Кафе «Светлана», или Хроника текущих событий в маленьком рабочем поселке — страница 25 из 31

— Ну, сука, я тебе козу сделаю, — вылил на ступеньки.

Поискал в кармане спички и, отойдя шагов на пять, чиркнул и метнул огонек.

Ярко полыхнуло и загудело, а Вова Карасев помчался огородом к оврагу, споткнулся о корень и, покатившись по склону, попал в заросли малинника и крапивы.

Он пару раз попробовал встать, но силы его оставили, и он, в который раз за сегодняшний день, заснул сладким молодым сном.

Ему снилось, что голубь Гошка утвердительно покачивает сизой головой.

В ГОРОДЕ

Электрик Палочкин вместе с женой Нинкой, длинной и тощей, такой, что и непонятно, как электрик Палочкин, будучи мужчиной вполне видным, женился на ней, прибыл в город Москву.

В Москве у Нинки жила двоюродная тетка, которая работала штукатуром и за это получила по лимиту двухкомнатную квартиру. Квартира была хорошей, даже очень хорошей, но располагалась на самой окраине столицы, и добираться до тетки Марьи для Палочкина было мучением нестерпимым.

На Курском вокзале Палочкин, как всегда, обманул жену, сказав, что отправился по нужде. Сам же быстренько слетал в угловой магазин и, упросив мужиков, без очереди купил бутылку красного. Торопясь и перхая, выпил ее в отдельной кабинке вокзального сортира и с несколько повышенным настроением вернулся к Нинке.

Нинка осмотрела его, но, ничего подозрительного не учуяв, успокоилась.

Они ехали в метро, потом на автобусе, и везде Палочкина прижимали, толкали и даже извинялись. Палочкин только краснел и кивал головой, так как был человеком добрым и терпеливым.

Он думал, если даже всю колбасу и все масло будут продавать исключительно в Москве, он никогда сюда жить не переедет. Даже если ему дадут квартиру, как у тетки Марьи, он сюда не переедет, потому как жить здесь никакой возможности он не видит.

Тетки Марьи дома не оказалось, и Палочкин с Нинкой прождали ее два часа на лестнице около непонятного Палочкину мусоропровода. Когда же она пришла, то Палочкин истомился донельзя, непривычный галстук перетер ему шею, а новые ботинки чугунами повисли на ногах.

— На-кась, они уже здесь, — сказала Марья, когда дверь лифта открылась.

— Мы ж с утрешним, как всегда, — ответила Нинка, и они принялись обниматься и лобызаться.

Тетка Марья была всего на два года старше Нинки и была такая же высокая, но не тощая, а прямо-таки наоборот — здоровая, в три обхвата, что огромная бочка, какую Палочкин видел на винном заводе в Ершанске. И голос у нее был, как из бочки, глухой и низкий.

Потискав Нинку, она вдарила по плечу Палочкина:

— Ну входите ж, — гремела Марья, — небось с дороги на ногах не стоите.

Палочкин вошел, снял по городскому обычаю ботинки и, оставляя на паркете потные следы, водрузился на диван.

— А Васька где? — спросил Палочкин.

— Где, где! Как ему вчерась сказала, что приедете-то, так подпрыгнул от радости. Ему чего, лишь бы нажраться. Небось за бутылками побежал, он ведь раньше меня с работы приходит.

И действительно, через несколько минут ворвался Васька, с ним Палочкин учился в школе, в одном классе. Он был тоже здоров, но все ж меньше, чем Марья. Он гремел авоськой с бутылками и орал с порога:

— Никола, браток, заждался! Сейчас мы с тобой… а!

Обнимая Палочкина, он ему подмигнул и тихо прошептал:

— Я с ребятами уже засандалил. — И опять заорал, чтоб слышали бабы: — Да ты хорош! При костюме, при галстуке! Четко!

— Да ить в город же, — сказал Палочкин, — вот Нинка заставила.

— Давай, давай, скидавай! Располагайся как следует, сейчас мы, пока бабы соберут.

— Успеете, — прогромыхала с кухни Марья.

— А мы по одной, со свиданьицем, четко! — кричал Васька.

— По одной оно ничего, — соглашался Палочкин, — по одной можно, с устатку.

Васька открыл бутылку, принес стаканы и малосольные огурчики.

— Ну, как там у вас? Рассказывай… Как мужики? Как Максименок, все хромает? — радовался он.

— А чего ему сделается, — вставила Нинка, — он еще двадцать лет жопой продышит.

— Эка злыдня! — сказал Палочкин. — Не баба, а ведьма килатая.

Потихонечку, пока кухонный стол украшался помидорами, огурцами, салатами, мужики одну бутылку выпили, а ко второй приступили вместе с бабами.

— Жритя поболее, — гудела Марья и подкладывала Палочкину различных сладких кусков, о которых он в последние годы и думать забыл.

— В Москве можно жить, — балаболила Нинка, — в магазинах все дают. Слава Богу, что мы от Москвы недалеко, хучь заедешь как-никак.

— Одну Москву и снабжают, — кивал головой Палочкин, уплетая антрекоты.

За мирными беседами о провинциальном голоде просидели родственники допоздна. Мужики пили много и на законном основании, так как получили от жен что-то вроде лицензии на отпив, и только когда заиграл гимн, их удалось растащить по комнатам, где они моментально захрапели.

Бабы помыли посуду, еще немного посудачили и тоже заснули, потеснив пьяненьких супругов.

На следующий день, маленько опохмелясь и проводив на работу хозяев, Палочкин с Нинкою вдарились в бега.

По спискам им надлежало купить: восемь палок колбасы, масла сливочного — пять килограммов, селедки — сколько дадут, апельсинов — чем больше, тем лучше, а также ботинки импортные для Куськина, сорок пятого размера, тапочки для Нинки, костюм для Палочкина, косынку для бабки Тони, галстук для художника Прошкина — коричневый и широкий, и если чего попадется хорошего, то тоже надо брать.

Для перетаскивания всех этих тяжестей Палочкин приспособил четыре мешка, которые, связав по два, можно было с трудом тащить, перекинув через плечо.

Первый закупочный день они решили посвятить продовольственным товарам, поэтому в центр выезжать не стали, а отправились на близлежащий Ленинский проспект.

В угловом продмаге давали колбасу, правда по одной палке в одни руки, поэтому им пришлось отстоять в очереди, по четыре раза каждому, зато желанную колбасу, вареную, по два двадцать, они приобрели. А масло, прямо на удивление, взяли без очереди и сразу все пять килограммов.

Нагрузивши таким образом мешок почти в полтора пуда, Палочкин в философско-опохмеленном состоянии брел за Нинкой, заглядывающей во все маломальские магазины.

Дело стояло за селедкой и апельсинами.

Селедки не было нигде.

Наконец они напали на салаку в банках и сразу же запаслись восемью банками. Палочкину стало значительно тяжелее.

Прошедши еще с километр, утомившийся Палочкин увидел винный магазин, он снял с плеч мешки и строго сказал:

— Нинка, дай два рубля.

— Ешо чего… — возмутилась Нинка.

— Не дашь? — вопросил Палочкин. — Не дашь? Так я разворачиваюсь и пру домой, прямо на вокзал, и как знай!

Строгий его тон подействовал на Нинку, и она, еще немного поорав для острастки, дала два рубля. Палочкин добавил из собственных сбережений двадцать семь копеек и купил божественный розовый портвейн номер семьдесят два.

Во дворе большого дома, под большим тополем, Палочкин, нарушив постановление Моссовета, выпил розовое, которое более походило на фиолетовое, покурил, крякнул и, взваливши мешок на спину, двинулся вслед за Нинкой в толчею проспекта.

Проспект показался Палочкину гораздо оживленнее. Тысяча народу ходила, размахивая маленькими разноцветными флажками.

— Демонстрация, что ли? — спросил он Нинку.

— А бес их разбери, хучь и демонстрация, нам-то чего? — сказала Нинка и исчезла в парфюмерном магазине, так как бестолковая Каська просила купить губной помады, мазать свой большой рот.

Палочкин уставил мешки на ступеньки, огляделся и на той стороне проспекта увидел очередь за апельсинами.

— Нинка, — сказал он, когда та вышла, — глянь, кажись, апельсины дают…

— Ага, — ответила Нинка, разглядев, — апельсины, пошли.

Палочкин поднял мешки, и они направились к переходу, который, как они знали давно, был обозначен белыми широкими полосами. Растолкав без дела толпившийся народ, Палочкин ступил на проезжую часть, и тут же его остановил милиционер и грубо сказал:

— Куда прешь?

— Как куды, — возмутился Палочкин, — за апельсинами, на ту сторону.

— Подождешь, — сказал милиционер.

— Энто как подождешь, — вступилась Нинка, а баба она была горластая, — ты чего людям пройти мешаешь, аль мы нарушили чего? Мы по переходу идем небось, и ты мово мужа не толкай почем зря, и на тебе управа найдется.

И Нинка, не обращая на милиционера внимания, двинулась вперед. Милиционер ухватил ее за рукав и дернул назад. Платье Нинкино затрещало.

— А-а-а-а! — заголосила Нинка. — Чего ж это деется, люди добрые; ратуйте, посередь улицы ни за что при про что хватають…

— Замолчи ж ты, дура, — опешил милиционер, — сейчас Брежнев с Хусейном ехать должен, проедут, и пойдешь за своими апельсинами.

— А-а-а-а, — продолжала выть Нинка, — ни за что ни про что, средь бела дня бес привязался, мне на ту улицу апельсинов купить, платье рвет, чего я тебе исделала?..

Палочкин бросил мешок и раздумывал, бить иль не бить.

Вдарить было боязно.

Толпа вокруг стала хихикать. И только было Палочкин понял, что смеются над ним, и вся кровь у него закипела, как раздалось превеликое тарахтение мотоциклов и гуд машин, которые заглушили Нинкин вой.

Мимо Палочкина и его жены, застывшей с открытым ртом, проскочило пять блестящих черных лимузинов, окруженных желтыми мотоциклами, а за ними понеслись «чайки» и «волги», тоже черные и блестящие, и было их неисчислимое множество…

Палочкин изумленно и часто мигал и крутил головой: влево-вправо, влево-вправо… А в конце представления, замыкая кавалькаду, завывая, пролетели красивые милицейские автомобили, и сразу все стихло.

— Ну вот, теперь иди, баба глупая, — сказал постовой.

— А чего ж было-то? — спросила обалдевшая Нинка.

— Я ж тебе русским языком говорю: Брежнев с Хусейном проехали, вишь, народ их встречать вышел.

— Дак где ж они проехали? Никого ж не видать было?

— Так тебе еще и видеть надо, — засмеялся милиционер, — гордись, что рядом стояла, в своей деревне рассказывать будешь!