А Колька, возбужденный выпитым и не понимая моего великого праздника, сказал:
— Подумаешь, говна-то…
И после этих слов я подошел к нему и со всего размаха ударил его кулаком по голове. Он отлетел от вешалки и уперся в шкаф.
Тут на меня бросились мои друзья и хахаль моей бывшей жены, его я тоже зацепил ботинком, чтоб не вмешивался. А Колька схватил шапку и убежал.
Когда страсти немного поостыли и хахаль разглядел родной синяк на голени, от подоконника отлепилась моя бывшая жена и молча удалилась, ведя хахаля на цепочке.
И он показался мне желтым.
Мои друзья сидели опустив головы на стол, обнимая полную блондинку Валю и тощую брюнетку Галю.
И тогда Галя сказала:
— Мальчики, я вот тут полбутылки спрятала, может, выпьем, а?
Мы согласно кивнули головами и выпили.
Зина сидела рядом со мной и во всем мне верила. Она знала, что я не могу быть не прав. И тут я сказал ей:
— Зина, останься и помоги мне убрать посуду.
И Зина осталась.
А друзья, опираясь на Галю и Валю, поднялись и удалились, чтоб не мешать теперь уже нашему с Зиной празднику. Они только сказали:
— Завтра похмелимся…
И я с ними согласился.
Зина собрала стаканы и тарелки в одну кучу, пустые бутылки в другую. Я же выбрался на кухню и крикнул ей:
— Зина, чистое белье в нижнем ящике шкафа.
Когда я вернулся, диван был застелен белоснежным бельем. И я сказал:
— Зиночка!..
И она очень просто обняла меня и ничего не говорила.
И была ночь.
1978
ЖЕНЩИНЫ
На скамейке Гоголевского бульвара, под лучами первого весеннего солнца, сидела молодая женщина и нервно теребила ручку модной кожаной сумки. Она была аккуратна и, пожалуй, симпатична. Длинные темные волосы, распущенные и распушенные легким ветерком, обвивали ее плечи, густая челка падала на лоб пышной волной, карие глаза бархатно и чуть испуганно смотрели на ажур Кропоткинского метро. Она курила, держа тонкими пальцами сигарету, округляя нежные губы и презрительно пуская дымные струйки.
Наконец она увидела яркую, броско одетую брюнетку лет двадцати пяти, торопливо перескакивающую через весенние лужи. Она быстро поднялась и буквально бросилась ей навстречу.
— Я прямо извелась, Ольга, — сказала она вместо приветствия.
— Раз я обещала, значит, приду, — отвечала Ольга и подставила щеку для поцелуя, — я человек во всех отношениях обязательный, Зиночка, а особенно в таких… — и, в свою очередь, чмокнула Зиночку в чуть заостренный подбородок.
Зиночка ухватила Ольгу под руку, и они размашисто зашагали, оживленно беседуя, процокали коваными сапогами по гранитной бульварной лестнице, перебежали дорогу перед самым носом темно-красных «Жигулей» и нырнули в продовольственный магазин.
— Еда у меня есть, — сказала Ольга, — и есть болгарский вермут со льдом.
— Тогда я беру бутылку.
— Одной будет мало, бери две…
— А двух будет много, — засомневалась Зина.
— Бери, не пропадет.
Они взяли две бутылки водки, распихали их по сумочкам, таким маленьким на вид, и торопливо двинулись по Сивцеву Вражку. Покружив арбатскими переулками, женщины подошли к одинокому покосившемуся особняку, уцелевшему от погрома последних лет. Печальные кариатиды в пыльных одеждах поддерживали дырку балкона, по которому когда-то гуляли обитатели мезонина, а под дыркой выпирала свежей коричневой краской дверь.
— «Вот парадный подъезд», — продекламировала Ольга, доставая ключ.
— Очень мило.
Ржаво скрипнул замок, и они прямо с улицы попали в темный узкий коридор. Ольга нащупала выключатель и зажгла свет.
— Здравствуй, обитель любви, — сказала она.
— И давно ты ее снимаешь? — спросила Зина.
— Как разошлась с мужем, не могу же я водить полюбовников к себе.
— Ну что ж, за пятнадцать рублей это просто великолепно!
— Тем более что плачу не я.
Вешалки в коридоре не было, но стояла симпатичная козетка, обтянутая атласом. Женщины бросили на нее плащи и прошли в комнату, небольшую, с высоким потолком, украшенным виньетками и лепными амурами по углам.
Полкомнаты занимал серый поролоновый диван, горным козлом вздыбился на тонких гнутых ножках стол, окруженный мощными креслами с рваной обивкой, и напротив старинного поставца, забитого хрусталем, на холодильнике, расположился цветной телевизор.
— Твой? — поинтересовалась Зина.
— Все хозяйское, — махнула рукой Ольга и полезла доставать бокалы. — Ну что ты стоишь, как в гостях, давай принимайся за работу, вынимай закуску, вермут, лед. Пока твоего горе-любовника нет, выпьем по махонькой. Когда он обещал позвонить?
— В три, — сказала Зина.
— В нашем распоряжении целый час. Пойдешь его встречать?
— Ага.
Зина накрывала на стол, ей хотелось, чтоб все было красиво.
— Я с вами посижу до шести и уйду, — сказала Ольга, — мне ребенка из сада забирать.
— А мать разве не заберет?
— Если я не заберу, мать заберет, но не буду же я с вами тут… хотя можно, он ничего…
— Да ну тебя, — отмахнулась Зина.
— Что, жалко? — засмеялась Ольга. — Не жалей, тоже добра-то… и, по-моему, он сегодня не придет.
— Обещал.
— Мало ли чего обещал. У него семья, ребенок… И чего ты к нему прилипла, молодая баба, могла бы найти себе мужика будь здоровчик, за тобой на коленках бы ползал…
— Могла бы, — вздохнула Зина, — все могла бы, да вот не могу.
Ольга достала из холодильника запотевшую бутылку вермута.
— «Болгарский вермут. Винпром, — прочитала она. — Сервирайте вермута студен!»
— Он у нас очень студен, — сказала Зина.
— Сейчас будем пить коктейль винпром: одна чаша вермут, две чаши джин, только вместо джина нальем две чаши нашей российской водки.
Ольга взяла чайную чашку и приготовила коктейль в хрустальной ладье, затем перелила коктейль в графин и только потом разлила по фужерам.
— Ну, за тебя, Зинка, за твою пассию, — сказала Ольга.
— Приятная штука, — сказала Зина, выпив.
Они закурили и, оборвав разговор, молча уставились в крохотные оконца.
— Это очень тоскливо, — вдруг сказала Ольга.
— Что тоскливо?
— Любить кого-нибудь настолько тоскливое занятие, что я перестала этим заниматься. Сколько ты с ним встречаешься?
— Полтора года.
— Многовато, пора тебе его бросать, все равно никакого толку не будет.
— А какого толку мне надо? Я ведь так, сама люблю, и все. Пусть он там с кем хочет, лишь бы приходил ко мне. С меня и этого хватает.
— Пока хватает, а настанет время, момент, и не хватит, а его не будет, это я тебе точно говорю, не будет.
— Да ну тебя, ты все каркаешь, давай лучше выпьем.
Они выпили еще по коктейлю.
Зина растянулась на диване и принялась рассматривать потолок. У курчавого амурчика в углу над окном был отбит нос.
«Жалко, — подумала Зина, — неужели он не придет, именно сегодня он должен появиться, мы и так встречаемся реже некуда».
Ольга зазвенела рюмками и налила водки.
— Давай чистенькой! — предложила она.
— Чистую??? — протянула Зина.
— А чего нам побаиваться. По морде никто не бьет, и это уже достижение, замужем только и знала свинцовые примочки готовить, а теперь шиш, теперь при надобности я и сама могу врезать — эмансипе!
Зина встала и подошла к окну.
— Тьфу, черт! Давай чистую, — сказала она.
Они, кривясь, выпили водки, и раздался телефонный звонок.
— Это он, — радостно кинулась к телефону Зина, — алло!
Но спрашивали прачечную.
— Да, прачечная до пяти часов, — сказала она и повесила трубку.
— Хрен с ним, — развеселилась Ольга, — мы сейчас с тобой танцевать будем. Она выбежала на кухню и принесла старый, разбитый патефон и коробку пластинок, поставила патефон на кресло и долго и старательно накручивала никелированную ручку. Патефон зашипел, что-то щелкнуло, и из его нутра вырвался голос Изабеллы Юрьевой: «Сейчас часы пробьют тяжелым звоном восемь, но знаю я, ты не придешь…» Ольга подхватила Зину и повела ее в старом танго.
Они танцевали с час, перемежая вальсы и фокстроты с рюмками. Наконец устали и затихли. Пошатываясь, Зина вышла на кухню. Кухонька была темной — без окон. Она зажгла свет, и в разные стороны бросились рыжие тараканы, испуганно шевеля длинными усами. С прокопченного потолка свешивались сусальные листочки краски…
«Надо стараться быть трезвой, — думала она, — нельзя, чтоб он застал меня накачавшейся, надо привести себя в порядок».
И опять ей страстно захотелось, чтоб он сегодня пришел.
— Ч-е-е-р-р-т, — прорычала она, — до чего же мне тебя не хватает.
— Замолчи, детка, — прокричала ей Ольга, — не надо портить нам настроение, мы с тобой прекрасно проведем сегодняшний день и без мужиков.
Зина зажгла конфорку и поставила чайник.
— Сейчас чай пить будем, — сказала она, входя в комнату.
— Чего чай, — отозвалась Ольга, — у нас водки целая бутылка.
Они сидели, наблюдая медленные сумерки в окне, пили чай, водку, опять чай, опять водку.
— У тебя хоть ребенок, — говорила Зина.
— А, — отмахивалась Ольга, — ребенок, больно нужна я ему, а что будет через пару лет? А? Ребенок… Ребенок дело нехитрое, возьми да роди, только толку что?
Ольга заснула, а Зина долго и неотрывно глядела на изуродованную курчавую головку амура. Он то увеличивался, то уменьшался, что-то горячо шептал ей, какие-то ласковые слова. Много раз звонил телефон, но она не в силах была подойти к нему, ей было глубоко безразлично. Амур шептал и шептал, тихо и нежно, она чувствовала, как он осторожно прикусывает мочку уха.
— Баловник, — сказала она и пригрозила ему пальцем.
На улице зажглись фонари. В доме напротив веселилась какая-то молодежь. Под звуки гитары кто-то приятно пел, и Зине до слез захотелось перебраться в тот дом, напиться в чужой компании, ей до слез захотелось веселья, шума, гама, внимания…
— Пройдет несколько лет, и они рассядутся поодиночке, как мы, возьмут по бутылке водки и будут ждать выдуманных возлюбленных. Ч-е-р-р-те что, — сказала она и заплакала, громко, истерично. — А-а-а-а может, дож-ждутся, дож-ждутся, — рыдала она, — мо-о-о-жет, дож-ждутся…