– В языке амазонских индейцев яномами нет слова «любовь». Они говорят не «я люблю тебя», а «я заразился тобой». Или «часть тебя теперь живет во мне». Понимаешь? Часть тебя – во мне. То есть мы – одно целое. И какое тогда может быть неравенство? Например, у правой и левой руки?
– Как правая и левая рука твоя душа моей душе близка. Мы смежены, блаженно и тепло, как правое и левое крыло, – нараспев прочитала Иоланда. И, помолчав, добавила: – Но вихрь встает, и бездна пролегла от правого до левого крыла[4]…
– Нет уж, – сказал я. – Никаких таких вихрей нам не надо! И никаких бездн.
– Ну, если только ты сам опять превратишься в вихрь…
– Превращусь! Но не прямо сейчас. А то у тебя уже глаза закрываются.
– Ага…
А я спать не мог. Полежал немного, потом осторожно встал, подумав, что надо бы позвонить Квану, а то уже половина восьмого. Придется звонить по мобильнику Иоланды, свой-то я забыл дома. Молодец, что скажешь. Кван, конечно, сразу сообразил, в чем дело:
– Никак тебя можно поздравить? Вас обоих?
– Можно.
– А ты сейчас где вообще?
– У Иоланды.
– И если я правильно понимаю, вас можно сегодня не ждать в кафе?
– Ну да. Скорее всего. А ты объяви санитарный день!
– Еще чего! Прекрасно мы без вас обойдемся, я еще одного племянника вызову, а Зинуля поработает официанткой.
– Спасибо, друг! – прочувствованно произнес я.
– Да не за что, обращайся!
И, помолчав, добавил:
– Я очень рад за вас. Очень.
А до кафе мы все-таки дошли. Мало того, даже забабахали праздничный ужин, благо было целых два повода для праздника: один – это мы с Иоландой, а другой устроила нам Капустка. Конечно, первым делом мы отправились к ней. И какой же сюрприз нас ждал! После бурных взаимных восторгов и объятий Капустка хитро прищурилась и сказала:
– А вот вам и подарочек! Смотрите!
И она, опершись на поручни, с явным усилием подняла себя из коляски.
Сказать, что мы были потрясены, значит, ничего не сказать. Я всегда знал, что у моей дочери сильная воля и крепкие руки: она очень серьезно упражнялась, и я надеялся, что со временем она сможет хоть как-то передвигаться на своих ногах, но чтобы так скоро! Нет, передвигаться Капустка пока не могла, только стоять, но лиха беда начало.
Если вы думаете, что во всеобщей эйфории мы забыли о погибшем Теодоре и бедном Анджее, то вы ошибаетесь. Вечером, прежде чем начать праздновать, мы почтили память Теодора минутой молчания. На следующий день мы поставили в уголке маленький столик с табличкой «Зарезервировано для Теодора».
На похороны летали только мы с Иоландой. Все было очень скромно, как и хотел Теодор. Через некоторое время Анджей приехал к нам, и я по совету Иоланды сразу же подключил его ко всякой бумажной работе: договора, акты, счета. Скоро наша документация была приведена просто в идеальный порядок, а Анджей так и прижился у нас в роли юриста, бухгалтера и рекламного агента в одном лице. Наше идиллическое существование омрачалось только двумя проблемами, вернее, одной, потому что другая скорее развлекала нашу маленькую компанию: сложные и «высокие» отношения внутри треугольника Рэйвен – Зинуля – Анджей. Мы делали ставки: Кван был за Зинулю, я – за Анджея, а Иоланда считала, что Рэйвен в результате бросит обоих.
Более серьезной проблемой было примирение Иоланды с матерью. Это завещал ей Теодор, да Иоланда и сама давно хотела, к тому же ей почему-то казалось, что мама несчастлива в Америке. Иоланда писала матери письма, приглашала на нашу свадьбу, но Лариса не приехала, ответив, что обстоятельства не позволили. Иоланда, конечно, огорчилась, но что тут поделаешь? Ничего.
Интерлюдия
Все та же троица все на той же кухне, но сегодня у них гость – Старик, такой же призрачный, как Яркий и Дама. Он внимательно разглядывает всех по очереди и кивает:
– Хорошая компания. Рад вас видеть, друзья. Спасибо, что помогаете Иоланде.
– А как же иначе? – восклицает Яркий. – Если бы не этот тип, я бы…
– Прости, – кротко говорит Светлый. – Это была роковая случайность. Отказали тормоза. Как долго мне еще просить у тебя прощения? Столько лет прошло!
– Случайность… – ворчит Яркий. – Однако тебя почему-то оставили, а мне пришлось уйти!
– Не я это решал, ты же знаешь.
– Не ссорьтесь, мальчики, – говорит Дама. – Все равно ничего изменить нельзя. Давайте лучше подумаем, как нам привлечь Седьмую.
– Она придет сама, – уверенно произносит Старик. – Надо просто подождать. А пока помогите моему мальчику, а то он очень горюет.
– Я помогу, – говорит Светлый, и Яркий кивает:
– Да, ты справишься лучше всех.
А Светлый улыбается, понимая, что так Яркий просит прощения за свои упреки.
Часть 4Анджей. Одинокий скворец
Наконец я обрел свою семью. Это так странно. Долгие семь лет я провел с Теодором, который был для меня всем: наставником, лекарем… отцом. Родной отец от меня отказался, а мама всегда ему подчинялась. Так что в восемнадцать лет я оказался на улице – с душой, полной отчаяния, лишенный любви и надежды. Теодор меня спас. А теперь его нет, но я не чувствую себя одиноким. Одиночество закончилось в тот момент, когда Иоланда меня обняла. Это Теодор подтолкнул нас друг к другу, а я привык следовать его советам. Но сначала внутренне упирался, как кот, которого запихивают в переноску. А потом взглянул в глаза Иоланде, и на меня хлынул поток тепла и света. Поток любви. Впервые в жизни я ощутил, что любовь материальна. И всесильна. И не имеет никакого отношения к сексу. Совсем. Мне трудно об этом рассказывать, потому что и слов таких нет. Иоланда потрясающая. Она живет с распахнутым настежь сердцем и с неисчерпаемыми запасами любви. Но как же я боялся увидеть ее снова! После всего, что случилось. Думал: а вдруг окажется, что наша внезапная дружба – обычное волшебство Теодора? И без него ничего не получится? Конечно же, получилось.
Но обо всем по порядку.
Когда мы сели в самолет, Теодор выглядел очень усталым, да и неудивительно, в его-то состоянии. Я знал, что дни Теодора сочтены, и это приводило меня в уныние: как я буду жить без него? Всю дорогу Теодор дремал, но когда самолет стал снижаться, он внезапно взял меня за руку и тихо произнес:
– Не переживай, дорогой. С тобой все будет в порядке. Иоланда за тобой присмотрит.
– Да я и сам могу за собой присмотреть, – рассмеялся я, но сердце болезненно сжалось.
– Конечно, конечно. Но вдвоем лучше. И эта ее компания… Мне кажется, ты хорошо туда впишешься. Если только…
– Не беспокойтесь насчет Рэйвена! Я справлюсь.
– Хорошо. А теперь послушай внимательно. Я хочу, чтобы ты собрал все наши материалы к будущей книге и поработал над ними вместе с Иоландой. Вы напишете мою книгу. Я уже не успею. А вы сможете.
Теодор улыбнулся и легонько сжал мои пальцы, сказав:
– Я всегда любил тебя как сына. Помни об этом.
У меня перехватило дыхание, и, сам не понимая, что делаю, я наклонился и поцеловал его руку в старческих пятнах. Пока мы разговаривали, самолет прекратил снижение и снова набрал высоту. Стюардесса объявила по громкой связи, что нам предстоит долгая и жесткая посадка. Что было дальше, я помню плохо. Я действовал автоматически и очнулся, похоже, только в момент похорон Теодора, когда увидел Иоланду и Ника. Иоланда распахнула мне объятия, Ник обнял нас обоих, и я наконец заплакал.
Мы провели три прекрасных дня вместе: много гуляли, много разговаривали. Разговоры, правда, были по части Иоланды. Я показывал Иоланде и Нику достопримечательности, мы заходили в кафе, где Ник придирчиво оценивал качество кофе, а мы с Иоландой наслаждались пирожными. Мне нравился Ник. Я был бы рад с ним подружиться, но стеснялся. Ник, похоже, тоже. И потом я боялся, как бы он не подумал чего плохого, если я стану слишком дружелюбным: конечно, семь лет терапии с Теодором возродили меня к жизни, но страх оказаться неправильно понятым остался.
Потом они уехали, а мне надо было разобраться с завещанием Теодора и привести дела в порядок. Это заняло больше времени, чем я рассчитывал. Теодор оставил мне дом и кучу денег – родных он тоже не обделил. Я решил сдать дом в аренду и вернуться к Иоланде: она переехала к Нику, и свадьба была не за горами. Так что я разбирал вещи, решая, что отдать на благотворительность, продать или подарить, а что взять с собой. И в одной из кладовых наткнулся на…
На свою прежнюю жизнь.
Это были четыре картины и папка с набросками.
Надо же, а я и забыл, что Теодор выкупил эти работы у Ромеро…
На самом деле его звали Романом, но он предпочитал Ромеро. Стареющий красавец с ироничным прищуром серых глаз и вечной усмешкой на губах. Полуседые кудри до плеч, перепачканные масляной краской пальцы, аромат «Фаренгейта» от Диор, художественно повязанные шарфы и широкополые шляпы в стиле Майкла Джексона – именно от Ромеро я узнал, что этот фасон называется «Федо́ра». И конечно же, курил он безумно дорогие «Black and Gold». Ромеро специализировался на парадных портретах, за которыми стояла очередь заказчиков. А для души писал обнаженных юных мальчиков – очередь покупателей за этими шедеврами была не меньше. Одним из натурщиков стал и я. Глупый, я думал, что единственный! Как же.
Думаю, мне еще повезло: я быстро надоел Ромеро. Уж очень был наивен и пылок, а это утомительно. Поводом к расставанию послужил скандал, затеянный моим отцом, который внезапно приехал в студию, где я якобы обучался рисованию, и застал весьма откровенную сцену между мастером и учеником. Следующий скандал я выдержал дома, но от Ромеро не отрекся: я верил в нашу неземную любовь. Дурак. Когда я явился к Ромеро с собранным наспех чемоданом, он меня просто не впустил. И я остался в буквальном смысле на улице, потому что домой вернуться не мог. А мое место в постели Ромеро занял следующий натурщик – смуглый изящный вьетнамец.