкой сильной ладонью хлопнул по тугим, крепким, как камень, мускулам.
Сапа засмеялся.
— Видел, Меред, чем он хвалится?
Меред улыбнулся.
— А что ж, он верно говорит. Дождь не повредит, а свои крепкие, как колотушки, икры он вырастил в труде. Сколько он, да и все мы, сколько мы работали у баев и как работали? Без передышки, днем и ночью.
Да, все они когда-то батрачили у баев, выросли в тяжелом труде, особенно Сапа. Отец его умер, когда он был еще мальчишкой, и мать вынуждена была посылать его на непосильную работу к баям. Она и сама работала у них от зари до зари и все-таки жила с сыном в жестокой нужде. Бывало, в доме у них и раз в месяц не нагревалась ручка казана.
— Ну, как наши баи, притихли? — спросил Меред.
— Да как тебе сказать? Слыхал пословицу: "Свинья давно сдохла, а хрюканье слышно"? — сказал Сапа. — Их банды, правда, сейчас реже, а все-таки нападают на аулы, режут хороших людей. Но и с ними народ круто расправляется. Их песенка спета. Народ уже не выпустит свободу из рук. А все-таки спим с оружием.
— Сапа, а ты не забудь еще и то, — сказал Черкез, думавший в это время не о бандах, а совсем о другом, — больше влаги — больше корма для баранов, а бараны — наше богатство. У нас, Меред, хорошее стадо. Завтра покажем.
Дождь усиливался и уже часто барабанил по земле, по деревьям и крышам. Начинало быстро темнеть.
Друзья прошли по тропинке среди густого, раскачивавшегося от сильного ветра и шумевшего под дождем сада и вошли через ворота во двор, где рядом с приземистой, ветхой отцовской мазанкой стоял новый, просторный дом Сапа.
— О-о! Да у тебя ханский дворец! — сказал Меред. — Скоро же ты разбогател!
— А что ж нам не богатеть? Мы не батраки, а колхозники. И у Черкеза дом не хуже моего. Завтра посмотришь, — сказал Сапа, запирая ворота.
Услышав голоса, из маленькой старой кибитки, стоявшей во дворе, выглянула шестидесятилетняя мать Сапа — Акгуль-эдже.
— Это ты, Сапа? — спросила она, вглядываясь в темноту.
— Я, я. К нам Меред приехал, — крикнул Сапа.
— А-а! Меред… Добро пожаловать! — обрадовалась старуха. — Проходите в дом! Я сейчас приду.
Друзья вошли в дом, украшенный коврами, сняли с себя мокрые пиджаки и сели за стол, на котором горела керосиновая лампа.
Пришла веселая Акгуль-эдже, поставила перед ними дымящийся плов, вино в кувшине, спросила Мереда, здоров ли он, хорошо ли живет, и ушла в свою кибитку спать.
А друзья еще долго беседовали и заснули уже поздней ночью, когда с особой силой разыгралась гроза. Ветер выл и гудел. Дождь хлестал по крыше и окнам. Гром гремел так, будто рушилось небо. Молния ярко освещала комнату. Но Сапа, Черкез и Меред ничего этого уже не видели и не слышали.
Как раз в это время по аулу вдоль высоких глинобитных заборов, скользя и неуклюже взмахивая руками, шел человек. Шел он с таким трудом, как будто на шее у него висел каменный жернов. Дождь хлестал его, как кнутом, ветер бил в грудь. Частые вспышки молнии то ослепляли его, то погружали в непроглядную тьму.
Он шел и шатался, как верблюжонок, еще не научившийся стоять на ногах, беспомощно цеплялся рукой за забор и охал, падая в грязь.
Ватный рваный халат на нем так взбух от дождя и так измазан был грязью, что ветер уже не в силах был раздуть и вскинуть его полы.
Человек этот изнемогал от усталости, вздрагивал при каждом грохоте грома, спотыкался и бормотал себе под нос то молитвы, то проклятья.
Вот, цепляясь рукой за деревья, он прошел через сад и, тяжело дыша, прислонился спиной к воротам Сапа. Отдышавшись, он робко постучал в ворота, потом все громче и громче. Он долго стучал и прислушивался. Но по-прежнему шумел дождь, выл ветер и никто не отзывался на его настойчивый стук.
Он крякнул с отчаянием и, еле волоча ноги, побрел вдоль забора, отыскивая дыру, через которую он мог бы пролезть во двор. Он прошел шагов десять. Вспыхнула молния и осветила новую, еще не крашенную калитку. Он толкнул ее, вошел во двор и остановился в недоумении перед большим новым домом, как будто он забрел не туда, куда хотел.
— Что же это?.. — пробормотал он растерянно, когда молния ярко осветила весь дом. — Это же не их дом… Где же они? Где искать их теперь? Вот беда-то!..
От отчаянья он совсем ослабел и готов был плакать, как мальчишка. Постояв немного, он решил постучать и спросить, где же теперь живут Акгуль-эдже и Сапа, живы ли они.
Он собрал последние силы и застучал кулаком в дверь.
Сапа проснулся, привстал и прислушался. Да, кто-то стучится, наваливается всем телом на дверь, как будто хочет ее выломать.
— Кто же это ломится? — спросил черкез, поспешно вскакивая с кровати.
Проснулся и Меред и тоже с тревогой прислушался.
— Сейчас узнаем, — сказал Сапа.
Он встал, зажег лампу, бросил быстрый взгляд на ружье, висевшее на стене возле двери, и крикнул:
— Кто там?
— Я… открой!.. — послышался чей-то глухой, хриплый голос.
— А кто ты такой?..