Я спускаюсь по широкой мраморной лестнице, душа моя ликует, и меня так и подмывает помахать ручкой, как член правительства с трапа авиалайнера.
В таком счастливом настроении вернулся я домой, надел шинель и пошел в магазин за водкой.
Надо сказать, что ко мне на день рождения было приглашено очень много народу: во-первых, две любовницы и одна бывшая жена; во-вторых, два друга и один бывший враг; и в-третьих, много человек знакомых — давнишних и недавних.
Поэтому водки я купил десять бутылок. Колбасы купил три килограмма, еще купил килограмм сыра и кило квашеной капусты.
Стараясь не испачкать шинель, я принес все домой и расставил на столе водку и закуску в эстетическом, радующем глаз порядке.
Шинель я решил не снимать.
Первыми пришли две подружки — Валя и Галя. Обеих я любил, и обе любили меня. Валя была полная блондинка, а Галя тощая брюнетка. Я даже удивлялся, как такие разные девушки могут меня любить и как я могу любить столь разных девушек.
Оказывается, и это возможно.
Они пришли первыми и тут же достали из маленьких висячих сумочек по бутылке водки.
— Поздравляем, поздравляем! — запели девушки и принялись целовать меня в щеки. Я вырвался, поставил на стол три стакана и предложил Гале вести хозяйство, то есть разливать.
Галя тотчас налила нам по сто грамм, и мы дружно возгласили первый тост за меня.
Но тут пришла моя бывшая жена, она вынула из замшевой сумки бутылку водки и сказала:
— Поздравляю! — и стала презрительно смотреть на девушек.
Только я поставил четвертый стакан, как пришли два моих друга и, достав по бутылке водки, облобызали меня.
Я поставил еще два стакана, и Галя налила. Мы дружно возгласили тост за меня, выпили и затем закусили квашеной капустой и колбасой.
Все стали хвалить мою шинель, а мне от выпитого стало тепло, и я ее расстегнул, показывая чистую белую рубашку и тренировочные штаны.
Итак, мы выпили по двести, когда пришли мои знакомые — давнишние и недавние. Каждый принес по бутылке водки и поздравил меня пожатием руки.
Давнишние знакомые долго ее трясли и кричали в ухо:
— Давненько, братец, мы тебя не видели, куда же ты запропастился? Глянь, — кричали они, — и шинель у него новая, откуда такие шиши? А, старик?
Недавние знакомые ничего не кричали, а тихо говорили:
— Поздравляем тебя с днем рождения, — и пугливо отдергивали холодные ладони.
И наконец, пришла милая Зина, с которой я мечтал остаться ночевать. Она задержала свою руку в моей и слабым тройным пожатием указала, что тоже во мне заинтересована.
Последним пришел мой бывший враг Колька. Он бутылки не принес, а принес подарок — картину в позолоченной рамке, на картине какая-то чахлая лошадь переезжала через чахлый ручей.
Колька руки мне не подал, она у него была занята картиной. Он сказал:
— Поздравляю! — А затем произнес слова, возмутившие меня до глубины души: — Чегой-то ты шинель напялил, холодно, что ли?
Но я не был пьян и не хотел портить праздника в самом его начале.
Стол мы поставили около дивана, я с девчонками сел на диван, моя жена села напротив меня и злобилась на девочек, особенно на Зину, женским чутьем своим угадывая в ней новое мое увлечение. Остальные сели кто куда.
Галя разлила всем по сто грамм, и все дружно выпили за мое здоровье.
После этого все сразу заговорили об искусстве.
Тогда я снова предложил выпить за мое здоровье. Мы выпили, но все опять заговорили об искусстве, только громче.
Мне хотелось, чтоб говорили о моей шинели. Я ее специально всем показывал, раздвинув полы и уместив под ними сидящую справа Зину и сидящую слева Валю.
Пока они говорили об искусстве, я спросил Валю:
— Тебе нравится моя шинель?
— Просто великолепная, — ответила Валя.
Потом я спросил об этом же Зину, но Зина еще мало меня знала, и она сказала:
— Ничего…
Но я ей это простил.
Потом через весь стол я спросил свою бывшую жену, нравится ли ей моя шинель, но жена меня слишком хорошо знала, и она, холодно на меня посмотрев, сказала:
— Шинель мне нравится, мне не нравится, на ком она сидит.
Такие колкие замечания в мой адрес я оставляю без внимания, особенно учитывая, что исходят они от женщины, с которой я прожил много лет.
За столом говорили об искусстве.
По левую сторону говорили об изобразительном искусстве, по правую сторону говорили о поэзии, а напротив какой-то хахаль говорил с моей бывшей женой о музыке.
Словопрения достигали апогея. С одной стороны слышалось:
— Брейгель! Брейгель! Брейгель!
С другой стороны слышалось:
— Мандельштам! Мандельштам! Мандельштам!
А хахаль нашептывал моей бывшей жене:
— Моцарт! Моцарт! Моцарт!
Прозвенел звонок, и я пошел открывать дверь. Ко мне на день рождения пришел еще один мой давнишний знакомый — Гоша. Он прокричал:
— Давненько, старик, я тебя не видел, куда же ты запропастился, сукин ты сын! И шинель у тебя новая? Откуда такие шиши?
А потом он посторонился, и в квартиру боком-бочком вползло еще пять человек: две особи женского пола, а три мужского. Все они мне были абсолютно незнакомы. Каждый подарил мне по бутылке водки, и я решил, что это, наверное, неплохие люди. Я внимательно со всеми перезнакомился и попросил Галю налить всем выпить.
После этих ста грамм я почувствовал, что тоже могу сказать несколько слов об искусстве. Я набрал воздуха и хотел было закричать «Брейгель», но все стали говорить о политике. Тогда я взял Зину за руки и, не обращая внимания на сверкающие глаза моей бывшей жены, сказал Зине:
— Ни хрена они в искусстве не понимают.
И Зина мне поверила.
Сегодня Зина мне верила. Она верила всему, чего бы я ни сказал. И оттого мне было хорошо. Мне давно никто не верил. Я, например, говорил:
— Я алкоголик!
Все тут же возмущались:
— Да что ты! Какой ты алкоголик! Что мы, алкоголиков не видели, что ли!
Тогда я говорил:
— Я не алкоголик!
И все тут же начинали кричать:
— Ты столько пьешь, столько пьешь! Подумай, ведь ты уже алкоголиком стал!
А Зина мне поверила. И так мне стало хорошо, что я сразу вспомнил стихи и прочитал ей, отодвинув маленький завиток от ее прекрасного уха.
И Зина смотрела на меня, и ее недавно знакомые глаза влажно блестели любовью.
Итак, все говорили о политике. С одной стороны слышалось:
— Картер! Картер! Картер!
С другой стороны шептали:
— Брежнев! Брежнев! Брежнев…
А хахаль, обнимая мою бывшую жену за талию, важно произносил:
— Канцлер Шмид-т! Канцлер Шмид-т! Канцлер Шмид-т!
Так как общих тостов за меня никто уже не пил, то я тихо попросил Галю налить мне сто грамм.
Я выпил и заскучал. Мне хотелось говорить об искусстве, а до политики я еще не допил.
Тут я вспомнил, что под крылом моей шинели сидит Зина, и начал ласково пожимать ее коленку, а она начала поводить ногтем по моему позвоночнику, отчего я сильно взволновался и захотел тут же удалиться с Зиной в ванную, но меня отвлекли от этой мысли, налив очередные сто грамм.
Я выпил и встал. Я набрал воздух в легкие, я крикнул:
— Бжезинский!
И шепотом добавил:
— Суслив…
Но никто на меня внимания не обратил. Я взял Зину за руку и сказал ей:
— Ни хрена они в политике не понимают!
И Зина мне поверила.
Из угла слышалось верещанье, и я догадался, что сейчас начнут петь. И действительно, начали.
Сначала пели слова из романсов и с одной стороны выли:
— Церетели! Церетели! Церетели!
С другой стороны тоже выли и тоже громко: — Панина! Панина! Панина!
А хахаль, оторвавшись от моей бывшей жены, произносил:
— Алябьев! Алябьев! Алябьев!
Тогда я залез на диван, набрал полные легкие воздуха и запел:
Зачем вы, девушки, красс-сс-сивых люб-ббите,
Непостояннннная у них любббббовь!
И только Зина смотрела на меня, и смотрела такими глазами, что мне показалось, будто до нее на меня такими глазами никто никогда не смотрел. Я слез с дивана, я взял ее за руку и сказал:
— Ни хрена они в песнях не понимают!
И Зина мне поверила.
В тот же момент заиграла популярная музыка. Малознакомый человек, по имени Вася, заводил мою радиолу. Кто-то потушил люстру и зажег торшер. Веселиться в полутьме стало сподручней. Кто-то отодвинул стол, и все разом принялись трястись посреди комнаты. Пока народ танцевал, я успел выпить столько, что мне стало жарко. Я снял шинель и повесил ее на вешалку, а потом, опираясь на Зину, начал перебирать ногами.
В комнате пахло интимом.
Я это сначала почувствовал, а когда открыл глаза, то и увидел.
Барышни повисли на кавалерах, а кавалеры повисли на барышнях. Хахаль стоял с моей бывшей женой у окна и, положив свои грязные руки ей на задницу, умильно на нее смотрел.
У моей бывшей жены плохой вкус.
Через некоторое время я отлепился от Зины и добрался до сортира, и там я понял, что день рождения подходит к концу.
Сортир был заблеван.
Сначала, как я и предполагал, ушли пятеро незнакомых: две особи женского пола и три мужского, а с ними давнишний мой знакомый Гоша.
Потом начали исчезать мои недавние знакомые, некоторые, кому я очень понравился, совали потные руки и записывали номера своих телефонов. Я важно кивал головой и говорил:
— Я вам позвоню, обязательно позвоню!
Но они мне не верили.
Следом за недавним знакомым потянулись старые — они обнимались и кричали:
— Старик! Мы того, нам того, тебе пора бы и того, а? Ты не пропадай! Звони! Выпить надо! Посидеть надо!
Я кивал головой и соглашался:
— Обязательно надо, выпить надо, посидеть надо!
Но и они мне не верили.
Мой бывший враг Колька тоже поднялся и стал собираться, он подошел к вешалке, снял свою дубленку и уронил мою шинель, на что я ему тут же заметил:
— Сволочь, повесь шинель на место!