Скоро все сидели за столом, на котором, весело испуская пар, клокотал самовар. Сначала пили водку и ели; когда же насытились и принялись за чай, Митька стал рассказывать подробности прошедшего дня.
Рассказ о собаке произвел большой эффект, все пришли в восторг. Довольная, сытая и польщенная Танька смеялась, хлопала Митьку и Сеньку по плечам, выражая им таким образом одобрение. Митька стал хвалить Рябинина, объяснял, как он держал себя, молчал во время, не испортил глупыми расспросами дела, и выразил предположение, что из Рябинина будет толк. Танька вследствие этого обняла Рябинина и погладила его по голове. Эта ласка и одобрение со стороны доброй женщины и товарищей были большой наградой для Рябинина; ему было приятно выслушивать похвалу, чувствовать себя полезным членом общей семьи.
Григорий Иванович серьезно заинтересовался добычей зарытой ворами около железнодорожного пути, и у него не выходила из памяти шкатулка, о которой упомянул Сенька. Фантазия ему подсказывала, что в этой шкатулке находятся ценные вещи, о которых не знают Сенька и его товарищи. Постепенно у него возникло желание воспользоваться этой шкатулкой помимо ее похитителей и вскрыть ее; его охватили непреодолимое любопытство и жадность. Он знал, что воры потребуют от него много за шкатулку, если там окажутся ценности, а ему не хотелось тратиться. У него создавались разные проекты, он помышлял итти ночью искать шкатулку в овраге, но решиться на что-либо не мог.
В полночь, когда он уже собрался затворять свое заведение, дверь отворилась, и в комнату вошел человек одетый, как обыкновенно одеваются фабричные. В руках у него была толстая суковатая палка. На небольшом, прыщеватом, с небольшими усиками, лице пришедшего виднелись узкие японские глаза, которые светились хитростью и подозрительностью. Трактирщик, подобострастно поздоровался с пришедшим, и лицо его приняло беспокойное выражение. Он стал быстро опускать ставни, и когда трактир был уже закрыт для посетителей, он подошел к гостю со словами:
— Что прикажете, господин Веревкин?
— Дело есть, только говори правду, а то поссоримся. — предупредил Веревкин.
— Помилуйте, уж мы чем можем; шухер какой-нибудь? — полюбопытствовал трактирщик.
Веревкин пытливо посмотрел ему в глаза и подмигнул глазом.
— Как будто ты не знаешь? — сказал он, — оставь дурака валять,
— Ей-Богу, не знаю ничего, — пожал плечами Григорий Иванович.
Веревкин улыбнулся.
— По роже вижу, что знаешь; вишь как покраснел!
Григорий Иванович сделался еще более багровым.
— Вот вам святой крест, что ничего не знаю, о каком деле вы говорите.
— Слушай, Григорий, — начал отчеканивать слова Веревкин,— ты меня, ведь, знаешь, я без нужды к тебе не пристану, я тебе и так поблажку даю...
— Да я, ведь, тоже, господин Веревкин, чем могу...
— Ну, да это дело другое. А только если я к тебе пришел, то ты мне помоги, не то поссоримся. Не знаешь — узнай, ты можешь.
Веревкин говорил решительно, твердо и грозно.
— Если бы мне на горло не стали, я бы не нажимал, понял? Хоть удавись, а дай их.
Трактирщик озабоченно почесал в голове, поняв, что пришлось круто. Он недолго думал, и наконец, глядя уже прямо в глаза Веревкину, проговорил более спокойно, повидимому, приняв какое-то решение.
— Сказывайте, что такое. Мало ли какие дела на свете бывают.
Веревкин покачал головой: «вишь старый блатак» — проговорил он с усмешкой и, вдруг сделавшись серьезным, спросил быстро: — Кто обработал барона Менцера?
— Какого Менцера? — спросил трактирщик.
В ответ на это лицо Веревкин передернулось судорогой досады.
— Странный вы человек, господин Веревкин! — спохватился Григорий Иванович, — разве я на дела хожу? А ведь ребята на доску не смотрят, к кому ходят. «Хевра» собирается здесь, и ребята говорят между собою о всяких делах, где что заработали, ну я и слышу. Говорите, что ищете?
— Шуба, — начал пересчитывать сыщик, не спуская глаз с лица трактирщика, — два револьвера, одеяло атласное и железная шкатулка.
При последнем слове у трактирщика сперло дыхание в груди, руки задрожали...
— А в шкатулке?... — тихо спросил он: — деньги?
— Какие деньги! векселя на сто тысяч рублей!
Григорий Иванович свободно вздохнул: препятствие, которого он боялся, устранилось, и он мог говорить с сыщиком откровенно. Он даже почувствовал досаду на воров, словно они были виноваты в том, что в шкатулке не было денег.
— Кто взял, не знаю, только Митька Корявый, Сенька Рыжий и еще какой-то из новеньких приходили сегодня запарившиеся, должно быть, без работы у них не обошлось. На счет всего не слышал, а только помню, о какой-то шкатулке и револьверах говорили, может быть, это самое и есть.,
Трактирщик не хотел говорить всего; у него все-таки осталась надежда хоть чем-нибудь воспользоваться от этой кражи. У него мелькнул проект забрать после ареста воров вещи и возвратить шкатулку с векселями. Он понимал, что весь розыск производится лишь благодаря векселям, и что по возвращении их владельцу последний успокоится.
— А где же вещи «схавировали», не знаешь? — спросил сыщик.
— Да откуда мне знать, — пожал плечами трактирщик, — может быть, уже сплавили, долго ли?
Веревкин, видя, что трактирщик дает интересные сведения, поверил его последней фразе и не стал допытываться, где вещи. Главная нить была у него в руках, а остальное было уже значительно легче. Узнавши от трактирщика, что Сенька живет с Танькой, хорошо ему известной воровкой, он торопливо попрощался с Григорием Ивановичем и побежал делиться своими сведениями с начальством.
В комнате Таньки все спали после сытного и веселого ужина. Танька занимала кровать, Митька с Рябининым спали на полу вместе, Сенька на полу отдельно около кровати Таньки. Федька тихо стонал во сне на своем сундуке. Комната была слабо освещена едва заметным огоньком в прикрученной лампе, стоявшей на печке. Как вдруг кто-то тронул за ручку двери и затем два раза постучал. Никто не отзывался, все спали. Стук стал повторяться, каждый раз сильнее и настойчивее, и наконец разбудил Рябинина. Он вскочил и стал прислушиваться.
— Кто там? — наконец спросил он тихо.
— Отвори, свои... — послышалось из-за дверей.
Все свои были на лицо, но Рябинин, ничего все-таки не подозревая, стал будить Митьку, что ему не скоро удалось, так как Митька спал необыкновенно упорно, и никакие толчки и стуки в дверь не могли возвратить его к действительности. Рябинин в отчаянии, не зная, что предпринять, осмотрелся, думая разбудить кого-либо другого, но, оглянувшись, так и замер. Сенька стоял около печки, прислушиваясь, но смотрел прямо на Таньку; последняя, в свою очередь, выглядывая из-под своей юбки, которая заменила ей одеяло, не спускала своих широко раскрытых глаз с Сеньки. Рябинин перевел взгляд на Федьку и увидел, что Федька сидит уже на сундуке, поджавши ноги, и внимательно слушает, словно по стуку желает узнать, кто пришел будить их в такой поздний час. А стуки все учащались и усиливались. Стучали палками и кулаками. Казалось, дверь сорвется с петель от этих яростных и упорных ударов.
— Ничего нет? — спросил тихо Сенька, произнося слова так, что Танька лишь по движению его губ угадала вопрос, и отрицательно покачала головой.
— Кто стучит? — вполголоса спросил Сенька, подходя еле слышно босиком к дверям.
— Отвори, а то дверь сломаем, свои, — послышались яростные крики за дверьми.
— Ну, и чего стучать, — проговорил громко Сенька, и, подняв крючек, отскочил в сторону. Словно вихрь сорвал дверь, с таким стуком и быстротой она растворилась, и в комнату вскочили, толкая друг друга, несколько человек.
— Подними огонь, — сказал кто-то, и городовой, схватив лампу, стал возиться с ней.
Скоро комната достаточно осветилась, и можно было различить ясно лица. Поздние гости состояли из околоточного надзирателя с портфелем под мышкой и до крайности заспанным лицом, городового, вытянувшегося около печки, и трех молодых людей, одетых, как фабричные, с палками в руках.
— Много вас здесь? — спросил надзиратель, не будучи в силах вследствие сонного состояния что-либо соображать.
— Как видите... — ответил Сенька и добавил недовольным тоном: — да закройте двери, не собаки же здесь.
Городовой закрыл дверь.
— Все тут! — оживленно воскликнул Веревкин. — Даже лишний есть. Ты давно вышел? — спросил он Сеньку.
— На днях, — ответил тот.
— А это кто спит? — он толкнул ногой Митьку.
— Ну, чего растолкались, — пробурчал проснувшийся несколько ранее Митька, — словно собаку...
— Ну, ну, Корявый, не сердись! — улыбнулся Веревкин, узнавший Митьку... А это кто? — спросил он, остановивши взгляд на незнакомом ему лице соседа Митьки.
Рябинин молчал и, сидя около Митьки, дрожал всем телом, стараясь сдержать стук зубов. Он обеими руками обхватил свои колени и, белый, как известь, подняв голову, глядел своими широко раскрытыми от ужаса глазами в глаза нагнувшегося к нему Веревкина, не зная, чего ожидать ему, не зная, что будет делать с ним этот маленький человек с усиками. Рябинин, не соображая ясно, трепетал при виде всей картины, а главным образом при виде этого человека.
— Как твоя фамилия? — спросил Веревкин.
Рябинин не изменял положения, он даже не пытался отвечать. Обхватив свои колени, он продолжал трепетать и глядеть в глаза Веревкину своими испуганными, неподвижными зрачками.
— Как фамилия? — я спрашиваю, — чего молчишь? — повторил вопрос сыщик, но Рябинин оставался все в том же положении.
Митька, видя своего приятеля в таком состоянии, приподнялся на своем тюфяке.
— Оставьте, господин Веревкин, его, он так, ночевать пришел...
— Знаю я вас... тоже дурака нашел.
— Ну, говорят же вам, разве не видите, как он испугался?
— Это новенький ваш?
— Какой новенький?
— Довольно голову крутить, одевайтесь...
— Для чего одеваться? — попробовал протестовать Сенька.