Ив. Гаврилович. Вы кто такие?
Подруга. Мы из беспредельности мира. Мы ЛЮБИМЫЕ и ЛЮБЯЩИЕ.
Ив. Гаврилович. Пьяные, бардак! И вам не стыдно, сейчас в отделении мы с вами поговорим. Любящие… А этот уже на полу. Срам! (Наклоняется над телом.) Алексей! Даже не мычит, а ведь хороший парень, ударник коммунистического труда, а пьет! И что с ним делать, ума не приложу. И воспитывали, и слово брали — ничего не помогает. Алексей!.. Батюшки… да он же… да он же мертвый…
Подруга(обращается к даме). Поднимай его. (Они легко поднимают тело Алексея на руки и начинают медленно исчезать, таять на глазах у изумленного Ивана Гавриловича.)
Ив. Гаврилович. Эй! Куда вы?! Куда вы? Я не пущу! Это убийство, вы должны ответить перед законом, по справедливости должны…
Подруга(исчезая). До свидания, Иван Гаврилович! До свидания!
Ив. Гаврилович. Куда вы? До свид…
1973
ПРЕОБРАЖЕНИЕ
На улице дождь. Мелкие капли с размаху бьют по стеклу. Дождь.
В маленькой комнате, на диванчике, повернувшись к стене лицом, лежу я. В этой позе меня можно застать каждый день. Я прихожу с работы, накидываю на плечи старый халат, ложусь и рассматриваю причудливый узор на обоях. Ни о чем не вспоминая, ничего не загадывая, просто я рассматриваю рисунок… Линия ведет прямо, поворот, еще поворот, прямо…
Включается радио: оно включается и выключается… Диктор монотонно вещает последние новости:
— Запустили ракету… собрали урожай… рабочие досрочно… достижение ученых… безболезненно вживляются волоски-электроды… проблема координирования индивидуумов решена…
Передача новостей заканчивается, из репродуктора доносится заздравный марш. И опять узор влево, вправо, прямо…
Утро. Осеннее утро, расхлябистое и грязное. Темно.
— Подъем, — командует голос диктора, — подъем, работа ждет нас, дорогие друзья!
Я торопливо одеваюсь, проглатываю бутерброд, чашечку суррогатного кофе…
И вот я на улице. Мелкий, мелкий дождь. Он моросит непрестанно, нельзя спрятаться от его холодных капель. Где-то далеко колышется ниточка белого света — поднимается солнце.
На троллейбусной остановке пятеро. Изо дня в день собираемся мы на этом месте, и каждый раз, проезжая отмеченное расстояние, исчезаем в серой пустоте утренних улиц. Нас пятеро, мы никогда не разговаривали друг с другом и даже не пытались заговорить. Мы рассаживаемся по креслам и смотрим в узкие окна на пробегающие дома. Остановка, кто-то вошел, кто-то вышел, шипят автоматические двери троллейбуса.
Площадь Свободы. Огромная, подсвеченная прожекторами, возвышается посередине площади фигура Вождя. Двери открылись, и я выхожу, попадая под нескончаемый дождь.
Три минуты быстрого шага, и вот знакомый издавна подъезд. Каждый день я открываю эту дверь в одно и то же время — механизм кем-то отлаженный и заведенный надолго. В темном помещении пропускной кабины стоит гладкий полированный столик с прорезью, как у почтового ящика. Я называю свой номер — 326-М, и из щели выскакивает бумажка. На белом глянцевом листе отпечатан этаж и номер комнаты, где мне сегодня работать. Дверь плавно открывается, и я попадаю в ярко освещенный вестибюль. Я сдаю плащ в гардероб и забираюсь в тесную кабинку лифта. Лифт несет меня вверх, останавливается, и желтая стрелка указателя указывает: комната 316 налево.
В этой комнате я еще не был, какова она будет? А впрочем это не имеет никакого значения, все комнаты похожи друг на друга и отличаются только цветом. Открываю дверь — комната голубая.
Удобный стул, стол, на столе маленькая вычислительная машина, сейф, в сейфе объяснение к заданию и само задание на сегодняшний день. Длинные столбцы цифр. Постепенно, к концу дня цифры сложатся в красивую кривую графика.
Цифры, цифры, огромное количество цифр — маленькие точки на графике. Через два часа тихо поднимаются жалюзи, открывая дорогу дневному свету. С треском включается экран телевизора, на голубом экране появляется серое лицо шефа.
— Ну, как дела? — доносится его голос.
— Спасибо! Все в порядке, — отвечаю я.
Шеф появляется на экране несколько раз в день, я и сам могу его вызвать, надо нажать серебристую кнопку.
— Нет ли вопросов? — скрипит шеф.
— Нет, — отвечаю я.
В столовой небольшая очередь, каждый подходит к автомату, опускает жетон, и автомат, повизгивая, изрыгает тарелку мутной жидкости, блюдо со вторым и стакан бледно-розовой воды.
Наскоро проглотив пищу, я медленно бреду по коридору в свою комнату, сажусь за стол и смотрю в окно. Это занятие прерывает звонок, от звука которого я вздрагиваю — пора приниматься за работу.
И до конца рабочего дня я не отрываюсь от длинной вереницы цифр.
Воскресение. Воскрес-ение! Странное слово! Когда-то я узнал, что воскреснуть — значит ожить! И каждое воскресенье оживаем мы!
В это воскресенье даже природа ожила. Дождь перестал. Выглянуло тусклое осеннее солнце. Открылся городской парк. Все любят этот парк и каждое вос-кресенье отправляются на гуляния.
Я оделся и тоже пошел в парк. Аллеи его полны света, с подмостков выступают артисты, играет музыка, песни, пляски, смех доносится изо всех уголков.
Но я не хожу по главным аллеям, не стою у подмостков, не кружусь в буйном веселии аттракционов, я сворачиваю на маленькую неприметную тропинку.
Причудливы очертания голых веток, я даже пугаюсь, но подбирается чистый запах настоящей осени. Темные стволы, клочки высушенной, желтой травы еще сверкают среди пластов черной рыхлой земли. И какое блаженство стоять здесь и внимательно вслушиваться в голос неба.
— Всегда помни, — говорит мне Природа, — жизнь — это минутное откровение, будь же достоин откровения Вечного!
И я теряюсь, я не знаю, как быть достойным Вечного…
Когда смотришь на крону дерева, обняв его ствол, кажется, что падаешь, уносишься в это беспредельное пространство — небо! Кружится голова, и наконец приходит чувство свободы, от которого становится легко и радостно.
Но что это? Видение?
Передо мною высокая девушка… ее гибкое тело! Большие влажные глаза! Как удивительно, как прекрасно, я вижу эти глаза…
— Здравствуй, — говорит девушка и протягивает мне руку.
— Здравствуй, — отвечаю я, — откуда ты?
— Я увидела тебя одного, что делаешь ты вдали от людей? Посмотри, там много народа, они веселятся, поют и танцуют, смеются, иди к ним!
— Я не хочу, я не могу туда идти. Этот уголок парка пустынный, безлюдный, но здесь оживаю я, воскресаю от одиночества мучительных недель!
— Да, но и здесь ты одинок!
— Здесь? Нет, я не одинок, я с друзьями, они веселят меня, они грустят со мной. Я ругаюсь и спорю, я в шумной компании — одни смеются, другие плачут, все хотят сказать, высказаться, перебивают друг друга!
— Твои мысли печалят и веселят тебя, но ты одинок, ты не знаешь простой радости общения! Иди туда, там в толпе ты найдешь человека!
— Нет, я не могу, ты понимаешь меня, останься, будь со мною, и ты увидишь, что я могу сделать для тебя!
Девушка покачала головой:
— Нет, я не могу стать твоим другом.
— Почему? Ты боишься? Посмотри, как хорошо вокруг! Я научу тебя летать! Мы будем встречаться здесь, каждое воскресенье будем встречаться здесь!
— Нет! — девушка покачала головой. — Нет, нет! — И медленно как бы растворилась в прозрачном осеннем воздухе.
Я остался один, казалось, это был сон, реальный сон, я не помнил ничего, кроме бархатных черных глаз.
Пробиваясь сквозь ветви деревьев, падал дождь, вдали мерцали огни главной аллеи. Голова гудела, раскалывалась. Я потер виски, и, глубоко напоследок вздохнув, побрел к выходу.
Опять утро, обычное утро понедельника. Я усаживаюсь на свое место в троллейбусе. Вчерашний день никак не выходит из головы, и чем больше я силюсь вспомнить, тем мучительней становится чувство одиночества и возникает сумасшедшее желание вскочить и прокричать всем открывшуюся истину: «ВЫ ОДИНОКИ!»
Я вспоминаю — это было давно, очень давно: зеленый луг, цветы, белые, синие, розовые, веселые люди, грустные люди… Странное слово душа — откуда оно?
Мозг пробуждается, это больно, очень больно! Нестерпимо вспоминать знакомое, вот-вот оно всплывет на поверхность сознания, вот уже рядом… и снова что-то обрывается и улетает в темень. Плывут перед глазами радужные пятна, я бессилен бороться с этим мучением.
— Что с вами? Что с вами? — доносится голос шефа, я отрываю голову от стола:
— Ничего страшного, шеф, — говорю я.
— Вы больны? Спуститесь вниз в медсанчасть, вам окажут помощь.
— Нет! Нет! — почти кричу я. — Я здоров, посмотрите внимательно, я здоров!
Шеф молча вглядывается в меня, как это бесконечно долго. Раздается щелчок, и медленно гаснет экран телевизора.
И опять начинает свою работу беспокойный мозг. Я лихорадочно ищу нужные слова, уже все ясно, осталось только найти слова, загнать в границы слов упрямо сопротивляющееся понятие.
Дома, накинув потрепанный халат, я лежу в своей обычной позе — лицом к стене, и замысловатая линия узора превращается в путаную тропинку парка, в гибкую фигурку девушки, в темные бархатные ее глаза… И вот — небо, синее небо, темнеет на пригорке лес, яркое солнце. Пустая улица — буйная зелень заполнила ее. Кособокие домики хитро подмигивают, морща наличники. Ко мне навстречу идет девушка, маленькая, с белыми, как пух тополя, волосами. Мы беремся за руки и уходим, улетаем, мы уходим от тяжелых городов, держась за руки и распевая песни. Ее глаза смеются и радуются дороге, ветру, солнцу. Птицы поют для нас, мы уходим вдвоем, чтобы в далекой прекрасной стране дать новую жизнь людям, которые никогда не будут одиноки!
Долго трезвонит дверной звонок. Мне лень вставать, но приходится. Настойчивый посетитель продолжает будить меня. Я иду открывать. На пороге два незнакомых человека.