— Ну, лехце, мужиценко?
— Лехце, — отвечал Куськин, — ох и лехце, ты — спасительница рода человечьего.
Каська улыбалась большим красным ртом и томно потягивалась, оправляя белый крахмальный чепчик.
— Эх, Каська, — сказал, совсем пробудившись, Куськин, — ты и ничего, однако.
И в его душе шевельнулось давно забытое, но еще не пропавшее чувство.
— А иногод и ничего, — согласилась Каська, — да мужичишки все щипловатые.
— А я? — удивился Куськин и расправил дюжие плечи.
— Ты-то? Большой, да негодный!
— Это я негодный?! — возмутился Куськин. — А ну, закрывай контору!
— А закрою! — с вызовом испугалась Каська, и сердце ее забилось.
Сначала из кафе вышел Куськин и сел на зеленый заборчик. Потом вышла Каська и, раскачивая добрыми бедрами, пошла к себе домой, неся пятилитровый бидон пива.
Куськин посидел на заборе, пощурился на солнце и, махнув рукой, двинулся за Каськой.
В этот день кафе «Светлана» было закрыто, и редкозубые мужики в телогрейках посылали в Каськин адрес самые разношерстные проклятия.
У стеклянных дверей кафе «Светлана» остановилась телега. Маленький Максименок спрыгнул с нее, разгладил пышные усы и захромал в кафе.
— Каська! — заорал Максименок, щуря масленый глаз, — подавай быстрее, исть буду.
— А ты не кричи, — сказала порочная Каська и улыбнулась рыжему Куськину, — в твоем теле и год прожить можно.
— У, бесина, — рыкнул Максименок и подошел к мужикам.
— Почтеньице мое, — поздоровался Максименок, присаживаясь и устраивая деревянную ногу, — как бы нам…
— Как, как, — перебил его электрик Палочкин, только что продавший в магазин украденный ящик лампочек, — гони рубь двадцать, я твою деревянную ногу пожалею, в магазин сам схожу.
— Это дело, — вставил Куськин и достал рубль двадцать.
Максименок нырнул под стол и из толщины ватных штанов вынул желтенький целковый.
— Во, малец, держи крепче, а то горазд как охота.
— Знамо хочется, — сказал Палочкин, собрав рубли, — я-то мигом.
И, протанцевав мимо Каськи, выбил сапожищами дробь и вылетел на улицу.
Каська выпятила груди и недовольно глядела на Куськина и Максименка. Дожидаясь рыжего энергетика целыми днями, к ночи она его зачастую дождаться не могла.
— Каська, бес, — рявкнул опять Максименок, — ташши пожрать чего.
Каська дернула полными плечами и скрылась на кухне.
— Во баба, вреднюга, — подмигнул Максименок Куськину, — я и сам бы беса потешил… Да жистя не дает.
— От такой жизни уши скоро в трубочку завернутся, — пожаловался Куськин.
— А тебе чего? Чем жизнь плоха? Деньги получаешь! Небось не церкву строишь, пупок не надорвешь. А сам-то парень молодой, бабу каку в припёр возьмешь, хоть как, хоть и в стоечку! Энто мне уж, и лытка деревянна…
Каська поставила мужикам тарелку коричневых шершавых котлет и три кружки пива.
— Во, бес, — удовлетворенно хмыкнул Максименок и умудрился вдарить ладонью по Каськиной ляжке, — баба хуть куды!
— У-у-у, сидень, — прошипела Каська и зло позеленела глазами, — сидели мужицки, пиво хлебали, принесла тебя окаянная, — и Каська опять презрительно повела полными плечами, отчего ее большие груди так и заходили над Максименком.
— Ты, девка, бухгалтером не тряси, — строго сказал Максименок, — и глазоньки свои не таращь, вишь, человек из деревни в город приехал, дак ты ему услужи, по-человечьи, чтоб доволен человек уехал, вон как твоя задача.
— Знаю свою задачу, — огрызнулась Каська и ушла за буфетную стойку, — ваши задачи стаканы пить, куды в вас и входит…
— Вот и все у нас своей главной задачи не знают, потому и прут жизни поперек, — вздохнул Максименок, — знай человек свою задачу, он сразу примерит, как ловоше, как крепоше…
Приятно улыбаясь, отворил дверь электрик Палочкин. Телогрейка его утяжелилась, вселяя в Палочкина хорошее настроение.
— Пить будем, — сказал Палочкин и, продолжая ухмыляться, сам сходил на мойку за стаканами.
Красное закатное солнце просверлило темно-синюю тучу и осветило трехногий столик и умилившихся сотрапезников.
Бесценная русская влага наполнила стаканы, и они заискрились штампованными гранями.
— Ну, — сказал Максименок, вытирая усы, — давайте выпьем.
Он поднял стакан и нацепил на вилку холодную котлету.
— Ну, выпьем за нашу советску власть, чтоб она тыщщу лет стояла и вся планета кверху ногам.
Доломитовый поселок, как и все рабочие поселки страны, составлен из нескольких панельных пятиэтажек и множества деревянных домиков, окруженных овощными грядками, плодовыми деревьями и подсобными постройками, в которых, всхлипывая, хрумтят запаренной картошкой хозяйские боровы.
Меж огородов, размежеванных чем Бог послал, мирно течет чистая мелкая речушка, в которой еще можно поймать рыбку величиной с ладонь.
Все рабочие поселки страны чем-нибудь гордятся, так принято, и у доломитового своя гордость — собственный железнодорожный вокзал, и благодаря вокзалу доломитовый поселок попал во все железнодорожные карты мира. Это вам не хухры-мухры! И хотя здание вокзала не более чем деревянная изба, поставленная в годы первой мировой, суть дела не меняется. Раз вокзал, значит, привокзальная площадь, а раз привокзальная площадь, значит, на площади колготит рынок.
По воскресеньям приезжает из окрестных деревень народ и торгует огурцами и яблоками, свеклой и репой, гайками и болтами, медом и скатанным в шарики прополисом «от всех болестей зараз», торгуют лечебными травами с ясными и краткими названиями: «от головы», «от живота», «от ног».
Главная улица, начинаясь у привокзальной площади, ведет к площади Поссовета, которая, собственно, и является центром доломитового поселка. Тут и почта, и клуб, и памятник, и магазин, и остановка автобуса, идущего в райцентр, тут кафе «Светлана», где богиней, а в иные минуты фурией, возвышается за стойкой дебелая Каська, глядящая на мужиков то с жалостью, то с презрением. Здесь же пятиэтажный дом, в котором с недавнего времени живет начальник отдела Кропилев, и тут же рядом, в кустах, высится бетонная доска передовиков; с нее, увековеченные мастеровитой рукой заезжего фотографа, лучшие люди озирают площадь раскрашенными оловянными глазами. На доске золотом, в безумном азарте творчества, художником Прошкиным выписаны слова:
ГДЕ УМ СИЛЕН, ТАМ ДЕЛО ПОЛНО СИЛЫ!
В. Шекспир
И в этакое, неоспоримое по достоинству место заманивал Кропилев своих столичных друзей. Заманивал он их давно, а вот собрались первый раз, все не получалось… Занятые! Но нынче «каша заварилась». И друзья прибыли на белой «Волге» пройдохи Шляпкина. Прибыл Шляпкин с женой Олечкой да Алеша Защекин — сын замминистра.
Все они вместе учились, и всех их жизнь разбросала по разным сторонам. Самая лучшая сторона, как считал Кропилев, и был, безусловно, прав, досталась Шляпкину.
Шляпкин — младший сын царев, Иванушка-дурачок, приехал учиться из глухой сибирской деревни, а поди ты, улетела стрела, попала в болото и прямо к лягушке-царевне. Влюбился, женился, остался в Москве, получил свободное распределение. Тесть, конечно, посопротивлялся для приличия, но куда тут денешься, дочь одна, любимая, и устроил Шляпкина прямехонько во внешнюю торговлю. Теперь разъезжают по заграницам, как по Псковской губернии. Поначалу Венгрия, Чехословакия, потом развивающиеся страны, а теперь про Лондон и Париж рассказывает, как Кропилев про окрестные поляны. Натащил, накопил! Что и говорить! И «Волга», и квартира шикарная, и стереоустановка, и вообще…
Кропилев позволяет себе иногда у него останавливаться, по старой дружбе, когда Шляпкин в Москве, а не в каком очередном Лиссабоне.
Алеша Защекин — тот другой, ленив и нелюбопытен, как сказал классик, только отцом и держится, с детства так приучен. Но если взглянуть на вещи с их естественной стороны, чего ему рваться, чего ему из себя жилы тянуть? Зачем? Все на месте, помрет папа, в могилу с собой ничего не утащит.
К приезду дорогих гостей Кропилев готовился специально. Чтобы не ударить в грязь лицом, достал через Николая Николаевича Бурдыгу все, что можно достать в областном городе. А в областном городе при наличии Николая Николаевича можно достать многое. Например: молодого поросенка, который якобы сломал себе ногу и был списан с совхозной свинофермы под естественную убыль, на закусочку — рыбки, белой и красной, испанских маслин, запылившихся на базе торга, маслины исключительно для гурмана Шляпкина и его симпатичной жены, напитков всяких-разных — тут и водочка в экспортном исполнении, с откручивающейся пробкой (знай, мол, наших), и коньячок, и сухое винцо, нутро отполировать, как они выражались в юные годы. Гости настоящие, не шушера какая, парное мясо для шашлыка Кропилев мариновал лично.
Встречал своих гостей он утром, на шоссе, около указателя поворота на доломитовый поселок. «Волга» лихо затормозила около зеленого кропилевского «жигуленка», Кропилев и Шляпкин потискались в дружеских объятиях и сели за рули.
Горделивым цугом подлетели машины к дому.
Наскоро осмотрев кропилевское хозяйство, впрочем весьма небольшое — двухкомнатная квартира, не хоромы заморские, и позавидовав, как всегда бывает в таких случаях, его холостяцкому житию-бытию, опять все расселись по машинам и помчались по доломитовскому поселку, оставляя за собой клубы доломитовой пыли. Помчались мимо бетонной доски с передовиками, мимо блочных пятиэтажек, мимо кафе «Светлана», около которого в радостном изумлении топтался похмеленный народ, мимо холма, где реликтом какой-то неведомой культуры торчит остов давно взорванной церкви. Помчались на пикник, весело перекликаясь гудками автомобилей, туда, где давно присмотрел Кропилев великолепное местечко: лес, река, на реке плотина, заполнять пруды для рыбохозяйства, и сами пруды недалече, так что при желании можно и свежим карпом побаловаться; у Кропилева и там все прихвачено. Быстро проскочили ухабистый русский проселок, пробрались лесной дорожкой меж берез и елок и припарковались у самого берега.