– Хочешь, поговорим об этом?
Рэйвен отрицательно замотал головой:
– Не надо! Мне будет еще хуже. Понимаешь, я пока рассказывал, сам все понял.
– И что ты понял?
– Что я свинья неблагодарная! У меня прекрасные родители, а я… И почему меня так переклинило?
– Тебе сколько лет?
– Семнадцать.
– А тогда шестнадцать было, да? Ты же еще подросток, у тебя гормоны зашкаливают. В этом возрасте очень трудно смириться с обманом. Но ты же понимаешь, почему они скрывали от тебя правду?
– Да понимаю! Но не знаю, как теперь помириться.
– Хочешь, я пойду с тобой? Для моральной поддержки?
– Ты правда сделаешь это для меня?!
– Конечно.
– А как ты думаешь… Та тетка сказала, что…
– Что твой настоящий отец наркоман, а мать проститутка? Подумай сам, откуда ей знать? Это же такое распространенное клише, а на самом деле могло быть все что угодно. Хочешь, я попытаюсь разузнать правду?
– А ты сможешь?!
– После стольких лет, проведенных с Теодором, я много чего могу. Все связи-то остались.
– Тогда узнай!
Рэйвен смотрел теперь на меня совсем по-другому. Я улыбнулся ему:
– Хватит на сегодня разговоров. Пошли спать. Завтра мне с утра в банк ехать, а ты можешь поспать подольше. А вечером мы сходим к тебе домой, да?
Он кивнул и смущенно добавил:
– Спасибо.
Интерлюдия
– Ну вот, а вы сомневались в Молодом! – воскликнула Дама, появляясь на кухне. – Смотрите, как замечательно справился. А я боялась, что нам придется долго возиться с Вороном, но теперь дело пойдет гораздо быстрей.
– Надо за это поблагодарить Светлого, – сказал Яркий. – Это он сумел настроить душу Молодого. Старик передал свою благодарность.
Яркий встал и низко поклонился Светлому, который смущенно отмахнулся – да ну, ерунда какая:
– Это мы Старику благодарны – ведь он, сам того не зная, помог нам с Седьмой.
– Да, удачно вышло, – кивнула Дама. – Осталось чуть-чуть подождать, и вся Семерка будет в сборе. Только ты, Яркий, смотри – не наломай дров!
– А что сразу Яркий, Яркий?! Я буду только рад, если все получится!
– Что, и ревновать не станешь? – насмешливо спросил Светлый.
– А если и поревную чуть-чуть? Кто заметит-то…
Часть 5Лариса. Смотрящая в прошлое
На свадьбу дочери я не приехала. Не хотела омрачать праздник. Не знала, как мы встретимся, сможем ли принять и понять друг друга. Да чего уж там, просто испугалась. Прошло полгода – и вот я наконец здесь. Только дочь об этом еще не знает, я не стала предупреждать о своем приезде. Сюрприз! Остановилась в гостинице – заселилась почти в полночь, поэтому полдня проспала. Да еще смена часовых поясов! Выгляжу ужасно. Для начала я выпила кофе, потом присела к столу, достала блокнот, в котором еще оставалась пара чистых страниц, и раскрыла его, решив еще раз перечитать то, что я лихорадочно писала на протяжении долгих часов, проведенных в полете. Писала, зачеркивала, переписывала. Вырывала листы и начинала заново. И вот что получилось:
«Я столько лет пыталась написать тебе письмо, но даже начать не смогла. Не знала, как обратиться: имя, данное мной, тебя никогда не устраивало, придуманное твоим отцом никогда не нравилось мне, а написать: «Дорогая доченька» или «Милая моя девочка» рука не поднималась. Хотя это чистая правда – ты действительно моя дорогая доченька и милая девочка. Но звучит фальшиво. При жизни… Господи, что я пишу?! В прошлой жизни я не утруждала себя нежностью, и ты выросла в студеном воздухе моей злости. Как ты пробилась сквозь камень? Хрупкий одуванчик на ветру времени. И как теперь быть?
Поэтому я написала вот это – назови как хочешь: очень длинное письмо, короткие воспоминания, поток сознания, вопль души. Как хочешь. На самом деле это объяснительная записка: «Я, такая-сякая, довожу до вашего сведения, что всегда была плохой матерью». Но неужели я так страшно виновата, что ты никогда не сможешь простить меня? Ведь я не нарочно, просто сердце мое разбилось, а тебя ранило осколками. Оно до сих пор кровоточит.
С твоим отцом мы встретились, когда нам было по шестнадцать, на ролевой игре. Одно его имя чего стоило – Викентий, Вика! Я изображала принцессу, а он свинопаса, хотя до той поры всегда ощущала себя пастушкой. Это он сделал меня принцессой. Как я влюбилась! Как он был влюблен! Мы не ходили, а летали, не говорили, а пели, мы рассыпали пригоршнями звезды и бегали по радуге. Через два года мы поженились – я была уже на пятом месяце. Мы прожили вместе пять прекрасных лет, наполненных любовью – да что там, она хлестала через край. Твой отец был чудесным человеком – легким и порывистым, веселым и изобретательным, открытым и искренним. Сплошной праздник и фейерверк. Мы даже никогда не ссорились! Это правда.
Мы поженились слишком рано. Встретились в случайной точке пространства и времени, равновеликие друг другу, и связали свои жизни в узел. А потом прожили пять мучительных лет, взрослея и меняясь каждый на свой лад. Он был легкомысленным и взбалмошным, витал в облаках и ничего не видел у себя под носом. Мы все время ссорились. По пустякам, из-за ерунды. Это тоже правда.
И в тот день мы поссорились. Не могу вспомнить из-за чего. Я готовила обед, он выскочил за сигаретами. А где была ты? В детском саду? Не помню. Суп вот-вот должен был закипеть, но тут раздался звонок. Я чертыхнулась, сняла кастрюлю с огня и рванула к двери, думая, что сейчас как огрею этого оболтуса поварешкой по голове – деньги забыл, не иначе! Но это был не оболтус, а соседка. Всезнающая и вездесущая. Вестница смерти, черт бы ее побрал.
Я никак не могла поверить. Долго ждала, что он вернется. Но он так и не вернулся. Оказалось, он был половинкой моей души. И как жить с оставшейся половинкой? Вот я и не жила. Моя жизнь закончилась в тот страшный момент. Я до сих пор стою в той полутемной прихожей, сжимая в окостеневших пальцах поварешку и слушая испуганное бормотание соседки, в глазах которой вижу алчное любопытство: «Что, что она сделает? Упадет в обморок? Зарыдает?» Я ударила ее поварешкой, и соседка убежала, спотыкаясь и причитая. А я закрыла дверь на все замки, чтобы беда не смогла к нам проникнуть. Но она все равно просочилась. Мы с тобой остались вдвоем.
Я так тебя любила! До дрожи в коленках, до слез. Рыдала по ночам и в кровь кусала пальцы, вспоминая, как обижала тебя днем, но наступало утро, и я продолжала вести себя так же. Я не умела показать тебе свою любовь. Или боялась. Боялась, что моя нежность сделает тебя слабой. А жизнь – это боль. И ты будешь к ней готова.
Я так тебя ненавидела! За то, что ты не помнишь отца, за то, что так на него похожа внешне: каждым своим жестом и словом, каждым взглядом. За то, что смотришь на мир его глазами. За то, что хочешь жить. А я нет.
Прости меня, если сможешь.
Я ревновала тебя к твоим книжкам, к твоим фантазиям, к твоей Лидии Матвеевне. О, как безжалостно эта женщина отнимала тебя у меня! Улыбкой, мимолетной лаской, движением брови, сочувственным вздохом. Разговорами по душам. Вечерними чаепитиями, ароматом пирогов. Своим вареньем, провались оно! Всем тем, чего не делала я. А должна была.
Однажды я пришла к ней. Поговорить. Она тебе не рассказывала? Наверное, нет. Она берегла тебя. Разговора не получилось, потому что мы говорили на разных языках, потому что я была ослеплена завистью и злобой. Выйдя от Лидии Матвеевны, я разрыдалась. Шла и плакала, ничего не видя перед собой. И мечтала попасть под машину, чтобы это поскорее закончилось. ТАМ я встречусь с твоим папой. А тут о тебе есть кому позаботиться. Ты не пропадешь.
Но я не попала под машину, а снова вышла замуж. И снова без любви. Все эти мужчины были просто средством заполнить пустоту в душе, ту бездонную черную дыру, в которую она превратилась. Ни одного из них я не любила. Первый помыкал мною, а я к такому не привыкла. Вторым помыкала я, и мне это не нравилось. Третий женился на мне, чтобы дать своему сыну мать, и я старалась быть хорошей матерью. Ему, не тебе. Но у меня опять не получилось.
Зачем я поехала с ними в Америку? Не знаю. Надо было развестись и остаться здесь. С тобой. А там я осталась безо всего, и ты была лишь частью общей потери, пусть и самой горькой. Почему я сразу не вернулась? Потому что некому было возвращаться. Сначала надо было вернуть себя прежнюю. Ту девочку, которая бегала по радуге и рассыпала пригоршни звезд.
И я знала как. Меня научил один человек. Я часто его вспоминаю с благодарностью. А ведь мы даже не познакомились. Разговаривали часа два в аэропорту – у нас был большой перерыв между рейсами, и мои отправились посмотреть город. А я с ними не пошла. Сидела в кафе, потягивала безалкогольный мохито, смотрела в пустоту, которая была и во мне самой, и вокруг меня. Мне хотелось, чтобы это мгновение застыло, окаменело. И я бы в нем застыла, как муха в янтаре. Тут-то он ко мне и подсел, этот смешной старичок с волшебным голосом: маленький, страшненький, но безобидный с виду и добрый. После разговора с ним я словно очнулась и все девять часов полета, делая вид, что сплю, вспоминала самые счастливые моменты нашей жизни. Я пыталась понять, чем бы мне хотелось заниматься, как жить: старичок сказал, что для начала мне нужно примириться с собой, а потом и отношения с дочерью наладятся. Счастливых моментов вспомнилось много, а ведь я старательно выкорчевывала их из своей памяти. Но они проросли.
Одна сцена являлась чаще прочих: вечер, я занимаюсь рукоделием, сочиняя костюм к следующей ролевой игре. Твой отец читает вслух «Большие надежды» Диккенса, а ты, совсем еще маленькая, играешь на полу с лоскутками. Я слышу негромкий голос твоего отца, который замолкает, когда мне приходится строчить на машинке – я шью себе платье из старой портьеры, как Скарлет О’Хара. Мои пальцы вспоминают приемы обметки петель и плетения нитяного кружева, ощущают холодную сталь ножниц и пушистую мягкость бархата. Покой, умиротворение. Счастье.